Другая дверь, стр. 64
Налицо какое-то преступление…
А так – всё имеет логическое и абсолютно некриминальное объяснение.
Просто растяпа проводник плохо запер замок двери, она открылась – далее по тексту рассказов нашего героя. Поводов проводить расследование и вызывать полицию просто нет.
Всё это он передумал, дивясь сам себе и неожиданному умению просчитывать так далеко вперёд, в сущности ничего не просчитывая, пока лежал в новом купе без сна. И стараясь не закрывать глаза, потому что Леший перед прыжком в темноту сразу возникал в сознании…
И забыться удалось только под самое утро…
И в таком спящем виде прибыл бы наш герой в красавицу Прагу…
Если бы его не разбудил за полчаса до этого по-собачьи заглядывающий в глаза, Василий…
83
И ничего в первый день в Праге у нашего героя не получилось…
Даже на вокзале он спросонку и с устатку никак не мог понять, кто этот человек, который его встречает?
И зачем он здесь?
Человек этот оказался сумрачным, длинным чехом…
В национальности данной личности у автора нет твердой уверенности, но, поскольку персонаж этот для нашего рассказа особенно большого значения не имеет, а дело в дальнейшем происходит в Праге, предлагаю считать его чехом и так с этого момента и называть…
Так вот, человек этот оказался сумрачным, длинным чехом, сильно недовольным, что его подняли так рано после новогодней ночи и ещё больше недовольным, что подняли его, как по всему выходило, зря.
Потому что Прохоров, усиленно моргая, чтобы проснуться, так и не мог понять ни одного слова из так называемого «русского языка» встречающего. Какие-то звуки, казались знакомыми, даже отдельные понятные слова мелькали, но общего смысла Слава так и не улавливал, а память, измученная переживаниями и отсутствием сна, служить отказывалась…
И не хотела открыть секрет – кто этот человек и что ему нужно.
Пришлось Василию, который козликом скакал вокруг нашего героя, всё объяснить сумрачному о ночных приключениях Славы.
Ну, не всё, только то, что сам знал, конечно…
Но всё равно получилось складно: открытая дверь, холод, грохот, порезанная рука. Чех посмотрел на Прохорова, потом на проводника, ещё раз на Прохорова, отдельно на забинтованные пальцы…
А сам герой рассказа равнодушно стоял в стороне и, казалось, спал прямо на ходу. То есть, конечно, спал просто стоя, никуда не шёл…
Чех, теперь уже молча, посмотрел вслед уходящему поезду (стоянка была всего пять минут), потом взял нашего героя под руку и повёл на привокзальную площадь, где усадил на извозчика и ночными, то есть ещё не проснувшимися улицами Праги повёз в гостиницу.
Вообще-то Прохоров любил этот город и радовался, когда узнал, что ехать за Надеждой ему придется именно в Прагу, а не в никогда ранее не виденные Будапешт или Варшаву.
Но сейчас ему было ни до чего, он не только не узнавал улиц и площадей, но и просто не воспринимал, что вот, они куда-то прибыли на поезде, а сейчас едут ещё куда-то на извозчике.
Чех сдал его с рук на руки сонному портье и ушёл…
Но потом вернулся, поднялся в номер, где Слава уже, не раздеваясь, сладко посапывал на кровати, положил на стол список пражских Мандельштамов и на этот раз ушёл уже окончательно. То ли допраздновать Новый Год, то ли доотсыпаться после праздника…
Явился он часов в одиннадцать, на расспросы свои получил ответ, что постоялец ещё не просыпался и вниз не сходил. Крякнув и почесав в затылке, чех всё же решился не ждать пробуждения клиента, а подняться наверх самостоятельно и попробовать выполнить возложенные на него хозяином агентства обязанности. Тем более что во вчерашней утренней телеграмме из Берлина слово «срочно» повторено было даже не два, а целых три раза.
Слава спал всё на том же боку и в том же костюме.
Чех опять крякнул, опять почесал в затылке и сел в мягкое кресло, решив дождаться пробуждения заказчика во что бы то ни стало.
А чтобы дело с пробуждением пошло быстрее, вытащил из кармана и закурил длинную трубку, набив её предварительно отвратительно пахнущим табачком.
Видимо, имел уже опыт в подобной деятельности…
И подействовало…
Как только дым от трубки достиг ноздрей «пациента», Слава заворочался, потом, махнул рукой перед носом, затем попытался натянуть на себя несуществующее одеяло (надо ли говорить, что утром он упал на него, а не под него, когда, не приходя в сознание, укладывался спать)…
Чех с унылой физиономией наблюдал за этими жалкими попытками, только всё чаще трубочкой попыхивал…
А Прохоров вдруг сел на кровати и, не соображая ничего, сначала затряс головой, потом начал мотать ею из стороны в сторону, затем, задрав подбородок вверх, попытался почему-то в такой странной позе, открыть глаза.
И это частично произошло…
Во всяком случае, посетителя наш герой увидел…
Некоторое время разглядывал его сквозь полуоткрытые ресницы, потом хрипло спросил:
– Ты кто?
Чех, видимо, решил, что атмосфера установилась достаточно дружественная и, достав из кармана небольшую деревяшку, тщательно загасил табачок прямо в трубке. От этого, правда, запах в комнате стал ещё гуще, так что Слава даже закашлялся, слезы потекли из глаз, он закачался и рухнул обратно на постель…
– Если это ад, – вдруг вполне отчётливо сказал он, – то каюсь, заслужил…
Но сумрачный, видимо, хорошо знал своё дело.
Он сунул трубку в карман, подошёл к окну и открыл его. Свежий воздух рванулся в комнату…
И когда он достиг носа нашего героя, он по непонятной никому, кроме, видимо, самого чеха, химической реакции, подействовал в точности так, как всем участникам данной сцены и нужно было, – Слава проснулся.
Он опять сел на постели, совершенно разумными глазами взглянул на визитёра и, абсолютно точно не помня, что уже задавал это вопрос, опять спросил:
– Ты кто?
– Я – детектив, – начал рассказывать чех, произнося это слово на английский манер, с ударением на втором слоге. – Вы, господин Задостойный, вчера заказали у наших берлинских коллег, чтобы вам нашли здесь человека говорящего по-русски, и это я и есть…
Надо честно признаться, что такой, почти литературный язык сумрачному чеху был совсем не свойственен, говорил он по-русски довольно плохо, коверкая слова, путаясь в падежах и предлогах, заменяя, где можно и нельзя, наши слова на чешские, польские и украинские.
Но точно воспроизводить его речь мы не будем по одной простой причине. Если это сделать здесь, то надо вернуться назад и внимательно воспроизвести все те аграмматизмы и неточности, которые были свойственны всем героям этой книги. Но тогда и она сама из душещипательного романа превратится в собрание анекдотов.
Поэтому, поверьте автору на слово, что чех по-русски говорил, но плохо, однако в основном его Слава понял.
И ждал продолжения.
И оно последовало:
– Кроме того, – бубнил сумрачный чех, – вы также заказали нам найти все еврейские семьи с фамилией Мандельштам, что мы также исполнили. Таковых на всю Прагу оказалось зарегистрировано ровно семь…
84
– Дайте мне пять минут… – попросил Прохоров, сразу всё вспомнив.
И где он, и зачем сюда приехал, и что сегодня ему предстоит, и даже кое-что из нынешней ночи…
Последнее, правда, тут же было выкинуто из сознания…
А чех молча кивнул, да, вот тебе пять минут, всё понимаю и жду…
А Слава прошёл в комнату, которую, совершенно интуитивно, но правильно принял за ванную, и начал быстро приводить себя в порядок.
Немного этому процессу мешала забинтованная рука, а также то, что горелка для ванны здесь была другой системы, чем в Берлине. Но наш герой здраво рассудил, что холодная вода будит даже лучше, чем горячая, а рана на руке у него такая неглубокая, что вполне выдержит и мокрый бинт.
В общем, через примерно семь минут, а не пять, как было заявлено, Прохоров, приведя себя в человекообразное состояние и даже белье поменяв, вышел к чеху и произнёс только одно слово: