Книга Черепов, стр. 17

Мне кажется, что наша вовлеченность в это приключение усилилась после того, как мы достигли пустыни. Во всяком случае у меня. Тот страшный день! сомнений, когда мы проезжали через Миссури, теперь) выглядит таким же далеким прошлым, как и времен» динозавров. Теперь я знаю (откуда? Как я могу эта утверждать?), что все, описанное в «Книге Черепов», ; существует, и то, что нам предстоит отыскать на просторах Аризоны, тоже существует, и что, если мы преодолеем все трудности, нам будет даровано то, к чему мы стремимся. И Оливер это знает. За прошедшие несколько дней в нем явственно проступила какая-то фатальная, неестественная целеустремленность. Нет, эта одержимость одной идеей присутствовала в нем всегда, но ему удавалось скрывать ее. Теперь же, когда он по десять-двенадцать часов кряду сидит за рулем и его буквально силой приходится вытаскивать с водительского места, он совершенно ясно дает понять, что для него нет ничего более значимого, чем добраться до конечной цели нашей поездки и предаться наставлениям Хранителей Черепов. Даже оба наших неверующих исполняются верой. Нед, как обычно, колышется между абсолютным приятием и абсолютным отрицанием, часто занимая обе позиции одновременно; он высмеивает нас, подкалывает, но все же изучает карты и выверяет маршрут, будто в той же степени, что и мы, охвачен нетерпением. Нед — единственный из известных мне людей, кто способен на рассвете сходить к заутрене, а в полночь отслужить черную мессу, не ощущая ни малейшей несовместимости, с одинаковым рвением отдаваясь обоим обрядам. Тимоти по-прежнему держится отстраненно, стоя в позе беззлобного насмешника, и утверждает, что просто решил составить компанию в этом паломничестве своим чокнутым соседям по комнате; но в какой степени это — лишь фасад, демонстрация подобающего аристократического хладнокровия? Полагаю, в большей, чем может показаться. У Тимоти гораздо меньше причин, чем у всех нас, жаждать сверхъестественного продления жизни, поскольку его нынешняя жизнь уже сейчас предоставляет ему бездну возможностей — при его-то финансовых ресурсах. Но деньги — еще не все, и тебе не протянуть больше положенных семи десятков, даже если получишь в наследство весь Форт-Нокс. Образ Дома Черепов искушает, как мне кажется, и его. Искушает и его.

К тому времени, когда завтра-послезавтра мы достигнем цели, я думаю, мы сплотимся в устойчивую четырехстороннюю формацию, которую «Книга Черепов» именует «Вместилищем»: то есть мы станем группой кандидатов. Будем надеяться. Ведь, кажется, в прошлом году было столько шума насчет студентов со среднего запада, которые привели в исполнение соглашение о самоубийстве? Да. Вместилище можно считать философской антитезой соглашению о самоубийстве. И то, и другое содержит проявление отчуждения от современного общества. Я полностью отвергаю ваш мерзкий мир, говорит участник соглашения, поэтому выбираю смерть. Я полностью отвергаю ваш мерзкий мир, говорит участник Вместилища, поэтому выбираю бессмертие в надежде дожить до лучших дней.

17. НЕД

Альбукерке. Ужасно унылый город, тянущиеся на многие мили пригороды, бесконечная цепь аляповатых мотелей вдоль шоссе номер 66, какой-то жалкий, недоделанный Старый город для туристов где-то в дальнем конце. Если бы я приехал на запад туристом, то подайте мне как мимимум Санта-Фе с его глинобитными магазинчиками, симпатичными улочками на холмах, с его настоящими остатками испанского колониального прошлого. Но в ту сторону мы не поедем. Здесь мы сворачиваем с 66-й магистрали и катим на юг по 85-й и 25-й почти до мексиканской границы, а от Лас-Крусеса — по шоссе номер 70, которое приведет нас в Финикс. Сколько мы уже едем? Два, три, четыре дня? Я полностью утратил ощущение времени. Сижу, наблюдая час за часом, как ведет Оливер, иногда садимся за руль я или Тимоти, а колеса крутятся у меня в душе, карбюратор горит у меня в брюхе, грань между пассажиром и водителем стирается. Мы все — одно целое с этим фыркающим чудовищем, несущимся на запад. Разметавшаяся, загазованная Америка .осталась позади. Чикаго теперь — лишь воспоминание. Сент-Луис — просто дурной сон. Джоплин, Спрингфилд, Талса, Амарилло — почти бесплотная нереальность. Континент измученных лиц и мелких душонок перестал существовать. Пятьдесят миллионов тяжелых случаев менструальных спазм происходят к востоку от нас, а нам начхать. Эпидемия подростковой эякуляции распространяется по огромным урбанизированным мегаполисам. Все гетеросексуалы мужского пола старше семнадцати в Огайо, Пенсильвании, Мичигане и Теннесси поражены вспышкой кровоточащих геморроев, а Оливер увозит нас все дальше и плевать на все хотел.

Мне нравятся эти места: открытые, несуетные, есть в них что-то вагнеровское, какой-то дух старых добрых времен; так и видишь мужчин с галстуками-тесемками и в необъятных шляпах, спящих индейцев, склоны, поросшие полынью, и знаешь, что это правильно, все именно так, как и должно быть. В то лето, когда мне стукнуло восемнадцать, я побывал здесь, прожив большую часть времени в Санта-Фе, деля жилье с одним обветренным, загорелым торгашом индейскими сувенирами лет сорока. Разговорчивым ов не был: он и шепелявил, и акцент у него был жуткий, сущая баба. В числе многого другого он научил меня водить машину. Весь август я разъезжал по его поставщикам, закупая товар: старые горшки, которые этот тип скупал по пятерке за штуку, а продавал охочим до антиквариата туристам по полтиннику. Низкие накладные расходы — быстрый оборот. В одиночестве, едва отличая сцепление от локтя, я совершал невероятно длинные поездки, ездил и в Берналилло, и в Фармингтон, добирался до Рио-Пуэрко, даже предпринял продолжительную экспедицию в Хопи; в нарушение местных законов в области археологии фермеры рыщут по нераскопанным развалинам пуэбло и тащат оттуда все, что можно продать. Встречал я и немало индейцев, многие из которых (подумать только!) голубые. До сих пор приятно вспомнить одного классного навахо. И щеголеватого тао, который, убедившись в моей дееспособности, взял меня с собой в киву [13] на некое племенное таинство, в результате чего я получил доступ к таким этнографическим данным, что многие ученые, несомненно, согласились бы за них позволить снять с себя скальп. Большой опыт. Расширение кругозора. Я просто хочу дать понять миру, что если ты педик, то расширяется не только дырка у тебя в заднице.

В тот день случился инцидент с Оливером. Я гнал по 25-му шоссе где-то между Беленом и Сокорро, ощущая легкость и свободу, впервые чувствуя себя хозяином автомобиля, а не какой-то там шестеренкой. В полумиле впереди я заметил фигуру, бредущую по обочине, видать, «автостопник». Я машинально замедлил ход. Все верно: «стопник», более того — хиппи, безупречная модель 1967 года, с длинными немытыми лохмами, в овчинном жилете на голое тело, со звездно-полосатой заплатой на тыльной части протертых до ниток джинсов, с рюкзачком, босой. Наверное, направляется в какую-нибудь пустынную коммуну, бредя из неоткуда в никуда. Что ж, в каком-то роде мы тоже катим в некую коммуну, и я почувствовал, что мы должны подобрать его. Я затормозил почти до полной остановки. Он поднял глаза, явно поддавшись мгновенной панике, слишком часто, вероятно, сталкиваясь с разными подвохами, но выражение страха сошло с его лица, когда он увидел, что мы — просто пацаны. Он ухмыльнулся, обнажив щербатые зубы, и я почти услышал, как он бормочет слова благодарности: «это самое, чувак, как клево с твоей стороны меня подобрать, это самое, идти долго, а ведь ни одна сволочь не поможет». Но Оливер вдруг просто сказал: «Нет».

— Нет?

— Езжай дальше.

— Но в машине есть место, — возразил я.

— Не хочу терять время.

— Но, Оливер, парень ведь совершенно безвредный! А здесь проезжает, быть может, одна машина в час. Будь ты на его месте…

— Откуда ты знаешь, что безвредный? — спросил Оливер. Сейчас хиппи находился примерно в сотне футов от того места, где я остановился. — А вдруг он из семьи Чарльза Мэнсона? — тихо продолжал Оливер. — А вдруг его работа — резать ребят, что распускают сопли при виде хиппи?