Любовник Большой Медведицы, стр. 4

Я долго смотрел на те звезды. Красивые они. И так чудно сверкают — разными цветами, множеством диковинных оттенков. И спрашивал себя, дивился: отчего они такие, почему сошлись? Может, как люди, любят друг друга и потому идут вместе по небу? А может, говорят друг с дружкой, подмигивают? Когда лучше к ним присмотрелся, то показалось: все вместе они похожи на лебедя.

Вскоре двинулись снова. Теперь Юзек не торопился. Время от времени останавливался, прислушивался. Тогда остальные останавливались тоже.

Незадолго до полночи вышли к границе. Трофида задержался между столбами. Я подошел к нему.

— Это столбы пограничные, а это, видишь, граница, — сказал тихо.

Я с интересом осмотрел столбы: четырехугольные, вкопанные на небольшеньких холмиках, сверху — номера и государственные знаки. На польском столбе нарисован белый орел на красном поле. На советском — прибита оттиснутая на жестянке пятиконечная звезда с серпом и молотом.

От границы пошли узкой межой к Поморщизне. Когда остановились передохнуть, вдруг услышали сзади придушенный шепоток Славика: «Хло-опцы-ы!» Посмотрели налево и увидели: что-то белое впереди нас движется. Не человек — уж больно малое и трепещет, колышется не по-людски, то взмывает вверх, а то припадает книзу. Будто призрак какой.

У меня аж сердце в груди заколотилось. Подошел к Трофиде.

— Юзя, что это?

— Холера его знает. Может, упырь, а может, бес какой поганый… Говорят, капитанская душа это. Погранцы тоже его боятся.

Позже Юзек рассказал мне такую историю: один капитан русской армии, поляк родом, уехал из России во время революции. Когда большевики забрали власть, вернуться уже не мог, а оставил в Советах жену с дочкой. Хотел их, конечно, забрать и потому приехал в пограничье. Остановился на хуторе под Выгонищами, у крестьян тамошних. Решил жить там, пока жену с дочкой не вытянет с Советов, принялся искать их. В конце концов попросил помощи у местных крестьян — ничего больше не оставалось.

А сын хозяев, взявших капитана на постой, служил когда-то в российской армии и хорошо знал дорогу на Минск. В конце концов согласился помочь капитану вернуть семью в Польшу… Вместе и двинулись в далекий путь. Пришли в Минск, а потом, спустя много времени и после множества приключений, добрались до Нижнего Новгорода, где капитан и оставил родных. Там и узнали, что жена умерла, а дочка Ирина живет у бывшего сторожа тюрьмы, где-то в предместье. Едва сумели ее отыскать, а отыскав, двинулись обратно.

Когда добрались до Москвы, спутник капитана заболел тифом. Забрали его в больницу, там и умер. Капитан же с дочкой сумели добраться до Минска, а оттуда пешком пошли до Ракова. Ночью сбились с пути и близ Великого Села наткнулись у границы на советский патруль. Патрульные хотели их задержать. Капитан решил отбиваться. Убил двоих солдат и бросился убегать вместе с дочкой. Его засыпали пулями и на польскую сторону перешли, догоняя. Капитан сумел отойти шагов на двести от границы и упал на небольшом пригорке, обессиленный. Сумел еще крикнуть дочке: «Убегай!» И, умирая, пока хватило сил и патронов, прикрывал ее.

Труп капитана большевики утащили с пригорка и перетянули на свою сторону. А дочка сумела убежать и отыскать хутор, где жил капитан перед уходом к Советам. И прижилась у крестьян. До сих пор живет. Считают ее ненормальной, но любят, потому что работящая очень и добрая. Пригорок же, на котором погиб капитан, с того времени зовут «Капитанской могилой».

Вскоре у пригорка и на границе близ него стал показываться призрак. Один польский пограничник хотел его подстрелить. Выпалил с карабина пять раз — привидение исчезло. А назавтра солдата разорвало прямо в бараке своей же гранатой. Потом двое местных жохов подстерегли призрак и настрелялись вволю. Через два дня одного подстрелили на границе, а второй вскорости заболел и умер. С тех времен никто больше не охотился на призрака.

Такую историю рассказал мне, вернувшись домой, Юзек. Очень мне стало интересно. Вроде байка байкой, а похоже на правду. Потом мне многие ее подтверждали.

А тогда мы долго стояли в поле, глядя на удаляющийся призрак. Затем очень осторожно перешли гостинец, ведущий к границе, вышли на дорогу от Поморщизны до Ракова и берегом Ислочи медленно пошли к местечку.

У мельницы хлопцы разошлись, каждый в свою сторону, а мы с Юзеком пошли к его дому в Слободке. В саму хату не зашли, чтобы не будить никого, а зашли в сарай и там улеглись на свежем, замечательно пахнущем сене.

3

Утром меня разбудила Янинка, младшая Юзекова сестра. Удивительная девочка: всего дюжина лет от роду, а рассуждала уже, как взрослая. Иногда такое спрашивала, что и ответить не мог.

— Ходьте завтракать, солнце уже давно на небе! — позвала меня.

Попросил, чтобы принесла мыло с полотенцем. Когда принесла, пошел огородами к речке. А она увязалась за мной.

— Иди домой. Я сейчас приду.

— А я тут посижу себе. И смотреть не буду. Мне это вовсе не интересно. Юзек меня никогда не гонит. Нехорошо это, младших гонять.

— Сиди, сиди. Какая же ты еще глупая!

— Ну и хорошо! Если б все умные были, так с ума бы и посходили!

Оставил я ее под вербой и зашел в речку. Выкупался, и пошли мы назад. Янинка семенила рядом. Помолчала немного и говорит:

— Мне Гелька сказала, совсем вы бедный.

— Это отчего?

— Ни мамы у вас нет, ни брата, ни сестры.

— Юзек есть зато.

— Да… а сестры нет!

— Зато ты есть.

Задумалась на минуту.

— Но вы же меня не любите!

— Потому что ты еще маленькая и глупая. Когда вырастешь, влюблюсь в тебя. И не я один, а много хлопцев.

А она вдруг:

— Чхала я на ту любовь!

Наверное, от кого-то из старших девчонок слышала такое.

В доме меня ждала Геля, старшая сестра Янинки, девушка ладная и красивая, блондинка восемнадцати лет — и полная Янинкина противоположность. Та никогда не смеялась, а Геля то и дело расхохатывалась, заливалась аж до слез. И не раз по пустому поводу.

Она принесла мне чай в заварнике, хлеб, масло и деревенского творога.

— Прошу кушать. Я пана ждала-ждала, в сад идти собралась.

— А Юзек где?

— В город пошел. Должен скоро вернуться. Сказал пана не будить. Но как так можно — не есть столько времени!

Вскоре Геля пошла в сад, а я остался в доме с Янинкой. Пью чай, а она забралась с ногами на диван, уселась, оперлась подбородком о ладонь и смотрит прямо в лицо так внимательно.

— Чего глядишь?

— А пан на зайца похож.

— На зайца?!

— На маленького зайчоночка. Я видела, как он капусту ел. Юзек его поймал и принес. Так он мордочкой двигал ну точно как пан. Вот так.

И зашевелила щеками и носом.

— А ты на сороку похожа.

— Да?

— Да. Сорока сядет на забор и головой влево-вправо, влево-вправо. За людьми подсматривает.

— Не, неправда. Она не подсматривает, а «замошляет».

— Что?.. Что замышляет?

— Разные штуки. Я знаю. Я слыхала, сороки друг дружке про людей болтают.

Мама позвала Янинку в кухню, и я остался в большой комнате один. Ходил по ней туда и сюда. Вижу в окно: по всей улице один за другим — крестьянские возы. И вспомнил: сегодня в местечке ярмарка.

Закурил папиросу, уселся у окна в сад, отделенный от дома узким подворьем. Смотрел, как Геля, стоя на приставленной к яблоне лестнице, срывала плоды и клала в большую корзину. Ту держала перед собой, уперев в верхнюю перекладину. Долго за Гелей наблюдал, глядя между цветочных горшков, стоящих на подоконнике.

Послышалось — калитка в воротах открылась. Подумал, это Юзеф домой вернулся. Подошел к окну, выходящему на улицу. Вижу: по двору идет мужчина лет тридцати двух, одетый в темно-синий костюм, лакированные туфли и белую фуражку с лакированным козырьком. В руке держит хлыст и на ходу искусно постукивает им о ноги. Лицо у него на диво правильное, черные усики очень его украшают, но портят быстро бегающие глазки.