Муля, кого ты привез? (сборник), стр. 21

Я вынесла Лане две тысячи евро.

– Не знаю, когда отдам, – созналась она. – Может, через год.

– Не волнуйся, – успокоила я. – Деньги любят сквознячок.

– В каком смысле?

– Уходят, приходят. Свежий ветер. А если их не одалживать, они лежат и протухают.

Ланочка задумалась. Почему-то погрустнела. В радости всегда есть доля грусти, как в дорогих духах – отдаленный запах тления.

Когда-то Ланочка произнесла: «Давай не портить дружбу».

Мы ее не портили, не прерывали и не испытывали. Дружба стояла и стоит, как бетон высшей марки, и от времени только набирает крепость.

Ланочка присоединила деньги сына к моим и положила в сбербанк. Она боялась держать их дома. Цыганки могли вернуться, почему бы и нет? Адрес они знают, с хозяйкой знакомы. Заявятся в гости к своим бутербродам.

Далее Ланочка позвонила Людке и назначила ей встречу в сбербанке.

Людка ничего не поняла, но в сбербанк пришла.

Кассир, молодой парень в круглых очках, снял со счета Ланочки требуемую сумму. Это были десять красивых синих купюр.

– Ты мне давала пять тысяч евро одной бумажкой, – учительским тоном сообщила Лана. – И больше мне ничего не приноси.

– Пять тысяч евро не бывает одной бумажкой, – вмешался кассир. – Самая старшая купюра 500 евро.

Лана застыла как соляной столб. Ей открылась истина: в тайнике лежали пятьсот евро одной бумажкой. Она просто забыла. Склероз подсказал ей лишний ноль.

Видимо, в минуты потрясений что-то происходит с мышцами лица – и челюсть отвисает. Пока Лана стояла, отвесив варежку, Людка цапнула из ее рук все десять купюр и пошла к выходу.

– Люда! – вскричала Лана. – Ты оставляла у меня пятьсот евро…

Последние слова ударились Людке в спину. Людка не обернулась, открыла входную дверь и испарилась вместе с деньгами. Как цыганка. Была и нет.

Ланочка зарыдала в голос. Кассир сочувственно смотрел на нее сквозь круглые очки Гарри Поттера.

– Вы давно знаете эту женщину? – спросил кассир.

– Сорок лет, – ответила Лана.

– Жесть, – отозвался кассир.

– А что делать?

– Ничего. Пипец.

Жесть и пипец. Эти слова перешли из молодежного сленга.

Слепая от слез Ланочка вернулась домой. Необходимо было выговориться. Она позвонила мне. Кому же еще?

Я выслушала и сказала:

– Я позвоню Людке. Я ее опозорю.

– Не надо, – испугалась Лана.

– Почему?

– Мы же не знаем, что ее заставило… А вдруг деньги нужны на внука…

– Могла бы и попросить. Зачем же грабить среди бела дня…

– Может быть, она не могла поступить иначе, – предположила Лана.

– Она просто сука, – объяснила я. – Пользуется тем, что у тебя мозги отлетели.

– А что делать?

– Набить ей рожу.

– А кто будет бить? Я? Ты?

– Никто не будет, – хмуро сказала я. – Мы ее просто забудем.

– Как тяжело…

Лана глухо замолчала, я догадалась, что она плачет.

– Не расстраивайся из-за денег.

– Я не из-за денег. Я из-за Люды. Какая жестокая жизнь. Она заставляет людей терять свое лицо.

– Нельзя потерять то, чего нет.

Я долго не могла заснуть. Не выдержала, позвонила Людке.

– Верни деньги, – приказала я.

– Какие деньги? – удивилась Людка.

– Ты знаешь какие…

– А зачем она туда полезла?

– Куда «туда»? – не поняла я.

– В тайник. Нечего было лезть…

Получалось: Лана сама виновата в том, что Людка ее обокрала.

– Тебе не стыдно? – просто спросила я.

Людка помолчала, потом сказала:

– Время гадское…

– Можно жить достойно в недостойные времена.

– Ко мне пришли, – сообщила Людка.

Кто к ней пришел в час ночи? Кот?

Я поняла, что деньги из Людки не выковырять. Даже если подать в суд, ничего невозможно доказать. Людка скажет, что у Ланочки глубокий склероз, а врачи подтвердят. Оставалось смириться и забыть. Утешало то, что Людка всегда была невезучей, тридцать три несчастья. Можно считать, что ей первый раз повезло.

Я заметила странную особенность: со мной происходило только то, что должно произойти. И никогда наоборот. Например, я провалилась в медицинский институт, куда очень хотела попасть. Со временем выяснилось, что этот провал – главная удача. Окончи я медицинский, работала бы врачом и никогда не стала бы писателем. Так, писала бы что-нибудь для себя и носила в душе глубокую неудовлетворенность, которая отражалась бы на лице и на характере. Далее, я вышла замуж за созерцательного Диму. Был бы Дима деятельным, я стала бы другой. Паслась бы, как корова на лугу. А зачем париться? Все равно все сделают за меня. И преподнесут. Но никто за меня ничего не делал. Все сама: и деньги, и блага, и даже имя. Значит, все мои поражения оказались победами. Кто-то сверху пристально следил за мной и отщелкивал, как таракана, на мою единственную дорогу.

Кто это? Ангел-хранитель? Или мой папа, который умер рано и знал меня только маленькой… А далее он следил за мной из своего зазеркалья, оберегал и направлял. Он меня любил, и я это чувствовала. И сейчас, когда я не могу найти решение какой-то проблемы, я ее бросаю. Я знаю, что пройдет день-другой – и нужное решение выплывет само собой. И я не сделаю ошибки.

«Наши мертвые нас не оставят в беде» – так пел гениальный Высоцкий. Гениальные люди обладают даром прозрения.

Может быть, так оно и есть.

Рука дающего да вознаграждена будет.

Мне предложили принять участие в рекламе и заплатили хорошие деньги. Сквознячок сработал.

В таких случаях надо жертвовать, или, как сейчас говорят, отстегивать процент от успеха. Отдать десятину, как учил Христос.

Я позвонила Ланочке и сообщила:

– Долг можешь не возвращать.

– Почему? – удивилась Лана.

– У меня появились деньги.

– Откуда?

– С неба упали. Ангел-хранитель постарался.

– Твой или мой?

Я задумалась. В самом деле, кто? Миша или папа?

– А может, они дружат? – предположила я.

Действительно, у нас тут своя компания, а у них – своя.

Муля, кого ты привез?

Папу я помню плохо. Он умер в тридцать семь лет, в середине жизни. На полдороге.

Это был 1945 год. Он умер в январе, а в мае кончилась война. За пять месяцев до победы. Но что ему победа… У него был рак пищевода, он умер от голода, в страшных мучениях.

Тогда не было обезболивающих лекарств. А может, и были, но страна пережила тяжелую войну, потери – миллионы. Кому было дело до одного умирающего, поседевшего от страданий…

Мама с двумя детьми (я и сестра) были в это время в эвакуации.

Но… начну сначала.

Начало – тридцатые годы. Мой папа, студент политехнического института, поехал на практику в Донецкие шахты. С ним в одной группе учился Ботвинник – в дальнейшем великий гроссмейстер. Они были чем-то похожи с папой: невысокий рост, приятные лица. Видимо, в те времена было неважно с питанием и молодежь плохо росла.

Студенты прибыли на практику. И тут, в Горловке, папа увидел мою маму. Ее звали Наталья, сокращенно Тася.

Тася стояла шестнадцатилетняя, босая, в сарафане, вся с ног до головы осыпанная ярким солнцем.

Где она стояла? Скорее всего, в степи. Только земля, небо и Тася.

Папа обомлел. Он привык к интеллектуальным еврейским девушкам в темных глухих одеяниях, а тут – сама жизнь, сама весна.

Папа быстро выяснил: кто такая и где живет. И пришел к Тасе в гости, хотя его никто не приглашал.

Тася слегка удивилась, но не выгонять же человека…

Меж тем Тася торопилась на свидание. У нее был дружок по имени Пантелей, сокращенно Панько, – два метра роста, все зубы золотые, поскольку свои зубы ему выбили в постоянных драках.

Местные парни часто дрались за неимением других развлечений. Организм требовал эмоциональной встряски.