Песни черного дрозда (сборник), стр. 76

Котенко задержался. Со всех кордонов к нему поступали сведения о пересчёте диких зверей. Он подсчитывал убытки, нанесённые тяжёлой зимой и вспышкой браконьерства.

Труднее всех пережили зиму зубры. Погибло несколько десятков старых животных и молодняка.

— Жалко, — сказал Саша, выслушав зоолога.

— Конечно, друг мой, жалко. Но я вижу в случившемся не только печальную сторону. Давай поразмышляем, нет ли здесь положительного, или, как теперь говорят, позитивного, фактора. Мы имеем уже порядочное стадо диких зубров. Подчёркиваю — диких. Но начинали-то мы с двух пар полуприрученных особей, которых привезли из Аскании-Нова. Хочешь или не хочешь, а родоначальники теперешних зубров несли в своём организме нечто весьма удалённое от природы — изнеженность, признание человека, на которого они полагались в трудную минуту. И этим они отличались от диких зверей. Да и здесь в первые годы мы держали их за изгородочкой, опекали в меру сил. Ну и признаки вырождения были, мне кажется, налицо. Потом их выпустили на волю, однако и ты, и я, и десяток наших зуброводов старались не сводить со стада глаз. Соли? Пожалуйста! Сена подкинуть? Сию минуту! Больного полечить? Это тоже можно… Маленького подержать в тепле? Милости просим! Звери никак не могли стать настоящими, похожими на тех знаменитых «домбаев», кавказских зубров, какие населяли горы сто и более лет назад. А нам нужно воссоздать именно таких. И вот тогда вмешивается природа, жестоко, но справедливо. Нынешняя суровая зима подвергла стадо экзамену на выносливость. Кто погиб, ты, конечно, ответишь?

— Слабейшие, — сказал Саша.

— Вот именно. А выжили, разумеется, сильнейшие. Естественный отбор. Хоть и ужасен он для гуманнейших устремлений нашего века, но по отношению к диким зверям действует, обязателен.

— Но мы же уничтожаем волков? — не удержался Саша.

— В меру, только в меру, чтобы не мешать воспроизводству стада копытных, в первую очередь оленей, серн и косуль. Но мы не допускаем и полного уничтожения хищников в заповеднике. Крымское охотничье хозяйство уже обожглось на этом. Там не осталось волков. И за какие-нибудь десять лет олени заметно измельчали, стали чаще болеть.

— Тогда зачем же мы боремся с браконьерами? — не очень уверенно спросил Саша. — Тоже прореживают…

— Не смеши, — серьёзно сказал зоолог. — Эти куда хуже и опасней волков. На мушку им попадают в первую очередь крупные, выдающиеся особи. Браконьеров интересуют мясо и рога. Они остаются злейшими врагами природы. И нашими.

Котенко зашуршал бумагами на своём столе. Саша сел рядом.

— Ну, выкладывай, что там с оленёнком.

— Встретил, — скупо ответил Саша. И рассказал, как все произошло.

— Вот что, — задумчиво произнёс Котенко, выслушав рассказ. — История с твоим воспитанником интересна сама по себе. Но она представляется мне значительной и с научной стороны. Мера и действенность воспитания… Борьба изначального дикого и благоприобретённого в животном для зоологии в какой-то степени ещё терра инкогнита. Ты, Саша, не теряй из виду своих воспитанников. Это довольно трудно, тем более без Архыза… Впрочем, я думаю, можно, в виде исключения, разрешить тебе обходы с Архызом у границ заповедника. Как-никак, а он непременный участник эксперимента, не меньший, чем руководитель.

— Какой руководитель? — не понял Саша.

— Александр Молчанов, конечно. Ты, Саша, пойми: это не игра и не причуда — все, что касается Лобика, Архыза и Хобика. Это эксперимент, и ты его доведёшь до конца.

К исходу дня, когда тесный дом главной конторы заповедника поутих, Ростислав Андреевич закрылся в фотолаборатории и, выглянув из тёмной комнаты лишь на минуту, окликнул Сашу.

— Вот тебе ключ, иди домой и готовь, брат ты мой, распрекрасный ужин. Я задержусь на часик.

Саша медленно побрёл по улицам областного центра.

В этот вечерний час город, окружённый с трех сторон лесами, был во власти весны. С гор, почти полностью одевшихся в молодую листву, сбегал ветер, пропитанный ароматом свежей зелени, горькой черёмухи и ожившей, полной сил земли. Распускалась липа, отцвёл и вовсю зазеленел светленький ясень. Вот-вот должны были раскрыться набухшие гроздья сирени.

В саду-дворике зоолога, куда пришёл Саша, распевала малиновка. Ей, должно быть, очень нравилась жизнь; она нисколько не боялась людей, рядом с которыми жила испокон веков. И Саша подумал: почему у человека нет таких же отношений со всеми животными и птицами? Ведь им между собой абсолютно нечего делить, даже пространство. Вон какая огромная польза получилась для обеих сторон от дружбы собаки с человеком, кошки с человеком, наконец, от приручения лошади, верблюда, ослика.

Проблема, как сказал бы Ростислав Андреевич.

Саша уже заканчивал несложные кухонные дела, когда пришёл Котенко. В руках у него был свёрток. Осторожно положив его на стол, Ростислав Андреевич крикнул Сашу.

— Ты только спокойно, — сказал он улыбчиво, принимаясь развёртывать газету. — Выслушай маленькое предисловие. Дело вот какое. Когда-то я обещал твоему отцу, Егору Ивановичу Молчанову, в память о подвигах Самура отпечатать одну фотографию. Я не успел этого сделать для Егора Ивановича. Фотографию ты видишь над столом. Судя по всему, она нравится тебе.

— Очень нравится, — сказал Саша и снова посмотрел на стену, где в рамке висела фотография Самура и Монашки, родителей Архыза.

— Ну, а сегодня мне удалось отпечатать ещё одну копию. Хочу подарить её тебе, Саша. Держи.

На большом листе плотной бумаги размером тридцать на сорок, на бумаге, конечно, очень качественной, цветной, обрамлённой ореховой узенькой рамкой, стоял, изготовясь к прыжку, бело-чёрный Самур. Его коричневато-тёмные глаза с блестящими зрачками напряжённо всматривались куда-то левей фотографа, а рядом, наклонив мордочку и ощерившись, готовая ринуться вперёд, застыла чёрная Монашка. Небо сбоку горело оранжево-красным светом, а чёрные зубцы альпийской вершины казались совсем аспидными, потому что солнце только что зашло за них.

Картина, слегка подёрнутая голубоватой дымкой, казалась и живой, и фантастической одновременно. Это была удача фотографа, редкостная удача даже для мастера.

— Повесишь у себя дома, вот так же, над столом. Я думаю, Елена Кузьминична возражать не будет.

— Спасибо, Ростислав Андреевич.

2

Май. Первая попытка подняться в альпийскую зону.

Май освежающий, когда лес дышит молодой, ещё прозрачно-зеленой листвой и пахнет цветущей липой, пряными травами, холодной, чистой водой.

Сашу в посёлке провожали удивлёнными взглядами: в тяжёлых кирзовых сапогах, штормовка поверх телогрейки, на голове зимняя шапка. Солнце греет так, что впору купаться; вся поляна перед посёлком рябит разноцветьем; по чистому небу пробегают редкие кучевые облака; тишина, зной, а он в зимнем снаряжении. И в довершение всего, кроме набитого рюкзака, карабина поперёк груди и топора за поясом, в руках держит лыжи.

Задание у лесника Молчанова простое: пройти туристской тропой, которая краем захватывает заповедник. Проверить, уцелела ли она, эта недолговечная пешая тропа, не обвалилась ли на карнизах, остались ли мостки и какой, в общем, ремонт потребует. А если удастся, то добраться до перевального приюта и осмотреть его. Ну, а по пути, конечно, наблюдать и наблюдать — это уж как принято: вести дневник похода. Животные, покинув нижние леса, перебрались на границу снежников; они теперь ждут, когда откроются альпийские луга, их главная кормовая база. Небезынтересна и фенология растений.

Архыз шёл сбоку, изредка касаясь Сашиной ноги.

Вчера вечером Сашу вызвал по рации старший лесничий заповедника и сказал:

«Мы тут обсуждали возможность допуска твоей собаки в черту заповедника. Так вот, можешь брать с собой Архыза».

«Значит, эксперимент? — весело прокричал Саша в микрофон. — Эксперимент, говорю?»

«Есть и другая причина. Будь осторожен, Александр, смотри в оба, слышишь?»