Старый дом, стр. 25
– Извините, карточек с собой не захватил… Вячеслав Степанович Прохоров, – представился он, – купец…
Это уже была чистая импровизация, с другой стороны, он что, не покупатель что ли?
А значит, купец…
Фамилия его произвела впечатление, наверное, приняли за одного из владельцев Трехгорки. Слава увидел, как кроме хозяина и первого приказчика к ним подтянулся еще один и застыл в вежливом полупоклоне.
Прохоров не стал уточнять, откуда он и в каких отношениях к знаменитому семейству.
Однако надо было продолжать ломать комедию. Он обернулся к своей спутнице, которая стояла чуть в стороне и с еле заметной усмешкой наблюдала за происходящим:
– Надин, душа моя, – сказал он в надежде, что Надежда оправдает его надежды, – не подскажешь мне, что такое эсклаваж?
– Думаю, что это два браслета, соединенные цепочкой… – сказала она, приняв игру, – от французского слова, означающего – рабство…
– Абсолютно верно, мадам, – слегка поклонился Александр Петрович, – однако нельзя забывать, что рабов приковывали не только за руки, но и за шею. И в нашем случае эсклаваж – это как раз шейное украшение…
Он теперь обращался исключительно к Надежде, видимо, считая, что уж украшение-то она заставит мужа купить.
– Желаете посмотреть?
– Как скажет папа… – умильно улыбнулась ему она. – В нашей семье все по-старинному, женщины и младшее поколение права голоса не имеют…
Фаберже, не снимая, перенес улыбку с «дочери» на «отца».
Но Славе было не до эсклаважей.
Он думал, считал, прикидывал…
Открывающиеся возможности ошеломили его…
Надо все сделать грамотно, не спеша, просчитывая все ходы наперед хотя бы на три-четыре шага.
Он взял себя в руки, оглянулся по сторонам.
– Вы знаете, – честно сказал он, забавляясь, тем, что совсем не врет, – мне надо подумать… У меня относительно вашего магазина очень большие расчеты. Но… Но я должен все прикинуть…
А про себя подумал:
И с Маринкой посоветоваться…
И с Володей…
А сейчас надо уходить и как-то пережить все это.
– Конечно, конечно… – несколько разочарованно сказал Александр Петрович.
Прохоров хорошо понимал, что уйти сейчас вот так, ничего не купив, значит оставить после себя самое неприятное впечатление. Поэтому он осмотрелся и ткнул пальцем в два предмета в двух разных витринах.
– С эсклаважем пока повременим… А сейчас я возьму вот это и вот это…
Первым был самый обыкновенный кирпич, только окаймленный серебром и превращенный в… спичечницу.
– С вашего позволения я все оплачу, но за кирпичом вернусь к вечеру…
– Конечно, конечно… – уже веселей сказал Фаберже.
Слава, не торгуясь, заплатил запрошенный полтинник и они вышли из магазина.
Но вторую покупку – небольшую коробочку сантиметра три в поперечнике – он сразу взял с собой.
Коробочку эту он заметил давно и у него были на нее далеко идущие планы…
32
– Не знаете, – повернулся Прохоров к своей спутнице, – где здесь кофе попить? Мне бы надо немого прийти в себя…
– Конечно, знаю… – она покачала головой, словно коря его за такие неполезные волнения, – метров сто в ту сторону, да там рядом и стоянка извозчиков, если вы дальше захотите так передвигаться…
В самом деле, чуть впереди виднелась вывеска, на которой была изображена чашка, а из нее поднимался парок. Что именно было в чашке – художник, видимо, оставил на усмотрение зрителя.
– А вам спасибо, что поддержали мою игру… – наш герой на ходу церемонно раскланялся.
Что вызвало некоторый иронический смешок Надежды.
– Пожалуйста, больше этого не делайте… – сказала она, беря его под руку. – Постарайтесь…
«Именно так идем, как мне нравится… – подумал он, – как давно и никогда я так с женщиной не ходил…».
А вслух спросил:
– Не вовлекать вас в мои делишки?
– Кланяться не нужно… – она опять покачала головой, – то есть не вообще не кланяйтесь, без этого нельзя, но делайте это все-таки немного пореже…
– Не умею? – обеспокоенно спросил он.
– Как-то не так все делаете… – в этот раз Надежда ободряюще улыбнулась, наверное, чтобы смягчить свои слова. – Такое ощущение, что вы из Австралии или еще откуда подальше прибыли, хотя и русский, вот там, наверное, так кланяются и ножкой шаркают…
– Постараюсь… – озадаченно сказал Слава.
По жаркой погоде хотелось посидеть в кофейне не внутри, а на улице, где ветерок хоть какой, но был, но или это еще не изобрели в Европе или до России подобная мода не докатилась.
Пришлось расположиться внутри.
– Вы будете черный? – спросила Надежда.
– А вы?
– Я – черный… – она улыбнулась почти счастливо. – Иногда себе позволяю…
– А что – сердце? – испугался он.
– Дорого…
И тут он вспомнил, что еще не расплатился с ней за котелок.
– А сколько я вам должен? За шляпу вот эту… – ответил он на ее недоуменный взгляд.
– Что изволят господа? – возле них появился официант.
Надежда выразительно посмотрела на своего спутника, наверное, здесь было не очень принято, чтобы женщина в присутствии мужчины что-нибудь себе заказывала. Прохоров вспомнил, как она общалась с Фаберже.
– Для дамы – черный, пожалуйста… – сказал он. – А мне – капучино… – добавил на автомате.
И тут же пожалел об этом, потому что брови официанта резко взлетели вверх, похоже, он хотел отказать, но словно вспомнив что-то, поднял палец, прося секундную паузу…
И исчез…
– Что вы ему сказали? – поинтересовалась Надежда.
– Я заказал, – Прохоров досадливо поморщился, – такой кофе, о котором они, вполне возможно, никогда не слышали…
– Никак нет, ваше высокоблагородие… – послышался новый голос откуда-то сбоку, – капучино – кофе, действительно редкий, но у нас как раз есть повар-итальянец, который умеет его готовить.
Перед ними стоял толстячок с добродушной улыбкой на широком лице.
– Заметьте, – добавил он, улыбаясь еще шире, – только у нас. Не у Филиппова, не у «Альберта», не у «Вольфа и Беранже» в Петербурге, а именно и только у нас… Не далее как вчера для господина обер-полицмейстера готовили… Сейчас, буквально сей секунд – и все будет готово…
Он удалился куда-то в сторону кухни и оттуда послышался его голос, перешедший на шепот, но за окном, где грохотали экипажи, как-то разом все стихло и наш герой отчетливо услышал голос круглолицего хозяина:
– Гаврила, Гаврила зроби швыдко ту бурду с молоком, что ты вчера французу варганил…
– Да что это за кофий такой? – никак не могла понять Надежда, которая, видимо, этого громкого шепота не услышала. – С молоком? Со сливками?
– А фиг его… – в сердцах ответил наш герой, его начинала злить эта суета вокруг такого простого дела, как чашка кофе. – Ой, простите, а кто ж его знает, как оно делается… Давайте лучше о чем-то другом поговорим…
– Давайте… – охотно согласилась она. – Зачем вы купили кирпич?
– Какой кирпич? – не понял он.
– Ну, там у Фаберже…
– Ах, это…
Он задумчиво почесал бородку.
Как ей объяснить?
– Понимаете, есть материал, для которого серебряная окантовка привычна, – стекло, например, или хрусталь, иконы… А есть то, что попадается редко или вообще не встречается в серебре, – дерево, керамика, или вот кирпич, как в нашем случае… Спичечница в общем не нужна, но такая оригинальная, да еще и с клеймом Фаберже, вполне подходит…
– А у вас там еще есть спички? – спросила она вполголоса. – Мне кажется, я видела, как один человек прикуривал от такой плоской металлической штучки…
– Есть, хотя употребляются они все реже и реже…
В этот момент круглолицый хозяин поставил перед ними чашки.
И отошел в сторону, чтобы посмотреть на эффект, наверное…
Кофе, несмотря на «бурду» и итальянца Гаврилу, оказался на удивление приятным. Именно таким, как любил Прохоров – не безумно сладким и чтобы сам вкус кофе не утонул в молоке…
Или в сливках, кто ж это знает…