Нераздельные (ЛП), стр. 67

На острове постоянно проводятся различные акции протеста. Обычно они носят мирный характер; несколько десятков человек с транспарантами и рупорами почти не привлекают внимания прессы. Сторонники насильственных протестов сюда не суются. Свое недовольство системой они выражают в местах менее символичных, где заодно можно достичь большего эффекта.

Ясный солнечный день в начале октября. В три часа пополудни мальчик с бритой головой и татуировками по всему телу поднимается на паром, направляющийся к Либерти-айленду.

59 • Лев

Из Бэттери-парка статуя выглядит намного меньше и дальше, чем он думал. И переправа занимает больше времени, чем он предполагал.

Три раза у него спрашивали удостоверение личности: первый — в Бэттери-парке, второй при посадке на паром и третий — на борту. И каждый раз копы сдают назад, увидев, что он арапач. Никому не хочется навлечь на себя гнев могущественного племени.

Паром обходит Либерти-айленд по кругу, чтобы пассажиры могли осмотреть достопримечательность со всех сторон и нащелкать фотографий. У Лева нет фотоаппарата, но он, как и все, жадно вглядывается в статую.

Из позеленевших медных складок ее струящихся одежд вздымается, серебристо лучась на солнце, новая алюминиево-титановая рука с таким же новым факелом. Они весят вдвое меньше старых. Лев читал, что руку собирались покрасить под цвет окислившейся меди, так чтобы она не отличалась от остальной фигуры. Но испытания показали, что краска плохо держится на новом сплаве, а значит, быстро осыплется и вид у новой руки будет такой, словно она начала разлагаться. Поэтому решили оставить все как есть, пока не найдется иной способ окраски или пока публика не привыкнет к нынешнему виду статуи. Сам сплав никогда не поржавеет, но вот болты, скрепляющие панели между собой, без защитного слоя краски быстро подвергнутся коррозии на соленом морском ветру.

Паром приближается к острову, и Лев замечает, что болты уже начали ржаветь. Всего-то месяц прошел, а швы на руке и факеле изменили свой первоначальный цвет. Инженеры, должно быть, трудятся в поте лица, ища решение проблемы.

Паром причаливает, воодушевленные пассажиры отправляются на исследование острова или пристраиваются в хвост длинной очереди, чтобы подняться внутри статуи до самой короны и в новый факел. Это много лет было невозможно из-за нестабильности старой руки. Лев присоединяется к стаду туристов, валящему с парома.

— Ну ты и разрисовался, фрик, — раздается сзади из толпы. Удивительно, как много людей думает, что под защитой анонимной людской массы им сойдет с рук любое оскорбление. Да ладно, пусть смеются. Пусть презирают. Лева уже очень давно перестало заботить, что о нем думают. По крайней мере, что думают посторонние.

Сегодня здесь проходит очередная общественная акция. Человек пятьдесят собрались в поддержку прав албанцев. Лев не в курсе, кто лишил албанцев их прав, но, должно быть, кто-то лишил. Есть тут и маленькая команда от прессы. Репортаж еще не начался, и помощник спрыскивает волосы репортерши сверхсильным спреем, чтобы они не растрепались на непрекращающемся ветру. Помощник успокаивается лишь тогда, когда прическа приобретает жесткость пластика.

Перед митингующими возвышается небольшая трибуна. Лев пробирается к ней сквозь толпу.

Коннору от него не было бы никакого проку. Попытка повлиять на Совет арапачей провалилась. Но сегодня, здесь и сейчас, Лев поднимет свое собственное одинокое восстание. Сегодня он будет услышан! В этой точке сойдутся все силы, действовавшие в его жизни. Юноша не испытывает ни страха, ни гнева — вот почему он знает, что поступает верно. Проталкиваясь сквозь толпу, он напоминает себе кинкажу из своих снов, с радостной целеустремленностью летящего сквозь полог тропического леса.

Дует резкий прохладный ветер, но Лев, невзирая на высыпающие на коже пупырышки, стаскивает с себя рубашку и открывает взору еще сто шестьдесят имен, наколотых на его плечах, груди и спине. Продолжая двигаться к трибуне, он сбрасывает кроссовки, потом расстегивает джинсы и, на миг приостановившись, стягивает их. Люди вокруг начинают обращать внимание на разрисованного парня, прорывающегося к трибуне и раздевающегося на ходу. Никто пока не знает, как на это реагировать. Может, странный парень — участник митинга и так задумано?

Когда Лев добирается до трибуны, на нем остаются только трусы, и теперь взору открыто большинство написанных на его теле имен, если не все триста двенадцать. Репортерша и ее команда проявляют к нему внезапный интерес, наводят камеру и снимают, как Лев взбирается на трибуну. Оратор, выступающий за права албанцев, замолкает на полуслове. Некоторые слушатели смеются, другие ахают, третьи шушукаются… И тут Лев широко разводит руки. Он ничего не говорит. Только держит разведенные в стороны ладони, а затем… сводит их вместе.

Реакция не заставляет себя ждать. Толпа в панике бросается наутек.

Лев снова расставляет руки и снова сводит их вместе, и опять, и опять — так хлопает крыльями птица, борющаяся с ветром. Поднимается крик, люди бегут, лезут по головам, сбивают друг друга с ног…

Лев продолжает хлопать, но ничего не происходит. Потому что в его крови нет ни химикалий, ни взрывчатки. Он не взрывается. Но блюстителей порядка это не останавливает; они начинают действовать — как Лев и предвидел.

Первый выстрел приходит от одного из юнокопов. Керамическая пуля прошивает грудную клетку с правой стороны, и юношу разворачивает кругом. Он не знает, откуда раздаются второй и третий выстрелы, потому что они попадают ему в спину. Ноги его подгибаются. Он падает. Четвертая пуля вонзается в живот, пятая свистит мимо уха — промах. Но это неважно, потому что первые четыре выполнили свою задачу.

Мир узнает, что здесь сегодня произошло: безоружный мальчик был расстрелян среди бела дня на глазах у сотен свидетелей. А когда станет известно, кто был этот мальчик, все замрут на долгое, мучительное мгновение.

ПОЧЕМУ, ЛЕВ, ПОЧЕМУ? — снова будут вопрошать заголовки; но на этот раз ответ людям будет известен, и ответ этот — имена, написанные на его теле. И тогда народ направит свой гнев против тех, кто хладнокровно застрелил мальчика под немигающим взором Свободы. Его жертвоприношение изменит мир.

Он лежит на спине, истекая кровью; глаза его, широко распахнутые от боли, устремлены в небо. В вышине над ним факел великой статуи указывает на луну — бледный призрак, зависший почти в зените.

Он тянется к луне окровавленными пальцами, фокусирует на ней свое меркнущее зрение, и ему кажется, будто она растет, разбухает…

И Лев счастлив. Потому что знает: он наконец ухватил луну и сбросил ее с небосвода.

60 • Письма

В Сонином сундуке помещалось 2162 письма. 751 из них сгорело при пожаре, но 1411 усилиями Грейс Скиннер были оправлены, а затем и аккуратно доставлены адресатам, рассеянным на пространстве от одного океана до другого — потому что в течение многих лет беглые расплеты стекались в Сонин подвал со всех концов страны.

Женщина в городке Астория, штат Орегон, вскрывает письмо без обратного адреса. Она не узнаёт почерка на конверте, потому что с тех пор как ее дочка случайно обнаружила ордер на расплетение и кинулась в бега, прошло три года.

Женщина начинает читать письмо и с первой же строчки догадывается, кто его написал. И как бы ни хотелось ей броситься вон из комнаты, она словно приклеилась к кухонной табуретке, не в силах прервать чтение. Закончив, она сидит в молчании, не зная, что теперь делать, и понимая лишь одно — она должна что-то сделать.

Мужчина в Монпелье, штат Вермонт, приходит сегодня домой раньше жены. Он просматривает почту — кучу всяких счетов и воззваний о пожертвованиях — пока не берет в руки любопытный конверт. Он узнает почерк своего сына, посланного на расплетение пять лет назад. Хотя юновласти официально не признались, но до них с женой дошел слух, что в заготовительный лагерь их сын так и не прибыл.