Господин Великий Новгород, стр. 10
– Весь Новгород возмутил, стояли за Жилотугом!
– Нет, нам с владимирцами в розмирье худо быть. Зайдут пути на Торжок, не пустят к нам обилья, насидисся!
– А князь Ярослав нам крест целовал, что того отступаются, что брат мой, Олександр, заял, а сам чего творит?
– В Новгороде иноземца утесняет – нам печаль! А во свои земли на проезд свободный от великого кагана ярлык добыл? Это как понять?
Максим тряс головой:
– Ну, разошлись мужики, уйми ты их, Олекса!
Ульяния то и дело предлагала самым разгоряченным закусить, выпить, но спор, утихнув, снова возгорался.
– Ярослав на Микифоре Манускиничи серебро поимал?
– Почто обидит гостей новгородских?
– Во всем только свою выгоду блюдет! От Воишелгова мятежа Литва во Плесков вбежала, хотели новгородцы иссещи их, дак не дал! Говорит:
«Крещены они Святославом». Добро! Ты, Гюрятич, не прекословь тамо, оба слушайта! Дак в то же лето пришел. Довмонт к плесковичам, и приняли его честью, и тоже окрестился во Плескове и на тую же Литву на поганую ратью пошел со плесковичами! Так Ярославу забедно стало, привел полки низовские:
«Хощю бо, на Довмонта, Плескову!» Было?!
– Едва возбранили ему!
– Было, мужики, дак мы же ему и отсоветовали: негоже тебе, княже, с нами не уведавшись, ехать во Плесков…
– А Довмонта знаем! Про него худого не скажет никто! Лонись Елферий Сбыславич с ратью и с Довмонтом, с плесковичами, ходил на Литву. Много повоевали и приехали вси здоровы. Да вот Якун был на той рати!
– Прежде того Литва Полоцк заняла, а сына Товтивилова упасе бог к нам, в Новгород…
– То не наша печаль его на стол сажать!
– Как не наша, мужики, как бояр его и самого принели всем Великим Новгородом, а Литва его прошала убить.
– Того без веча не решим, мужики, полно спорить!
– Не угодно ли, мужики, вина заморского по чаше? – вновь вмешалась Ульяния. – Шумите непутем, гостя редкого обидите, Кондрат к нам боле и не зайдет!
– Спасибо, Ульяния, выручила меня! – улыбнулся Кондрат, сам поднял чашу за хозяйку дома.
– Ну, а что посадские скажут, ремесленники?
Дмитр отозвался сдержанно:
– Мы тута молчим. Ты к нам на братчину пожалуй!
– А ты, Страхон, что скажешь?
– Что скажу! Я, как и протчие, а только думать нам преже надо, как с Орденом совладать. Я как ни сработаю товар, а только как и Олекса его продаст! Торговлю подорвут, и наше дело тоже скоро захиреет. А от немца моим замком не закроиссе! Ты, Кондрат, и с Михаилом Федоровичем вот о чем подумать должон! Здеся об Олександре речь была, так он немцев отгонил, уже было и Плесков и Копорье заяли… Для Олександра, мужики, русская земля начиналась тута, от Наровы, а для Ярослава – только во своем Тверском княжестви!
Поднялся старый Кондрат:
– Ну, мужики, спасибо на добрых речах! Спасибо на угощении, Олекса, спасибо и тебе, Ульяния!
Откланялся Кондрат. Вскоре и отец Герасим отбыл. Стало свободнее.
После еще пили, шумели, пели хором мужики. Взошла Домаша, Танья, иные жонки, Олекса с Максимом ударились плясать. Кум Яков упился, запел не в лад богородицын канон, упал наконец на стол головой. Мигнул Олекса, кума подняли, отвели в покой – отсыпаться. Якун, и тот сбросил важность, расстегнул свой зипун, не гнущийся от обилия золота, прошелся так, что тряслись братины на столах и плескались вина.
Плыло все в глазах у Олексы, плыл он сам по горнице тесовой, раскинув руки.
– Эх, гуляйте, гости дорогие!
Плясала Домаша, павой плавала по кругу, поводя плечами. Плясала Танья. Опять пели все вместе. Выходили гости во двор просвежиться, обтирали снегом потные лица, перешучивались с девками, снова шли в жаркую горницу. Олекса уж раза два лил холодную воду на затылок, растирался снегом. Шел, не чуя ног, будто летел качаясь. Домаша встретилась на сенях, тоже горячая, в полутьме припала на миг, чему-то рассмеялась тихо грудным голосом.
– Голова закружилась. Тоже меду выпила, простишь? Люблю я тебя, Олекса, не променяю ни на кого! – убежала.
Поздно расходились гости, кто и остался почивать, упившись не в меру.
Мать Ульяния, утомясь, ушла на покой.
Проводя последних, Олекса пил холодное молоко, приходил в себя. Брат, тот не пил совсем, встретил хмуро:
– Пьяный али тверезый?
– Понимать могу.
– Можешь, так слушай. Пойдем куда ни то!
Поднялись в холодную светелку. Поеживаясь в тонкой рубахе, Олекса понемногу приходил в себя.
– Что ты Гюрятичу обещал? – накинулся на него брат.
– А цто?
– Что, что! Серебра он у тебя прошал?
– Под немца.
– Под немца! А на ком получать будешь, тебе ведомо? Обещал, а не давай, скажи – просчитался на железе, не обессудь, и дело с концом.
– Максиму не могу не дать, он меня не раз выручал.
– Ну, меньше дай! Не можешь… Шутка ли, пятнадесять гривен серебра!
Я Максимкины дела знаю, дай три гривны ему, а больше – не обессудь!
– А что?
– Ты что думаешь, Кондрат ради чести нашей пожаловал? Как бы не так!
Кабы ты воском торговал, как Якун, тогда бы еще поверил я.
– Ну а, почто же?
– Почто! Ему надо знать, что думают купцы! А раз так – копи серебро!
Что? Не знаю что, а свободные куны не помешают. Обилье тоже запасай, зайдет Ярослав дороги на Торжок, сядем мы опеть липовую кору глодать.
Ты-то не помнишь, тебя и на свете не было, а я помню, как пропадали с отцом, как в Русу брели. Я один тогда и остался да Опрося маленька. Да вот и недужен с той поры. А дружка этого своего, Максимку, не во все посвящай!
Я тебе не скажу, а поопасайсе. Он отца родного подведет, коли ему нать!
Тут, промеж вас, один Страхон умный, тот все понимает, он и Максима раскусил давно…
Помолчали. Хмель все больше покидал Олексу. «А ведь верно, и прав брат! Чего я Максимке наобещал? Ну, не три, шесть гривен дам, не боле».
– Железо все Дмитру продаешь? – строго спросил брат.
– Нет, не все, часть. С Дмитра мне сразу серебра не получить, пока еще он расторгуетце, да и… с другого-то я топерича, как железо подорожало в торгу, могу и лихву взять!
– Лучше бы все Дмитру! Он человек верный. Кого опеть надуть хочешь?
Жироха, боярина? – Подумал, пожевал губами. – На что ему железо занадобилось? Ну, смотри! А лучше бы с Дмитром все докончал, вернее. За большой прибылью гонишься, все не потеряй, смотри! Прусскую улицу заденешь с одного конца, другим тебя же в лоб ударит, они все заодно встают, когда против нас! Это мы грыземся: три векши на четырех купцей разделить не можем…
– Ну, Михаил Федорович… – начал было Олекса.
– Что Михаил Федорович! Добро бы между Вощинниками и Великим рядом улицы замостил, больше с него чего взять! У Мишиничей, Михалковичей, Гюрятиничей и отцы, и деды, и прадеды в посадниках ходят! Ну, прощай, пойду!
– Не останешься?
– Нет, дел много из утра! Моя уж собралась, верно.
– Спасибо, брат!
– Не на чем! А серебро завтра, пораньше, свесим. И про Максима помни, что я сказал.
Уже засыпая в объятиях Домаши, Олекса сквозь сон проронил:
– Брат предупреждает: Максиму много серебра не давать, не знаю как…
– А не давай, конечно! – живо отозвалась Домаша, приподнимаясь на локте. – Он тебя, гляди, разденет совсем!
– Что ты так на его, ай не порато угодил? – лениво подивился Домашиной запальчивости. – Максимка-то! Да много не дам, эко: пятнадесять гривен серебра… Шесть дам.
– И шести не давай! Чем за корельское железо платить будешь?
– Заплачу… сукном. А с Максима грамотку возьму. Не боись. Спи?
Хозяюшка моя.
Заснул. А Домаша еще долго лежала с открытыми глазами, вспоминала, как сводничал Гюрятич в отсутствие Олексы, как намекал ей шуточками…
Друг! Хорош друг! Жох долгоносый, кутыра боярская! И не скажешь Олексе, не поверит! А поверит, еще того хуже… И сказать нельзя.
Глава 6
С заранья другого дня Олексу закрутили дела. Все, что ждало, что накопилось за зиму, что требовало глаза и слова хозяина, теперь навалилось разом.