Старый дом, стр. 52
И еще – сам проем…
И все-таки…
– К тебе… сказал он, наконец.
– Полиция под дверью… – тихо сказала она. – Я, когда возвращалась, двое стояли прямо у подъезда…
– И они не услышали выстрела? – изумился Прохоров.
– В соседнем доме – пожар… – объяснила она. – Крики, лошади ржут, дерево горит с треском, вода шумит – поди, услышь…
Да, Слава тоже слышал с той стороны какой-то шум, просто по московской привычке не придавал ему никакого значения.
Он задумался.
И внезапно лицо его просияло:
– Артисты… – сказал он.
Она изумленно посмотрела на него, словно вдруг усомнившись в душевном здоровье.
Тогда Прохоров рассказал ей свою идею о цыганах и артистах, как способе выбраться из дома.
Она слабо улыбнулась, это в нормальных обстоятельствах, наверно, должно было означать смех.
– Почему мы не можем, – горячился он, – использовать пожарных и всю эту суматоху, как прикрытие, как фон, в котором и попробуем раствориться?
Пауза.
– Сейчас я посмотрю…
Он встала, оправила платье, пошла к выходу.
«Я счастливый… – подумал Слава, – встала и без звука пошла меня спасать, хотя с ног валится… Такая женщина и она – моя…»
Прислушался – на улице вроде бы тихо…
Вот проехала пролетка, вот кто-то прошел…
Пожар закончился?
Все уехали?
Где Надя?
Он начал придумывать, цепляясь за последнюю надежду, как они выйдут из дома, прикидывать, что для этого надо.
Одеться нужно по-простонародному, в какой-нибудь армяк, если бы еще знать, что это такое…
Шапку такую с заломанным верхом, кажется, треух называется…
Или это зимняя одежда?
Говорить не буду, пусть я буду немой…
Но где взять шапку и армяк, как вели себя немые в то время, где и во что он переоденется, чтобы потом двигаться с Надей на вокзал – все эти мысли отметались усилием воли.
А через несколько минут Надежда вернулась.
– Мы опоздали… – сказала она смущенно, видно, изначально не верила в этот вариант. – Пожарные уехали…
– Я слышу… – мрачно сказал он.
Все рухнуло…
– Пришлось сходить за хлебом, – начала оправдываться она, как будто он обвинил ее в том, что она задержалась. – Иначе, чего я вышла? Посмотреть на полицию, получается… А их стало заметно больше…
Он поднял на нее глаза, попробовал улыбнуться:
– Размножаются делением…
– Мне кажется, – она устало опустилась на стул, повернулась так, чтобы не видеть тело, – они вот-вот придут сюда…
– И выйти не получится? – на всякий случай уточнил он.
– Нет…
– У тебя есть, где спрятаться?
– Есть, попробую, нет… Не к маме же…
– Давай сделаем так, – ему показалось, что это выход, – перетащим его ко мне, я разберусь, придвинем вплотную «уродца», дыру завесим с твоей стороны, а когда все успокоится – встретимся опять…
– Вячеслав Степанович… – только и сказала она.
– Понимаю, что это – бред, – он помотал головой из стороны в сторону, – но должен же быть выход…
– Не всегда… – тихо сказала Надежда.
– И что же нам, бедным зайцам, делать?
Он встал, подошел к ней, обнял.
– Почему зайцам?
– А кто мы? – тихо ответил он, – уж точно не волки…
– Не волки…
И вдруг они, не сговариваясь, тихо заплакали…
67
Но продолжалось это недолго.
Прохоров внезапно сел на пол (ничего страшного не случилось, просто ноги затекли, а хотелось быть поближе к Наде) и задумчиво начал водить пальцем по вытертому паркету, словно рисовать какой-то никому, да и ему самому, неизвестный рисунок.
– Что? – через несколько секунд спросила Надя.
– Есть у меня одна идея, – он помотал головой, – даже не идея, а мысль, – опять та же игра, – скорее тень мысли…
Конечно, будь у них побольше времени, он наверняка выдумал бы что-нибудь получше.
– Расскажите…
– Ты когда-нибудь назовешь меня на «ты»?
– Когда-нибудь, – эхом отозвалась она, – расскажите идею…
– Тогда два вопроса. Один практический, второй философский… Ты говорила, у тебя есть динамит…
– Есть… – она удивленно посмотрела на Прохорова. – Я все вывезла, но одна шашка осталась, я просто о ней позабыла…
– Умеешь с ним обращаться? Это все тот же, первый вопрос, пока никакой философии…
– Учили… – она все так же удивленно смотрела на Славу.
– Второй вопрос… – он помедлил, словно подыскивая слова, – исходя из того, что выхода у нас нет, что ни один вариант не проходит, я предлагаю рискнуть и сыграть втемную.
– Как это?
– Ну, ни я, ни Володя, ни, думаю, ты не задумывались над природой того явления, которому мы стали свидетелями и участниками. Не задумывались хотя бы потому, что не являемся физиками и понять здесь ничего не можем по условию. Но мне кажется… – Прохоров даже встал и подошел к стенке. – Никто, даже физики нашего времени, не знают, что, в самом деле, случилось с этим куском штукатурки, что он оказался границей двух миров, а если точнее, времен…
– И что? – теперь она подозрительно смотрела на Славу.
– Идея в том, – наш герой, несколько помедлил, но потом бросился вперед, – что если эту стену снести, мы получим пространство, которое находится в двух временах одновременно. А мы ничего не знаем о свойствах этого пространства. Оно может находиться в одном времени, неизвестно в каком, может в двух временах, сохраняя невидимую границу, а может в двух одновременно без всяких границ. Если случится первый вариант – то тогда мы будем решать по обстоятельствам. Если второй – то просто ничего не изменится, значит, мы, по меньшей мере, ничего не теряем, все равно для любого человека штукатурка с дырой – это не граница. Если третий – то вот тут-то и начнется самое интересное.
– Интересное… – печально повторила Надежда.
– Да… – Слава был настолько увлечен своей новой идеей, что не расслышал печали в ее голосе. – Потому что тут все непредсказуемо. Мы можем оказаться в прошлом, в будущем, на другой планете, в другом измерении… Я бы никогда такое не предложил тебе, потому что это может быть опасно, но это может быть опасно, а сейчас мы точно стоим посреди пожара на пороховом складе…
– На пороховом складе… – опять повторила она.
Он посмотрел на нее, теперь услышав, потом резко сел, просто плюхнулся рядом с ней:
– Прости меня, Надя… – Прохоров обнял ее колени, – я напорол всякой чуши… Глупости говорю…
У Вадика вдруг зазвонил телефон. Наверное, Горох его ищет…
А если сам приедет проверять или пришлет кого-нибудь?
Бр-р…
– Ничего не глупости… – вдруг сказала она.
Слава поднял голову, глянул на нее.
– Просто, – она задумалась, – просто… ну как вам объяснить… Понимаете, когда вы появились, я вдруг подумала, что все наконец кончилось…
– Что кончилось? – тихо спросил он.
– Я не боец, мне с юности, даже с детства, хотелось нормальной человеческой, женской жизни… – она опять задумалась. – А получалось все по-другому, все не так, как хотелось. А потом появились вы, и я с чего-то решила, что теперь все, я могу вернуться туда, где так и не жила, где могла бы жить, но вот не довелось…
Он шевельнулся, хотел возразить – о проеме, о сбитой собаке, об «итальянце», наконец…
Совсем не райская, даже не обыденная жизнь…
Но она не дала ему говорить, зажала рот рукой, покачала головой:
– Я все знаю и помню… И все ваши возражения готова принять… Только мысль моя была такая: еще одно осложнение, еще два, ну три, и все… И мы с вами, таким сильным и надежным человеком – вдвоем, где-то, где никого знакомых, где никто не сочувствует, никто не злорадствует, а если и сочувствует и злорадствует, то мне до этого дела нет. Потому что я с вами…
Он слушал эту горячую, казалось бы, по времени такую неуместную исповедь и гладил, гладил ее руку. Понятно было, что можно ей легко возразить, что она-то как раз боец, что нигде на этой грешной земле нет рая, что…
Да многое можно было ей сказать, но Прохоров чувствовал, что лучше ему сейчас молчать.