Выход в свет. Внешние связи (СИ), стр. 113
Умеет же человек утешить, — хлюпнула я расстроенно, и затихший было плач перешел на новый виток.
И опять профессор прав, — судорожно всхлипывая, закрыла я лицо платком. Это выброс гормонов. Это взрывной характер Мэла, который я толком не узнала. Это его родственники, которые раздавят меня, не задумываясь, а Мэл попереживает и переключится на другую счастливицу. Это моя цель, до которой осталось дойти два шага, не перечеркнув достигнутое излишней беспечностью.
Это два полюса — я и Мэл.
Я не заметила, когда мужчина ушел из кухоньки, и оставив меня в одиночестве. Проплакавшись, долго успокаивалась. Подойдя к окну, смотрела, как в вечернем парке шумная кампания лепит снеговика и попутно бросается снежками.
Достав карточку из кармашка юбки, я порвала её и ссыпала обрывки в урну у двери.
Прости, Мэл, наши пути расходятся.
13.4
Заглянув на кухоньку, Альрик увидел, что слезно-плакучий выплеск закончился, уступив место апатичности. Включив в крохотном помещении свет и поставив чайник кипятиться, мужчина достал из створок буфетного столика вазочки с печеньем и засахаренными фруктами.
Во всем нужно видеть хорошее, — размышляла я флегматично, наблюдая за перемещениями профессора. Хорошо, что окончательный разрыв с Мэлом произошел на ноте недопонимания и обид. Будет значительно проще принять его презрение и ненависть, но на горизонте скоро появится новая проблема: как набраться решимости и выдержать враждебность, которую Мэл обрушит на меня при следующей встрече.
Подумаю об этом позже. Не сейчас.
Чаепитие происходило в молчаливой обстановке, сопровождаемое похрустываниями и прихлебываниями. Но почему-то в рот ничего не лезло. Пилось и елось мало, и почти не думалось. Мимоходом всплывали обрывочные фразы.
"Во всем, что касается вас, он стремится к тотальному контролю"…
"Потому что он решил, будто может взять чужое"…
"Будешь просить прощения… губами, руками, собою…"
Невпопад вспомнившиеся слова: "Студентка — днем, любовница — ночью" вызвали прилив жара к щекам, и я искоса взглянула на профессора, с задумчивым видом помешивающего ложечкой в чашке. Рядом со мной сидел не абстрактный преподаватель, приходящий утром в институт и покидающий вечером рабочее место. У мужчины, занимавшего соседний стул, имелись интересы, обязанности перед кем-то, права на кого-то. В конце концов, у него наличествовала личная жизнь, и он проводил с кем-то вечера и ночи.
Воображение нарисовало два обнаженных тела, сплетенных в объятиях. Шелковые простыни, отблески свечей, приспущенный балдахин, россыпи розовых лепестков, черный ажурный чулок на спинке кровати, экзотические ароматы… Длинные стройные ноги, обхватившие мужские бедра… Хриплый шепот, стоны… Изгиб изящной шеи, водопад темных кудрей, рассыпавшихся на подушке…
Проклятая фантазия умудрилась впустить на кухоньку запахи и звуки чувственной сцены. Отгоняя дурман, я потерла нос и поспешно отвернулась к окну, чтобы Альрик не увидел мое лицо, но, видимо, сделала это недостаточно быстро, потому что он не донес чашку до рта и со стуком поставил на стол.
Чаепитие сошло на нет. Профессор молчал, я — тоже, терзая взглядом оконную ручку.
Затем ровным преподавательским голосом Альрик разрешил не приходить завтра на осмотр и обещал подумать, как выпутаться из двусмысленной ситуации, в которую я попала по вине его сногсшибательной мужественной внешности. Все-таки мне удалось поразить профессора заявлением о том, что на его драгоценную персону посягает почти две тысячи барышень и Лизбэт в их числе.
— Пойду, наверное, — сказала я неуверенно, стараясь не встречаться с ним глазами.
— Конечно, — не замедлил отозваться Альрик, словно выжидал, каковыми окажутся мои первые слова. — Сегодняшний день стал насыщенным на события. Отдохните, чтобы с новыми силами стремиться к новым вершинам.
Точно, заоблачные выси как раз для альпинистов-неудачников без страховки.
Напоследок профессор напомнил о соблюдении безопасности в подвале, куда мне придется спускаться для работы в архиве, и велел ни в коем случае не выходить за границу освещенной зоны.
Вяло попрощавшись, я взвалила сумку на плечо и двинулась в общежитие. Умники с кафедры исчезли, и некому было засекать, сколько времени студентка провела наедине с умопомрачительным мужчиной. Шла, пиная снежный голыш. Оказалось, так просто и так трудно — провести ампутацию отношений. Вжик, — и отпилить пилой всё, связанное с Мэлом. Но то ли пила попалась тупая, то ли операция прошла без наркоза, потому что снова заныло слева под ребрами, мешая дышать.
Моя рассеянность не осталась незамеченной.
Радик, пришедший на ужин, пребывал в радостном настроении. Похвалившись четверкой по сенсорике, он заявил, что без моей поддержки у него "фиг бы чо получилось". О "победе" в символистике я предпочла умолчать, и варка макарон сопровождалась короткими "да", "нет" или пожатием плеч в ответ вопросы, коими меня засыпал парнишка. Сообразив, что сотрапезница не испытывает особой радости из-за полученной оценки, Радик приуныл.
— Сегодня особенный день! Мы перепрыгнули на следующую ступеньку! — воскликнул он с воодушевлением, надеясь расшевелить амебу, которая с постным лицом пробовала макаронину на степень готовности.
— Перепрыгнули, — согласилась я. — Готовы. Тащи в швабровку.
И снова погрязла в меланхолии.
Лишь поев, вспомнила о листьях разъедалы, томящихся в сумке, и выложила ровными рядками на подоконнике.
— Для чего они? — спросил вертевшийся под боком Радик, которому запретили прикасаться к листочкам во избежание травмы.
— Завтра на лабораторке приготовлю пятновыводитель вишневого компота. У меня привилегия, — похвалилась зачем-то и вспомнила о Мэле, подтрунивавшем надо мной, когда я эту привилегию зарабатывала. Вспомнила и опять погрустнела.
— А это что? — влез парнишка, выудив застрявший меж стебельков клочок бумажки.
Бумажкой оказалась записка таинственного А., о которой я совсем позабыла. Незачем мучить просителя неизвестностью. Завтра отвечу, что в сад с ахтуляриями мне не попасть, и что по оранжереям расклеены листовки с моей физиономией и грозным предупреждением: "Внимание! Особо опасный вредитель! При обнаружении подлежит немедленному уничтожению!"
Эх, кабы не привилегия в приготовлении любого снадобья, Ромашевичевский с удовольствием изгнал бы меня поганой метлой со всех лабораторок, не замедлив придумать унизительную причину.
Наше с Радиком общение прервала Аффа, ворвавшаяся в комнатушку. Схватив меня за руки, она закружилась вокруг каруселью.
— Пятерка! По теории элементарки пя-тер-ка!
Вот уж не думала, что из-за какой-то оценки взрослая и умная девушка будет скакать как малолетний ребенок. Мне четверка душу не греет, чтобы как соседка превратиться в беззаботную юлу.
— Здорово! — присоединился к восторгу парнишка, уставший от моей скучности в столь знаменательный хорошими отметками день.
— Почему расхаживаешь без туфель? — налетела с упреком девушка. — Запомни, если хочешь одолеть прием, ни днем, ни ночью не забывай о нем. Практикуйся каждую свободную минуту.
Под осуждающим взглядом я вытащила из-под кровати злосчастную обувь и надела.
— Ого, какая ты! — воскликнул Радик. — Высокая и немножко не Эва.
— То есть? — Я сделала осторожные шажки к двери, боясь упасть.
— То ли еще будет! — воскликнула соседка. — Погоди, перед приемом вообще её не узнаешь. Сделаем принцессу из сказки.
— Жаль, — сказал юноша и, усевшись на кровати, молча наблюдал за моими перемещениями и оживлением Аффы.
Сегодня ноги двигались увереннее, закабаленные ужасными каблуками, но вскоре устали и заныли в щиколотках. В конце концов! — возмутились конечности. — Мы рождены не для балета, а для серых крысок.