Любовник Большой Медведицы, стр. 48
Назавтра вернулся Василь. Принес большой пакет для меня и письмо от Лорда. Пакет я отложил и принялся за письмо.
Привет, брат-безумец!
Знаю: нудно тебе одному у Доврильчуков, но ты потерпи. До весны, может, придумаем чего. Ты в местечко не приходи, снова тебя заложат. Сиди у Доврильчуков, мелина там крепкая. Если нужно чего, так Василя пошли.
Альфред «повстанцев» про тебя расспрашивает, но никто не знает, где ты. Вчера Анел у Гинты ему шкуру выдубил, Альфред у него Зоську Кальбовщанку отбил. Анел сейчас на него чертом взъелся. Говорит, шкуру с него сдерет. Бельку Альфред уже вокруг куста обвел, а теперь все насмехаются над ней, солдаткой называют.
Грустно тебе там, но и нам невесело. На работу не ходим. Хлопцы агранды устраивают и дерутся что день. Говорил я со Щуром. Он к тебе на неделе прийти обещал.
Накупил для тебя всяких всякостей. Платки бабам дай, а остальное — как захочешь.
Петрук Философ про тебя расспрашивал. Я ему сказал, что здоров ты и в месте хорошем. С Юлеком Чудилой плохо. Чахотка у него. Наверное, до весны не дотянет. Отмучается. Жалко хлопца.
А так — ничего нового. Если чего будет, напишу.
Ну, бывай здоровый.
В пакете было пять больших шерстяных женских платков, девять бутылок спирта, несколько килограммов конфет, английская трубка, табаку изрядно и папирос.
Отдал я один платок хозяйке, остальные — девчатам. Сначала брать не хотели. Младшая, Настя, говорит:
— Это как тату захочет!
На это Матей ответил:
— А ты захотела, чтоб я в бабском платке ходил?
Все рассмеялись, и девчата подарки приняли. Матею я преподнес на память трубку. Тот ее осмотрел.
— Старая трубка, как старая женка: верная и надежная, но и молоденькая часом ох как пригодится! — и подмигнул сынам.
Снова смех.
По вечеру, за едой, выпили две бутылки разведенного водой спирта. Все спокойно произошло, без шума и суматохи. Я угощал мужчин водкой, а девчат конфетами — от водки они отказались твердо.
Так вот я и начал свое бытье у Доврильчуков.
Через неделю, в воскресенье, навестил меня Щур. Я и не надеялся на то. Щур в избу зашел во время обеда. Принес с собой большой пакет. Положил на лавку у стены, снял шапку и заговорил, потираючи ладони:
— А я так спешил, так спешил! Думал себе: успею на обед или нет? Я с ложкой и миской работник первый! У меня так: кряхтя работай, ешь — отдувайся. До обеда проспали, встали да обедать стали, наелись, помолились да спать повалились.
Вижу усмешки на лицах: что за чудак такой? Щур со мной здоровается и с прочими, с хозяина начиная. Все, конечно, поняли, что Щур — коллега мой. Хозяин за стол пригласил. Щур сел рядом со мной и говорит:
— Такая у меня сноровка к еде, как ни у кого! Где кисель, тут и сел, где пирог, тут и лег. Что мне ни дай — все сожру. Пузом пуст до капуст, груба или нежна, но чтоб жирна!
Все улыбаются. Матей говорит дочке:
— Настя, принеси-ка для гостя миску с ложкой!
— Панна Настя! Вы только посмотрите да с ложечкой-мисочкой угодите, чтоб были как надо! У меня всегда так, хозяин: на наше трепало что б ни попало — все мнет! А капусту вашу я аж в Душкове учуял. Так бежал, что сапоги чуть не потерял!
Обычно у Доврильчуков во время еды было тихо. А теперь — необычное оживление, которое подпитывал только сам Щур. Ел и болтал, болтал и ел. Наклонялся влево-вправо, сверкал глазами, смеялся, шутил. Всех развеселил. Вижу: все лица радостные, веселые. И смех все громче. Смотрю на Щура — и не узнаю. Обычно такой неразговорчивый, въедливый, цепляется по поводу и без повода. Со мной добрый и внимательный, но на шутки скупой. А тут как подменили, так и плещет задором и жизнелюбием. Хочет развеселить и веселит, да еще как!
Была в доме балалайка, на ней хлопцы и девчата наигрывали время от времени, по вечерам обычно, когда вся семья собиралась и важнейшая работа по хозяйству уже была окончена. Щур балалайку настроил и начал играть. Хорошо играл. Все слушали удивленно. И не думали, что на такой бренчалке можно сыграть так хорошо. А Щур выдавал одну мелодию за другой. То, чего из балалайки выжать не мог, выказывал движениями рук и тела, мимикой. Начал, подыгрывая на балалайке, петь по-белорусски:
Щур, поглядывая сладостно на девчат, пел:
Девчата прыскали смехом, толкали друг дружку локтями. А Щур знай наяривает вдохновенно песенку за песенкой. Играет польки, вальсы, марши, импровизирует, наигрывает свое. И не думал я, что такой он артист. Развлекал нас целый день, а вечером собрался в дорогу.
Матей Щура пригласил: приходи, мол, когда время свободное выпадет. Я пошел Щура проводить. По дороге он рассказал мне местечковые новости. Остановились мы возле леса. Еще больше часа там разговаривали, курили. Щур мне подмигнул заговорщицки:
— Ладные у тебя там шмары! Сдобные девахи!
— Так, так…
— Ты б подвалил к которой — веселей будет.
— Да ни к месту как-то…
— Так ты сделай, чтоб к месту… Девки-то аж пищат. Прям огнем горят. Аж ногами стучат, а ты мух ловишь. Подумают: инвалид какой!
Распрощались мы. Щур пошел быстро дорогой к тракту, а я вернулся на хутор. Застал всех за столом. Долго еще разговаривали, смеялись, вспоминая шутки и рассказы Щура.
Один из братьев взял балалайку и принялся наигрывать. Но в его руках инструмент снова стал обычной бренчалкой.
Щуровы слова про девчат возбудили мой интерес. Начал внимательно и по-другому, чем раньше, рассматривать их. И чем дальше, тем больше мне они нравились. Красивые карие глаза у них, а белки проблескивают синевой. Оттеняют их густые длинные ресницы. Рты небольшие, красивой формы, розовые щеки, чудесные крепкие зубы. И фигуры, должно быть, роскошные. Смотрю все с большим интересом. И они это чувствуют. Начали кокетничать: хотят мне понравиться. Но как же они все-таки похожи друг на дружку! Даже разница лет незаметна.
Тем вечером поздно пошли мы спать.
Снились мне «Ваньки-встаньки». Были у них карие глаза с синеватыми белками. Кланялись смешно, шевелили щеками.
2
Незадолго до праздника Рождества Господня братья Доврильчуки стали готовиться к походу за границу. Матей с Василем привезли много товара из местечка — на несколько носок. Товар недорогой: мужские и женские свитера, шали, чулки, обувная кожа-хром и подошвенная. Но зарабатывали на таком товаре много: спрос на него в Советах был большой.
Упаковали товар и собрали пять носок. В дорогу собрались три брата, я и Кася. Ее брать не хотели, но она заупрямилась. Уже ведь не раз носила с братьями контрабанду. В конце концов, Матей ей разрешил. Осталось только дождаться погоды.
Через несколько дней начало слегка мести.
— Если снеговей до вечера не утихнет, пойдем сегодня, — сказал мне Василь.
— Точно не утихнет, — отвечаю ему.
В самом деле, метель не только не утихла, но усилилась. Незадолго до сумерек я выскочил за ворота, увидел мутную колыхающуюся тучу снега, прячущую все вокруг. Леса в двухстах шагах не было видно вовсе. Замерзнув, вернулся в избу. А там уже готовили для нас ужин.
За едой царил важный, почти праздничный настрой. За столом сидела вся семья. Выпили по рюмке водки на разогрев и на удачу. Потом засобирались в дорогу. Братья и Кася одели толстые суконные домашней выделки белые штаны, крашенные в белый цвет кожухи, на головы — шапки из отборного белого каракуля, какие носили солдаты царской армии зимой. Такие же кожух и шапку принес для меня из чулана Матей. Очень удобная была одежда — легкая, теплая и на снегу в ней незаметно.