Другая дверь, стр. 56
И как можно быстрей пошёл своей дорогой, чтобы женщина не могла ни броситься благодарить, ни отказаться от подарка.
А когда решил, что отошёл достаточно и поднял голову, вдруг увидел на той стороне Кудама идущую Надежду…
Свою Надю…
72
Он бросился за ней, на бегу сказав себе, что вот Бог в последнее время вступил в какие-то особые отношения с ним:
то спасает его от неминуемой и заслуженной гибели…
то вот, как сейчас, он ещё не успел, ну успел, конечно, сделать доброе дело, и сразу награда…
Надя впереди, шла быстро, догнать её легко не получалось…
Но и он так не бегал лет тридцать, а то и сорок…
Так невесомо, практически летя над землей…
Пальто такое я на ней не видел…
Но тогда было лето – какое пальто?
А походка её…
И фигура тоже…
И манера…
Крикнуть, что ли, а то уже дыхание кончается?
И нельзя, что это за манеры кричать женщине, вспомни, как на бульваре в Москве возле хулигана, который приставал к дамам, тут же полицейский нарисовался…
Да ведь она уходит…
А ты ещё принажми…
Так сердце же…
Ничего, выживешь…
Но тут женщина обернулась сама…
Испуганная топотом за спиной…
Или просто привыкла иногда оглядываться…
Или ждала кого-то…
Какая разница…
И стало видно, что ничего общего с Надеждой, с его Надей она не имеет и не имела…
Прохоров остановился посреди бульвара, сердце колотилось и просилось наружу – подышать…
На два или три шага его хватило, чтобы добрести до скамейки и тяжело опуститься на неё.
И ещё сказать самому себе:
– Откуда она здесь, её тут быть не может…
Он посмотрел вдоль улицы на уходящую женщину: ничего общего, вообще ничего – фигура, походка, манеры – всё другое…
«Её тут быть не может…» – уверенно повторил он сам себе.
Жалко было до слез – такая мечта, так близко, и всё прахом…
Завтра пойти в агентство – и пусть всё идёт по плану.
Он глянул вдоль бульвара.
Вон ещё идёт женщина, поворот головы немного похож на Надю – ты теперь будешь гоняться за всеми?
Как она тут может быть, если…
«Если что?» – поймал он сам себя на мысли.
До него вдруг совершенно ясно дошло, что «её здесь быть не может» – не риторическая фигура…
Что он, вероятно, не он сам, но его подсознание что-то знает о том, где найти Надю…
Или помнит…
Он вытаращил глаза, напрягая память…
В чём дело?
О чём он?
Что он забыл?
Что он помнил такого, что его ввело в подобную твёрдую уверенность?
Стоп…
До похищения и фабрики – знал ты, что Нади не может быть в Берлине?
Он осторожно попробовал перебрать свои тогдашние мысли и воспоминания…
По косточкам, по сочленениям, по узлам…
Нет, не было у него тогда такой уверенности…
Тогда что изменилось?
Одиночество и голод обострили мышление?
Может быть…
Только, похоже, не до конца…
Потому что помнить, что ты что-то знаешь – хорошо, но ещё лучше и важней эту банку консервную вскрыть и извлечь содержимое на свет Божий…
Только никак…
Он попробовал так, попробовал этак – результат ноль…
Что же делать?
Он сидел с тоской смотрел вдоль бульвара. Тошно, когда по собственной глупости, старости, забывчивости ты не можешь вспомнить какой-то ерунды, чего-то, от чего зависит твоя жизнь…
Потом повернул голову…
И внезапно увидел перед собой девочку…
Ту самую, которой не нравилось, что она урмёт…
Мама стояла поодаль, явно не зная, что делать…
А девочка протянула ему сложенный несколько раз листок бумаги, на котором виднелись большие буквы «ПИСМО»…
И убежала, смешно подкидывая ноги…
Мать тотчас прихватила её за руку и повела подальше от этого странного человека…
А странный человек развернул послание и прочёл надпись тем же детским почерком «СПОСИБО ДЕД МАРОЗ».
Что-то щёлкнуло в его голове…
Он посмотрел остановившимся взглядом вслед девочке…
Потом перевёл взгляд на бумажку в руках…
«Письмо… – сказал он сам себе. – Письмо…»
Она привезла письмо…
Надин привезла письмо от Нади…
И ты вспоминал об этом там, на фабрике…
Он полез во внутренний карман и лихорадочно начал вытаскивать оттуда содержимое…
Что-то сыпалось на асфальт, но Прохоров такой ерунды не замечал…
Письмо Нади должно быть с ним, он его все время носил с собой с самого момента получения, ещё там, в той жизни…
И даже Леший с Горохом его не тронули…
Хотя не перечитывал уже давно…
Где оно?
Ну…
Ага, вот… А очки? Всегда пропадают, когда не нужно… Вот они…
Слава дрожащими руками открыл уже слегка потертый конверт (плевать, что потёрся, это был сегодняшний, купленный в американском канцелярском магазине), осторожно развернул страницы…
И нашел, наконец, в самом низу последнего листа то, что искал —
«Очень тебя люблю. Твоя Надежда. Прага январь 1914».
73
Забот у него, по зрелом размышлении, оказалось не так уж и много…
Слава решил ехать завтра, потому что сегодня никак получиться не могло: даже просто купить билет без «переводчика» вряд ли удастся, да и все остальные концы подобрать – нужно какое-то время.
Но и послезавтра нельзя, потому что послезавтра начинался новый месяц, и «Прага январь 1914» могло означать ведь не только тридцать первое января…
Что мешало Надежде приехать в столицу Чехии на Рождество, написать письмо в последний день тринадцатого года, дописать дату в первый день четырнадцатого и сразу уехать?
Так что в Прагу надо было просто лететь, не то что торопиться…
И почему в жизни всегда так: нужно одновременно спешить и всё делать медленно? Ну, хорошо, не всегда, но очень часто…
А где он будет искать её в Праге?
В городе с населением в несколько сот тысяч человек, ну, так ему казалось, по крайней мере, миллион вряд ли уже есть, скорей половина или четверть… Всё равно, выйти на площадь привокзальную и спросить у первого встречного «Не знаете, где тут живут Мандельштамы?» – не получится…
Тут он решил всё сделать просто – при завтрашнем посещении агентства и получении (почти на сто процентов вероятности) информации о том, что ничего пока не найдено, изменить заказ. Он попросит, чтобы в Праге ему нашли к утру первого числа всех евреев по фамилии Мандельштам. Даже если их десять семей (что вряд ли – фамилия не самая частая, не Коган же и не Рабинович), – десять семей можно обойти за пару дней…
А если Надя приедет и уедет именно за эти два-три дня?
Значит, не судьба ему…
Как она тогда написала – пусть Бог решит…
Да и откуда он взял, что Надины родственники, тем более, не прямые, в Праге носят ту же фамилию, что и она?
А ниоткуда, только это последняя надежда. Если он прав – то она есть, а если ошибается – то никаких шансов, кроме случайной встречи у них нет. Потому что ну, не половина, но пятая часть Праги в это время – евреи, а обойти даже пятьдесят тысяч человек, ну хорошо, пусть в каждой семье по пять человек и обойти нужно только десять тысяч – всё равно никакому агентству это не под силу. Даже всем полицейским города такое вряд ли удастся, поэтому ловить придется на тот шанс, который есть, другого не будет…
Слава почему-то так чувствовал – сейчас или никогда…
Он вернулся в гостиницу, заказал обед в номер, попросил разыскать и вызвать ему назавтра Митю.
Поднялся к себе, просмотрел немногочисленный скарб, пересчитал деньги.
С этим всё было более-менее – оставалось больше тысячи марок, а до телеграммы Володе и почти стопроцентного получения транша – всего пару дней. Поэтому Прохоров решил взять себе купе первого класса.
Не в том дело, что он любил комфорт – кто его не любит. Но вот что понимали (и что могли) тогда в поезде под словом комфорт, он не имел ни малейшего представления. И если в русских церквях отопление стали применять только в двадцатом веке, что мешает в заграничных поездах отопление тоже пока не применять?