Другая дверь, стр. 18
Но Горностаефф, видимо, был или в соседней комнате, или, скорее, в соседней квартире, потому что тут его не было, а тихий шум работающего за стеной двигателя был. Слава повернулся, чтобы выйти на площадку и пройти туда, но тут ему, мягко говоря, не повезло…
Потому что, войдя в квартиру, Прохоров, как сказано выше, хозяина не застал, но зато увидел огромного кота, которому чем-то не понравился. Недружелюбие животного проявилось в том, что оно (как-то даже неудобно про такого солидного кота писать в среднем роде, но… таковы правила русского языка) соскочило с дивана и бросилось в сторону появившегося в дверях человека. Вряд ли зверь хотел атаковать врага, скорее – смыться…
Но как бы то ни было, ход животного совпал с движением человека. Кот всем немалым весом ударил в находящуюся в воздухе Славину ногу и, проскочив мимо нашего героя, удрал…
А Прохоров, потеряв равновесие, грохнулся на пол и, судорожно пытаясь за что-нибудь зацепиться, поехал по паркетному полу. Движение это (зацепиться) было чисто инстинктивное, иначе Прохоров никогда бы не ухватился за ручку от «Жигулей», торчавшую возле дивана.
Под его весом рычаг переключения скоростей пришёл в движение и передвинулся до упора. После чего отвалился и остался в руках нашего героя…
А у того потемнело в глазах…
Или, что скорее, всё вокруг погрузилось в темноту…
21
Но глаза-то всё равно пришлось закрыть – инстинкт в каких-то ситуациях сильнее разума…
Которому, конечно, хотелось понять, куда он попал…
Прохоров пробовал приподнять веки, но тут же закрыл, опасаясь увидеть..
Тут можно ставить почти любые слова – Германию середины двадцатого века, а ведь наш герой не помнил, в какой части Берлина – восточной или западной, располагалась Кантштрассе. Хотя по большому счету это было безразлично: вряд ли человек без документов, непонятно во что одетый и несущий всякий бред о том, откуда он взялся, понравился бы Штази или службе безопасности ФРГ, как она там называлась, не помню…
Да и кто вообще сказал, что он должен очутиться в той же комнате на той же улице в том же Берлине?
И по тем же причинам не стоило ему попадать ни в тридцать третий, ни в тринадцатый, ни в более ранние годы. Для всех специальных государственных заведений в этой ситуации он оказывался странным, но явно лакомым кусочком – и для тайной полиции Бисмарка, и для такой же службы в предвоенной Германии, и для только что созданного гитлеровского гестапо…
Слава, так и не открывая глаз, слегка шевельнулся, даже не сам – указательный палец одной руки, затем другой…
Ага, то, на чём он лежал, было жёстким, а справа некий такой же жёсткий массив.
Слева ничего…
Он мысленно, только чуть напрягая и ослабляя мышцы, осмотрел свое тело. Все цело, конечности послушны, ничего не болит, кроме усталых ног.
А еще в левой руке какая-то палка?
Ага, это тросточка…
В правой? Что это такое в правой?
Круглая, даже шарообразная гладкая ручка, от нее отходит металлический стержень…
Господи, да это же переключатель скоростей от «Жигуля»…
И он свободно шевелится, явно ни к чему не присоединён… Прохоров вспомнил, как он ехал по паркету, как ручка отделилась от машины…
Значит, в какое бы время он ни попал, по словам Федерико, возврата в двадцать первый век не будет…
Слава сам удивился, с каким спокойствием он это для себя констатировал. И продолжил исследование.
Теперь обоняние и слух.
Судя по данным этих органов чувств, он находился где-то внутри помещения, а не на улице. Пахло квартирой, не очень чистой, но и вони не было… Где-то рядом готовили что-то рыбное и с луком… Запах тоже был вполне приличным…
А слух улавливал чьи-то шаги неподалёку, тихий разговор где-то, скорее всего, за стеной, понять, на каком языке идёт и с кем ведется беседа, не получалось, даже неясно было, диалог это или человек разговаривает сам с собой.
А ещё гудки вдалеке…
«Паровоз?»
В юности наш герой жил неподалёку от железнодорожной станции и научился тогда различать по звуку многочисленные тепловозы от уходящих в прошлое паровозов. Только отличие это настолько ему ни разу в жизни не пригодилось, что он его давно позабыл…
Автомобилей слышно не было… Всё-таки начало двадцатого века?
Пора было открывать глаза…
Но от непонятного страха (хотя чего уж тут непонятного – человек, спасаясь от смерти, попал неведомо куда – сам Бог велел бояться, но боялось как-то подсознание, мозги были в порядке и работали как часы), делать это наш герой не спешил. Он опять чуть-чуть приоткрыл один глаз…
Потом второй…
Похоже, комната была та же, из которой он стартовал пару минут и сколько-то лет назад. Входная дверь и дверь в соседнюю комнату – там же, из-под нее пробивался неяркий свет. Кухня, похоже, тоже на месте…
Но вот время суток – явно другое, тут машина Федерико дала какой-то сбой (хотя Горностаефф и не говорил никогда, что работает она минута в минуту), потому что в том Берлине, который наш герой покинул, едва-едва начинало смеркаться. А в этом, судя по окнам, был уже вечер, если не ночь…
Хотя, исходя из тихого разговора за стеной и довольно частым шагам на улице, всё-таки вечер – ночью, как слышал Слава, люди обычно спят, а не гуляют и не болтают о чём-то негромко и неспешно.
Он скосил глаза вправо – так и есть.
Огромная жёсткая масса, к которой он только что притрагивался рукой, оказалась диваном и, кажется, тем же самым, что стоял в комнате Федерико.
А та большая тень в углу с дырой посредине – столом, родным братом пресловутого дивана. Похоже, топографически машина праправнука работала, как часы, осталось только выяснить, что с хронологией…
Поскольку вот уже несколько минут никто в этой комнате не шевелился, да и прибытие его сюда не повлекло за собой мужской ругани и женского визга, наш герой решил, что может расслабиться.
Он аккуратно положил ручку от «Жигулей» на пол – удалось без единого звука, тросточку тоже (тут чуть-чуть громыхнул) и сел.
Сомнений не осталось – комната та же, только она стала (или была – с этой машиной времен непонятно, когда какие глаголы употреблять) более жилой. На окне висели занавески, на столе явно – скатерть, на ней какие-то отсюда непонятные предметы, на полу что-то вроде дорожек, в углу стул с наваленным на нем чем-то, что отсюда так же неразличимо.
А вот над диваном светились какие-то две небольшие, но яркие точки…
Пока наш герой пытался сообразить, что это за точки (отражение в начищенном до блеска чайнике? огоньки на панели радиоприёмника?), они шевельнулись и двинулись в сторону…
Причём одновременно…
И тут смешались инстинкт и разум.
Первый успел испугаться так, что Слава едва сдержал крик. А второй быстро, но всё же медленнее первого, сообразил, что это, и попытался успокоить несчастное подсознание.
«Это – кот…»
В самом деле, огромный, невидимой расцветки кот («Это его брат…» – вспомнились слова Федерико) соскользнул с дивана и подошёл обнюхать нового человека.
– Кошак хороший… – чуть слышно прошептал наш герой и протянул руку, чтобы погладить животное.
Почему-то ему казалось, что, чем дольше хозяева квартиры не будут знать о его существовании, тем лучше. Поэтому он сидел тихо, поэтому испугался, когда громыхнул тросточкой, поэтому хотел приручить и приласкать животину, чтобы тот не зашумел и не выдал присутствия Прохорова.
Но эффект от его действия получился прямо противоположный. Кот, который только что совершенно спокойно приближался к Славе, вдруг вывернулся из-под двигавшейся к нему руки, взвыл дурным голосом и скакнул в сторону.
Налету он врезался в стул с непонятными в темноте предметами, они посыпались на пол, издавая разнообразные по высоте и тембру звуки.
На что дверь на кухню почти сразу открылась и в проёме показалась могучая в ширину фигура. Несколько секунд фигура вглядывалась в темноту, а потом раздался низкий, но несомненно женский голос: