Выход в свет. Внешние связи (СИ), стр. 85

11.3

Взгляд заметался по столу между печатью рун. В моей памяти всплыли обрывки знаний из курса символистики: прямые линии проводить справа налево и ни в коем случае наоборот, больше пяти символов в одну руну не соединять, волны связывать в нечетном количестве.

Много лет назад один ученый-висорик обнаружил описание ритуала обета в древнем трактате о ведьмах, пылившемся в хранилище рукописей некоего монастыря. Неожиданная находка оказалась манной небесной для маниакально настроенных ученых, у которых руки и прочие органы чесались до сенсационных открытий. Не прошло и года, как правила обряда перевели на сухой язык обоснованных символов и формул, отчего сила церемонии возросла неимоверно, подпитываясь энергией невидимых волн. Необходимость в жертвоприношениях отпала, а ритуал стал цивилизованным и культурно прилизанным. И теперь, по вине близоруких очкариков, охочих до научной славы и известности, я сидела на кухне напротив самого привлекательного мужчины на свете и, оцепенев, наблюдала за приготовлениями. Красноватые разводы на столе, сплетенные в знаки, выглядели зловеще в электрическом свете, напоминая о том, что скоро прольются реки чьей-то крови. Я поежилась.

Альрик объяснил, одновременно растирая свою ладонь ваткой, пропитанной в спирте:

— Жидкость не высыхает, потому что на символах завязаны волны, которые гасят энергию испарения в стремлении высвободиться. Теперь ваша очередь, — обхватил мое запястье и энергично освежил влажной ваткой полигон для дачи обета. — Не сжимайте.

Руку-то я не сожму, зато внутри всё сжалось и сморщилось до размеров усохшего огрызка. Неизбежность предстала во всей красе: назад пути нет, и профессор пойдет до конца — нацедит трехлитровую банку моей кровушки и выпьет до дна, а потом утрет красные усищи и отвалится как сытый клещ.

Пока фантазии заворачивалась слоями темных извращений, Альрик взял скальпель и безжалостно провел по своей ладони. Словно загипнотизированная, я смотрела, как темно-красные капли окропили столешницу. Не дав опомниться, мужчина молниеносно провел острым лезвием по моей раскрытой кисти, и прежде чем рука рефлекторно дернулась назад, крепко схватил, ладонь к ладони, чтобы наша кровь смешалась.

— Слова обета, — напомнил, удерживая рванувшуюся лапку. — Проговаривайте четко, иначе придется полосовать повторно.

Сглотнув, я начала читать слабым голосом, стараясь не отвлекаться на острую боль:

— Ego ad propitus anime et sin violenti voto faciri non in sensos, at in exhiberos: neve dicti, neve acti non gestari secretum nigeri tridensa et ommes, quido cum contensus. Sic adipisci egi invitabilu mut ultra violari faciro. [24]

Дочитала, и хватка профессорской руки чуть ослабла. Альрик неуловимо улыбнулся, явно довольный сделкой. Еще бы не радоваться: он и денежки получит в случае удачного исхода дела, и тайну сохранит, а мне теперь нужно молиться, чтобы первый пожизненный обет оказался успешным, и о "трезубце" упоминалось только в мыслях.

Разомкнув объятие рук, мужчина обмазал палец кровью с ладони, вывел в центре квадрограммы руну, закрывшую печать обета, и тут же занялся обработкой порезов. Видимо, из-за того, что сила пожатия оказалась велика, моя рана практически не кровоточила. Почему-то вспомнился вечер в машине Мэла, когда из крохотной царапины кровища текла безостановочной струей.

Пошевелив пальцами, чтобы прогнать онемение, я зашипела, когда профессор протер порез спиртом, удерживая трепыхнувшуюся руку.

— Необходимо, чтобы зажил самостоятельно без стимуляции и обезболивания, — сказал, умело перебинтовывая мою лапку и не обращая внимания на свою посеченную ладонь.

Как камень, — подумалось с невольным страхом и уважением. Альрик также быстро обработал свой порез и умудрился укутать его в бинт здоровой рукой.

— Болит? — спросил, когда я сморщилась от нового болезненного витка, попытавшись согнуть пальцы.

— Есть маленько, — пожала равнодушно плечами. Вот еще, не собираюсь показывать свою слабость. В моем возрасте лишь единицы смельчаков связывают себя пожизненным обетом, так что теперь я круче всех желторотых студентиков, вместе взятых.

Как назло, зачесался язык, чтобы поделиться с кем-нибудь новостью, прихвастнув в обязательном порядке.

— Неприятные ощущения скоро пройдут, — пообещал профессор, вернув инструмент экзекуции в футлярчик.

— Не думала, что бывают обеты с взаимным кровопролитием.

— Для обряда я использовал смешанный состав крови: вашей и моей. Печать не откроется в случае смерти любого из нас, — ответил Альрик, намекая на себя.

Каков перестраховщик! Когда я отойду на небеса, о "трезубце" подавно никто не узнает. Если он умудрится скончаться раньше меня, цепи обета не разорвутся, и профессор сохранит свое имя чистеньким на веки вечные, чтобы не разочаровать многочисленных родственников, друзей и влюбленных фанаток. Они придут на его могилу, положат цветочки и прослезятся, прочитав благочестивую эпитафию на надгробной плите, а я буду стоять в тени кладбищенского дерева и посылать мысленные ругательства "трезубцу" в загробный мир, потому что если начну ругаться вслух, то тут же отправлюсь к покойнику за компанию.

Отогнав скорбную картинку, я перевела взгляд на стену и только сейчас заметила, что она не просто выкрашена монотонной голубой краской, а имела тщательно подобранные переходы оттенков, весьма правдоподобно похожие на небо и зрительно расширяющие узкий пенал помещения. Очевидно, Альрик любил открытые пространства и ухищрялся различными способами создавать иллюзию простора в условиях мегаполиса.

— Знаю, что раритет при вас. Несите его сюда, — сказал мужчина, переключив мое внимание со стены на более волнующие вещи.

Я бросилась в прихожую к сумке, сиротливо жавшейся к шкафу. Долго возилась с замком, потому что берегла перебинтованную конечность, вышедшую из строя на неопределенное время. Всё-таки не роботы мы, чтобы как Альрик игнорировать боль, пусть не смертельную, но не дающую забыть о себе. Вернувшись с булькающей фляжкой на кухню, я ощущала себя мученицей, агнцем божьим, отданным на заклание во имя великой цели. Стол, послуживший алтарем стихийного ритуала, сиял стерильной чистотой без винных разводов и подсохших капель крови.

— Вот, — протянула я баклажку.

Профессор осмотрел каждую выпуклость и ямку на чеканке, заметил значок V, перечеркнутый единицей, и хмыкнул. Отвинтив крышку, осторожно понюхал, а потом обмакнул кончик пальца и облизнул.

— Неплохая вещь, — признал, подбросив фляжку в руке. — Коньяк хорош, спору нет. Объем пол-литра или, точнее, четыреста восемьдесят с мелочью. Откуда алкогольный рай?

В силу вступило второе условие сделки.

— Вытащила из бардачка, когда отец вышел из машины.

— Зачем?

— Назло ему.

— Когда вы взяли емкость, сколько в ней было жидкости?

— Примерно четверть.

— То есть вы знали, что фляжка является раритетом, и сознательно умыкнули её?

— Ничего я не знала, — ответила, уязвленная словами мужчины. — Схватила первое попавшееся под руку и сунула в сумку. Когда фляжка закончилась, хотела выбросить её, а она снова оказалась полной.

— Сосуду требуется время, чтобы сгенерировать жидкость требуемой консистенции. Хорошее дело не терпит суеты, — пробормотал Альрик. — Рисунок выбран не случайно, что же говорить о начинке? Уникальная вещица. Могу заключить, что фляжка являлась именным подарком вашему батюшке. Кстати, как его имя?

Клятвопожатие требовало искренности, и я назвала.

— Не удивлен. Давно предположил, что Влашек — ваш отец.

— Откуда? — изумилась я, позабыв о покалывании в порезанной ладони. Наверное, профессор туго забинтовал её.

— Кто при власти занимает пост, достаточный, чтобы устроить дочь в институт с вис-уклоном? Высокопоставленный чиновник. Много ли отыщется в нашем правительстве руководителей с редкой фамилией Папена и именем Карл или Карол? Беглый поиск по фамилии не выявил результатов, и я переключился на выборку по вашему отчеству. Заинтересовавших меня чиновников обнаружилось четверо. Первый — дряхлый старик, советник в отставке уже лет двадцать, второй занимает малый чин, чтобы обладать соответствующими полномочиями и связями, третий молод, чтобы быть отцом взрослой дочери. Методом исключений отсеялась кандидатура заместителя министра экономики.