Такое вот кино (СИ), стр. 53

Сашка на спинку стула навалился.

— Вы всё уже решили. Замечательно. Даже поздравить вас захотелось.

Я старательно разглядывала шторы на окнах, чувствовала руку Емельянова за своей спиной, и она казалась мне очень горячей. Нестерпимо горячей, настолько, что я в какой-то момент не выдержала и из-за стола встала.

— Извините.

— Тань! — Вася тоже вскочила, а проходя мимо Емельянова, врезала ему по плечу. — Что ж ты за идиот такой?

Я остановилась только на крыльце и то, только потому, что знала — Вася за мной бежит. Попыталась дыхание перевести. Но от Василисы отвернулась, быстренько смахнула слёзы, и тут же подбородок задрала, изображая каменное спокойствие.

— Тань, ну, прости. Не надо было затевать этот разговор.

— Разве дело в разговоре? По-моему, дело в нём.

Василиса остановилась рядом со мной, руки на груди сложила.

— И это тоже. Но это же Сашка, он иногда ведёт себя по-идиотски. Тебе ли не знать?

Я только кивнула, сказать мне было нечего.

Вася взяла меня за руку.

— Вот посмотришь, эта дурь у него пройдёт. Поверь человеку, который подобную дурь пережил. И Ника пережила. Надо только немного потерпеть.

Я снова кивнула. Обсуждать это снова и снова желания у меня не было. Да к тому же Емельянов появился. Из дома вышел, сначала на меня посмотрел, пытливо, потом на Васю.

— Мы домой пойдём, — сказал он ей. — Извини, что так вышло.

— Не у той прощения просишь, — ответила она, и не упустила возможности ещё разок Емельянова стукнуть. А потом и кулак показала, думала, что я не вижу. Я видела, но у меня была странная апатия. Я, на самом деле, хотела домой.

— Пойдём домой, — осторожно сказал мне Сашка.

Я направилась по дорожке к калитке, Емельянов шёл рядом и меня разглядывал.

— Тань, ты злишься? — спросил он через какое-то время.

— Нет.

— Нет?

— Нет.

Мы вошли на территорию его дома, тоже через калитку, у Емельянова охраны не было и в помине, территория куда меньше, чем у Филинов, то есть и стесняться некого. И поэтому я туфли с ног скинула, они полетели на газон, а я по прохладной траве пошла к дому.

— Тань!

Я повернулась к нему, взлетев по ступенькам крыльца.

— Ты хоть понимаешь, как ты меня унизил? Перед всеми.

— Я не хотел.

— Ты не хотел? А чего ты хотел? — Я со злостью дёрнула бретельку платья. — Ты вот этого хотел! Ты хотел, как они все, чтобы ты не хуже, чтобы женщина рядом с тобой за твои деньги заработанные сияла. Я тебе для этого нужна? Это любовь твоя? Тогда найди себе манекен! Они, Саша, все с жёнами сидят. А я кто? Выставочный экспонат? Ты едва ли не отмахиваться принялся, как только о свадьбе заговорили.

— Мы с тобой это обсуждали.

Я ткнула его пальцем в грудь.

— Мы с тобой это обсуждали. И это наше с тобой дело. И это не значит, что меня можно унижать перед всеми. Не надо всем показывать, насколько тебе противна одна мысль о том, чтобы жениться на мне. Если тебе нечего было сказать, сидел бы и улыбался. Как я делала! Или ты думаешь, мне всё это нравилось? Смотреть людям в глаза и притворяться счастливой? А я это делаю, каждый раз я это делаю. Лишь бы Сашенька не беспокоился! Ведь его так тревожат эти разговоры!

— Таня, успокойся.

— Да не могу я успокоиться! Зачем мы туда пошли? Это не будничный ужин, и ты это знал! Если я не жена, то не надо приглашать меня на семейные ужины! Приглашай меня в кинотеатры и в клубы! Туда с жёнами не ходят!

Я в дом вошла и дверью хлопнула, прямо перед Сашкиным носом. Он невольно отшатнулся, но потом дверь открыл и тоже вошёл. Я же по лестнице на второй этаж бегом поднялась, торопилась дверь в спальню закрыть, чтобы Емельянов уже через полминуты меня не догнал. Дверь закрыла и привалилась к ней спиной. Слёзы вытерла, дышала тяжёло, надеясь, что смогу справиться с собой и не разрыдаться. Потом подошла к шкафу, необходимо было переодеться. Емельянов в комнату вошёл, когда я платье пинком в угол комнаты откинула и достала из шкафа джинсы. Я искоса на него глянула, джинсы застегнула и достала с полки лёгкий свитер, потом туфли вынула. Сашка нахмурился.

— Куда ты собираешься?

— В город.

Он поморщился.

— Тань.

— Я уже однажды совершила эту ошибку. Осталась. Надо было уехать, а я осталась. Больше не могу.

— Чего не можешь? — чрезвычайно заинтересовался он.

— Жить с тобой не могу!

— А-а.

Это его «а-а» меня не на шутку взбесило. Я даже огляделась, желая чем-нибудь в него швырнуть, но потом решила, что это неправильно. Да, я расстроена, да, я не в себе, возможно, у меня нервный срыв или истерика, но это не значит, что нужно превращаться в законченную истеричку. Поэтому я сунула ноги в туфли без каблука, покидала в сумку документы и личные вещи, и вот тут замешкалась, не зная, как Емельянова обойти так, чтобы его не коснуться. Руки опустились, слёзы снова потекли, и в груди стало невероятно больно. Словно, меня насквозь стрелой пронзили. Сашка смотрел на меня, внимательно и задумчиво, потом рискнул ко мне руку протянуть.

— Тань, прости.

У меня вырвался судорожный вдох, и я отшатнулась от его руки.

— Ты это уже говорил. Сколько ещё раз скажешь?

Он молчал, и я осторожно, бочком, его обогнула. А как только поняла, что он меня останавливать не собирается, кинулась вниз по лестнице. Сама уже не понимала, от кого так бегу — от себя или от него. Но был ещё третий вариант, от глубокой обиды.

Еще в такси, по дороге в город, я успела покаяться в том, что так поступила. Явно погорячилась. Мне было жаль — и себя, и Сашку, и свои чувства, они ведь не исчезли в ту минуту, когда я вышла за порог дома Емельянова. Они не исчезли, и теперь терзали меня, накрывая всё новой и новой волной сомнений. Права ли? Стоило ли так реагировать? Обижаться так сильно? Может, и не стоило. Но можно сколько угодно говорить себе, что погорячилась, но обида из души не уходила. Уже давно не уходила, я просто пыталась её не замечать. И дело было совсем не в том, что я до одури хотела замуж, а Сашка артачился. И он не делал мне это назло, нет, у него была причина, которую он мне объяснить не желал. От него можно было услышать лишь одно: тебе мало, что я тебя люблю? Мне не было мало, но я чувствовала, что это лишь часть правды, а от того, что он скрывает, Емельянов меня старательно отталкивает. От своей души, от сердца, от мыслей. И сам собой напрашивался вопрос: так какой частью своего «я», он меня любит? Физической и всё? Вот этого мне точно мало. И я не могу ничего с этим поделать, отделаться от сомнений и тягостного ожидания окончания нашей пьесы. Тем более, с такими унизительно-трагическими сценами, когда мы, между собой не разобравшись, готовы развлекать посторонних людей. В общем, может, и к лучшему, что уехала. Нам обоим пойдёт на пользу обдумать всё наедине с собой, а не притворяться завтра утром, что ничего особенного не случилось. Это начинает входить в привычку, и меня это беспокоит. Дашки дома не оказалось, что не могло меня не порадовать. Сестра точно принялась бы задавать вопросы, а то и злорадствовать, а отражать её атаки у меня не было ни настроения, ни сил. Я прошла по тёмной квартире, даже не подумав включить свет. В гостиной неожиданно натолкнулась на кресло, и едва не разревелась из-за этого. Я от собственной квартиры успела отвыкнуть, какой-то частью души успев прикипеть к новому дому. А теперь вот вспомнила, что он вовсе и не мой. На всякий случай проверила телефон: Сашка не звонил. Ещё один гвоздь в ящик моих надежд. Хотя, я допускала, что он тоже зол и растерян. Но позвонить мог бы. Но не позвонил. — Сама себе кажусь дурой мнительной, — призналась я Ленке следующим утром. Спала этой ночью плохо, проснулась ни свет ни заря, и решила, что можно позвонить сестрице в Москву. Ей на работу к девяти, так что в половине восьмого, она точно на ногах. — Знаешь, вообще-то, имеешь право. А Сашка — гад. — Гад, — согласилась я, правда, без всякого воодушевления. — После такого все порядочные люди женятся. — После какого «такого»? — не поняла я. — Совместного проживания, Таня! Ты ведь с ним жила? — Жила. Но не скажу, что долго. — Это неважно, — сказала, как отрезала Ленка. — Постель ему стелила? Супы варила? А он неблагодарный! Хочешь, позвоню ему и это скажу? Я за долю секунды смогла представить себе этот разговор, и в ужасе выпалила: — Не хочу! — Я за тебя заступлюсь, — настаивала развоевавшаяся сестрица. — Спасибо, Леночка, но не надо. Я хочу сама… — Что? — Доказать ему, что всё могу сама. Дашка ведь права: все в городе считают, что мне достался проект только потому, что я с Емельяновым сплю. — Я подумала и исправилась: — Спала. — Кто так думает? — Да все! И Вовка, и Дашка, и мои бывшие сокурсники. — Таня, они дураки, — убеждённо заявила Ленка. Но мне пришлось возразить: — У дураков тоже есть мнение, Лена. — Правда? Но надо сказать, что я улыбнулась, сестра смогла этого добиться. И поэтому, когда из комнаты вышла, чувствовала себя увереннее и спокойнее. Дашка была дома, но дверь в её спальню была закрыта, зато в прихожей валялись туфли и сумочка, прямо на полу. Сумку я подняла и положила на тумбочку, а туфли ногой сдвинула к стене. Если честно, когда нам с сестрой приходилось жить под одной крышей, то у меня быстро появлялось ощущение, что я живу рядом с пятнадцатилетним подростком. Который не обременён никакими обязанностями и правилами распорядка. Дашке точно нужно замуж за олигарха, чтобы тот оплачивал наёмную прислугу, которая ходила бы за моей сестрой по пятам, и за ней прибирала. Правда, в некоторый ступор меня привело наличие мужской обуви, брошенной прямо у порога. Я пару секунд разглядывала мокасины шоколадного цвета, явно новые, дорогие, после чего негромко хмыкнула, но решила, что это совершенно не моё дело. Прошла на кухню и включила чайник. Следующие минуты мой взгляд метался от телефона к мокасинам и обратно. Я раздумывала, не позвонить ли Емельянову, и отвлекалась на то, кого в родительскую квартиру этой ночью занесло. Точнее, кого Дашка привела. Что с перспективами?