Книга Черепов, стр. 49

Наступал рассвет.

Первые лучи солнца упали на меня из-за восточных холмов. Я встретил восход сидя и смотрел на это пятно розового света, увеличивающееся над горизонтом, и пил солнечное дыхание. Глаза мои превратились в два светоприемника: священное пламя попадало сквозь них в лабиринт моего тела. Я полностью контролировал весь процесс, распределяя чудесный огонь по своему желанию, направляя тепло то в левое легкое, то в селезенку, то в печень, то в правое колено. Солнце прорвало линию горизонта и появилось во всей красе в виде идеальной сферы; красный цвет рассвета резко перешел в утреннее золото, и я принял дозу его излучения.

Через некоторое время в состоянии экстатического восторга я вернулся к Дому Черепов. Когда я приблизился ко входу, из тоннеля вынырнула какая-то фигура: Тимоти. Ему каким-то образом удалось разыскать свою одежду. На лице у него застыло жесткое, напряженное выражение, зубы стиснуты, в глазах мука. При виде меня он скорчил гримасу и сплюнул. Никак больше не отреагировав на мое присутствие, он быстро зашагал прочь через открытое пространство по направлению к тропинке.

— Тимоти!

Он не остановился.

— Тимоти, куда ты идешь? Ответь мне, Тимоти! Он повернулся, и бросив на меня взгляд, исполненный ледяного презрения, сказал:

— Выхожу из игры, старик. А ты-то какого черта слоняешься здесь в такую рань?

— Ты не можешь уйти.

— Не могу?

— Это разрушит Вместилище, — сказал я.

— Плевать я хотел на Вместилище. Ты что, думаешь, я собираюсь провести остаток жизни в этом прибежище для идиотов? — Он покачал головой. Выражение его лица смягчилось, и он продолжал уже не столь резким тоном: — Послушай, Эли, приди в себя. Ты пытаешься жить в мире фантазий. Из этого ничего не получится. Нам надо возвращаться в реальный мир.

— Нет.

— Те двое безнадежны, но ты-то, может быть, еще не потерял способности мыслить разумно. Мы можем позавтракать в Финиксе, а с первым же самолетом вылетим в Нью-Йорк.

— Нет.

— Последний шанс.

— Нет, Тимоти.

Он пожал плечами в отвернулся от меня.

— Ладно, тогда оставайся со своими шизанутыми друзьями. С меня хватит, старик. Сыт по горло!

Я стоял, застыв на месте, пока он пересекал открытое пространство, проходил между двумя маленькими каменными черепами в песке и приближался к началу тропинки. У меня не было никакого способа убедить его остаться. Этот момент был неизбежен с самого начала: Тимоти был не таким, как мы; ему не довелось пережить того, что пережили мы; у него не было наших мотивов; его никогда не заставить пройти полный курс Испытания. В течение бесконечного мгновения я просчитал свои возможности и вступил в контакт е силами, определяющими судьбу Вместилища. Я спросил, наступил ли подходящий момент, и получил ответ: «Да, время пришло». И я побежал за ним.

Добравшись до ряда черепов, я быстро опустился на колени, поднял один из них с земли — мне пришлось нести его обеими руками, поскольку он весил, как я полагаю, фунтов двадцать-тридцать, — и побежал дальше. Тимоти я настиг как раз в том месте, откуда начиналась тропа. Одним ловким движением я поднял каменный череп над его головой и изо всей силы ударил им Тимоти по затылку. Через кусок базальта к моим пальцам передалось ощущение проламывающейся кости. Он упал, даже не вскрикнув. Каменный череп покрылся кровью; я уронил его, и он остался лежать там, куда упал. Золотистые волосы Тимоти окрашивались кровью, и эти красные потеки распространялись удивительно быстро. Теперь, сказал я себе, необходимо найти свидетелей и устроить соответствующий обряд. Я оглянулся на Дом Черепов. Мои свидетели уже были на месте. Обнаженный Нед и брат Энтони в своих выцветших голубых шортах стояли перед фасадом. Я пошел к ним. Нед кивнул: он все видел. Я упал на колени перед братом Энтони, а он положил мне на пылающий лоб прохладную ладонь и мягко произнес:

— Девятое Таинство таково: ценой жизни всегда должна быть только жизнь. Знай, о Благороднорожденный, что вечность должна быть уравновешена уничтожением.

И еще он сказал:

— Поскольку жизнь означает ежедневное умирание, то, умирая, мы будем жить вечно.

41. НЕД

Я пытался вытащить Оливера, чтобы он помог похоронить Тимоти, но он остался сидеть надутым в своей комнате, как Ахилл в своем шатре. Поэтому вся работа легла на наши с Эли плечи. Оливер не открыл дверь, он не откликнулся на мой стук даже недовольным ворчанием. Я оставил его и присоединился к группе перед зданием. У Эли, стоявшего рядом с павшим Тимоти, был поистине неземной, преображенный вид: он сиял. Лицо его пылало, а тело блестело от пота в утреннем свете. Вокруг него стояли четверо братьев, четверо Хранителей: братья Энтони, Миклош, Ксавьер и Франц. Они выглядели спокойными и, похоже, были удовлетворены тем, что произошло. Брат Франц принес инструменты для рытья могилы: кирки и лопаты. Брат Энтони сказал, что кладбище неподалеку отсюда, в пустыне.

Вероятно, по причинам чистоты обряда братья не касались тела. Я сомневался, что мы с Эли сумеем пронести Тимоти дальше, чем на десять ярдов, но Эли не дрогнул. Присев на колени, он переплел лодыжки трупа и, подставив плечо под икры Тимоти, показал мне знаком браться посередине. Мы повернули и вместе подняли неподвижную двухсотфунтовую груду с земли, слегка пошатываясь. Вслед за братом Энтони мы с Эли зашагали к кладбищу, а остальные братья держались где-то позади.

Хотя рассвело совсем недавно, солнце уже палило нещадно, и усилия, затрачиваемые на переноску этого ужасного груза сквозь колышущийся раскаленный воздух пустыни, привели меня в полугаллюцинозное состояние: открылись поры на коже, колени подкашивались, перед глазами все расплывалось, горло будто сдавила невидимая рука. Передо мной начали прокручиваться повторные замедленные кадры звездного часа Эли; наиболее значительные моменты отмечались стоп-кадром. Я увидел, как Эли бежит, как наклоняется, чтобы схватить тяжелую базальтовую глыбу, потом снова гонится за Тимоти, настигает его, раскручивается словно толкатель ядра. Неожиданно рельефно вздуваются мышцы на его правом боку, Эли удивительно плавно протягивает руку, будто собираясь легонько стукнуть Тимоти по спине, но вместо этого аккуратно и точно направляет каменный череп в более хрупкий череп Тимоти. Тимоти сгибается, падает, неподвижно лежит. И снова. Снова. Снова. Погоня, нападение, удар опять и опять прокручиваются в мозгу, как ролик кинохроники. На эти кадры накладываются картинки с другими знакомыми образами смерти, проплывающими призрачной кисеей: изумленное лицо Ли Харви Освальда, к которому приближается Джек Руби; бесформенная фигура Бобби Кеннеди на кухонном полу; отрезанные головы Мишимы и его спутника, аккуратно положенные на генеральский стол; римский воин, протыкающий копьем фигуру на кресте; ослепительный гриб, вздымающийся над Хиросимой. И снова Эли, снова описывающий траекторию древний тупой предмет, снова удар. Время остановки. Поэзия уничтожения. Я споткнулся и чуть не упал, но красота этих образов поддержала меня, наполнив мои потрескивающие суставы и пылающие мышцы новой силой, и я удержался на ногах, прилежный носилыцик трупа, с трудом бредущий по крошащейся, пропитанной щелочью почве.

— Мы пришли, — объявил брат Энтони. Неужели это кладбище? Я не увидел надгробных камней, вообще никаких знаков. Низенькие серые растения с кожистыми листьями разбросаны беспорядочными пятнами по пустому полю. Тогда я пригляделся повнимательней, воспринимая окружающее со странной отчетливостью изнеможения, и заметил отдельные неровности на поверхности земли: то участок, казавшийся просевшим на несколько дюймов, то небольшое возвышение, будто здесь были какие-то колебания почвы. Мы бережно опустили Тимоти, и мое освобожденное от груза тело показалось мне невесомым: я действительно подумал, что сейчас поднимусь в воздух. Ноги у меня дрожали, а руки, помимо моей воли, поднялись на уровень плеч. Передышка была недолгой. Брат Франц подал нам лопаты, и мы начали копать могилу. Он один нам помогал: остальные трое Хранителей стояли поодаль, как истуканы, безмолвные, отстраненные. Земля была комковатой и мягкой: вероятно, все силы сцепления молекул были выжжены солнцем Аризоны за десятки миллионов лет. Мы рыли как рабы, как муравьи, как машины, втыкая лопаты и поднимая, втыкая и поднимая, втыкая и поднимая; каждый из нас делал свою маленькую ямку, а потом три ямки соединялись. Время от времени мы залезали на чужую территорию; один раз Эли чуть не пробил мне киркой босую ступню. Но вот работа закончена. Выкопанная вами яма имела футов семь в длину, три — в ширину и четыре — в глубину.