Песни черного дрозда (сборник), стр. 83

Иногда к стельной оленухе подходила какая-нибудь старая, опытная самка и самым серьёзным образом обнюхивала её, словно доктор на приёме, а будущая мама стояла тихо, покорно опустив голову.

Таинство появления на свет нового существа происходило в одиночестве и без посторонних услуг.

Почуяв приближение решающих часов, оленуха незаметно, чаще всего ночью, уходила из стада и отыскивала примеченное вчера или ещё раньше укромное место. Таким местом оказывался густой кустарник среди чистого леса, где за листвой никто не увидит лежащую ланку, а она из своего укрытия заметит всех, кто появится в редком лесу.

Никто не видит и не знает, как и когда родится малыш. Головой, мягким движением ног ланка подтолкнёт его ближе к себе и начнёт вылизывать, вылизывать без конца, пока маленькое, худое существо с выступающими мослами не устанет от долгого, но очень необходимого туалета и не потянется инстинктивно к вымени, чтобы первый-первый раз в жизни прильнуть к источнику существования…

На другой день ослабевшая ланка подымется. И оленёнок захочет встать. Будет долго и неуклюже пристраивать непослушные ножки, падать, тыкаясь волосатенькими губами в землю, но все же подымется, осмотрит сонными глазами мир под новым углом зрения и постарается опять же пусть не с первого, а с восьмого захода, но отыскать материнское вымя.

Ланка второй раз начнёт вылизывать пятнистую шубку малыша, его нос, ножки, спину; будет отгонять надоедливых мух, если жарко; будет часами стоять под пихтой, если дождь, а малыш в это время постарается переступить с ноги на ногу, пройти расстояние от морды матери до её задних ног.

Проголодавшаяся ланка заставит малыша лечь, и он послушно ляжет и подремлет, пока какая-нибудь противная зелёная муха не прожужжит в самое ухо, и он, испугавшись, проснётся и будет жмуриться, следя за полётом странного, надоедливого существа. А оленуха пощиплет поблизости траву, быстро сбегает к ручью, где горьковатая вода, и так же быстро прибежит.

Дальше начнётся жизнь на ногах. Оленёнок побредёт за матерью, и они будут ходить день, другой… пятый… Ноги малыша сделаются устойчивыми, он попробует бегать, шатаясь и расставляя копытца пошире. Их одиночество закончится в тот самый день, когда ланка почувствует вблизи своё стадо и так же незаметно войдёт в него, как и уходила.

Оленухи издали будут рассматривать свою похудевшую подругу и её пятнистого сынка или дочь. Если очутятся рядом, потянутся с добрыми глазами к оленёнку, обнюхают, дотронутся под насторожившимся взглядом матери до нежной шёрстки и отойдут, запомнив нового члена своего сообщества.

В течение мая в стаде, где ходил Хобик, все время кого-нибудь не хватало, а потом прибавилось шесть оленят, грациозно скачущих, нарядных в своих пятнистых шубках.

Что касается Хобика, то он только посматривал на малышей издали: мужской этикет не позволял проявлять излишнее любопытство. Но когда однажды, проходя мимо сонного оленёнка, мамаша которого отлучилась, он перехватил его испуганный взгляд, фукнул, остановился и как-то издали, вытянув шею, приблизил к маленькому свою рогастенькую голову. Оленёнок округлил глаза, съёжился, а Хобик гордо выпрямился и, равнодушный, даже надменный, зашагал дальше.

Точь-в-точь как тот рогастый, занятый своими делами самец, когда-то испугавший Хобика возле солонца.

А тем временем стадо уходило выше, к перевалам.

Днём олени отдыхали, укрывшись где-нибудь в чаще малинника, сыто вздыхали и старались удержать около себя слишком резвых одногодков и тянувшихся к самостоятельности вилорогих старших. Эти последние понемногу обретали горделивую осанку, все чаще независимо вскидывали морду с костяным украшением над твёрдым лбом и раздували ноздри.

Утренняя и вечерняя зори для оленей считались рабочими. Они все без исключения паслись, облюбовав какую-нибудь сладкотравную поляну, а набив животы, ощущали неодолимую потребность отыскать солонец и тогда шли по тропам на голые осыпи или к границе луга, чтобы насладиться острой солёной водой из-под камней или полизать оставшиеся с осени куски каменной соли, когда-то сброшенной для них лесниками.

Если не удавалось отыскать солонец скоро, олени готовы были идти и ночь. Потребность эта, похожая на жажду, заставляла их вновь и вновь процеживать сквозь зубы грязь на тех местах, где в давние времена лежала соль, грызть корни деревьев, когда-то пропитавшихся солью, пробегать большие расстояния. Виновата в этом была сладкая трава высокогорья.

Остаток ночи животные спали, выбрав место с труднопроходимыми подходами.

Хобик боялся ночи почти так же, как одиночества. Он не отходил от своей доброй охранительницы, ложился возле, поджав ноги и вдыхая её запах.

Трудно себе представить молодняк без матерей и старых опытных оленух. Так же трудно, как детей человеческих, лишённых семьи и близких. Ничем не могли защитить оленухи своих маленьких. Природа отказала им в средствах защиты. Разве отбить копытом дерзкого шакала или голодного дикого кота! Но зато та же природа наделила их исключительным чутьём, слухом и зрением, быстрыми ногами, способными унести оленей со скоростью легкового автомобиля. Убежать, скрыться — вот та главная наука, которую денно и нощно преподавали взрослые оленухи своим подрастающим детям.

Хобик был способным учеником, но со странностями.

Он довольно хорошо усваивал уроки жизни, тем более что осенью прошлого года перенёс кое-какие неприятности. Шрамы на его спине напоминали об атаке дикого кота, а открытые пространства — о когтях орла, падающего с неба. Но в поведении Хобика проскальзывала явная раздвоенность ощущений. Вдруг он шёл навстречу опасности. Дружил с каким-то шалым медвежонком. Давался человеку и потом долго носил на себе его запах.

Хобик быстро рос и мужал на глазах.

Шкурка его, потемневшая с приходом весны, сделалась похожей на цвет кофе с молоком, только живот и ноги оставались чуть светлей. Щетинились усы, вырастали острые, уже раздвоившиеся рога; он все чаще застывал в позе горделивого вызова, а когда баловался, то делал такие высокие прыжки, что оленуха не сводила с него зачарованного взгляда. Как он бежал, гордо и красиво выбрасывая ноги, широкой грудью раздвигая кусты и заламывая рогастую мордочку назад! Как виртуозно и легко перескакивал через камни, ямы, как задиристо искал шутливой драки со сверстниками. Столкнувшись как-то с парочкой енотовидных собак, он вдруг раздул ноздри и, отшвырнув острым копытом траву, бесстрашно скакнул на них, целясь рогами. А потом гнался, упоённый боем, а возвратясь, долго округлял неостывшие жаркие глаза и фукал, всем видом своим показывая, что способен не только пугать приёмную мать своим неразумным поведением, но при необходимости и защищать её.

2

В горах погрохатывало. Это срывались лавины.

Почему-то они больше падали по ночам. Может быть, потому, что ночью меньше других звуков и отчётливее слышны дальние катастрофы? А вернее другое: что отсыреет и оттает днём, то, отяжелев, скатывается несколько часов спустя, то есть ночью.

Как ни были расчётливы и осторожны оленухи из стада Хобика, их не миновала беда.

Пересекая хребет в поисках солонца, олени на утренней заре поднялись по слабо облесенному гребню горы и остановились в нерешительности: другая сторона хребта, поверху опоясанная ноздреватым снегом, так круто падала вниз и оказалась такой голой и непривлекательной, что испугала опытных ланок. Наверное, они бы повернули обратно, не покажись внизу, под хребтом, пологий увал с редким пихтарником, сквозь который поблёскивали лужицы — верный признак родниковой воды, богатой солями.

Потоптавшись, две ланки осторожно шагнули на снег. И два сеголетка, любопытные ко всему новому, тотчас потянулись за ними. Хобик, со свойственным ему желанием сунуть свой нос всюду, где есть что-нибудь мало-мальски заманчивое, тоже выскочил перед своей приёмной матерью, но она, охваченная смутной тревогой, тут же оттеснила его и подалась назад. Тонконогие оленята запрыгали по снегу. Он непривычно и щекотно тревожил их неокрепшие белые копытца. Материнская забота заставила двух оленух подойти к самому краю снежного карниза, чтобы выдворить оттуда разыгравшихся оленят. Если бы кто видел этот предательский нанос снизу! Громадным козырьком висел он по всему гребню горы, отбрасывая длинную тень на чахлый кустарник. Тысячи тонн непрочного, отяжелевшего и только сверху чуть подмороженного снега висели над пустотой.