Моби Дик, или Белый Кит (др. изд.), стр. 112

Как ни беспорядочно, как ни суматошливо было всеобщее движение, оно, однако, вскоре приняло какие-то целесообразные формы; сбившись в одну тесную когорту, киты с удвоенной скоростью возобновили своё бегство. Дальнейшее преследование было бесполезно: но вельботы ещё долго оставались на воде, чтобы подобрать отставших подбитых рыб с «волокушами» и прибуксировать того кита, какого забил и бросил на воде Фласк. Таких китов оставляют под флажком на длинном шесте, которых в каждом вельботе бывает по нескольку штук и которые, если поблизости есть ещё другая дичь, втыкают прямо в плавающую тушу убитого кита как для того, чтобы легче было заметить его издали, так и для того, чтобы обозначить хозяина, которому принадлежит добыча — на случай, если по соседству окажутся чужие вельботы.

Плоды минувшей охоты красноречиво доказывали справедливость мудрой пословицы китобоев — чем больше китов, тем меньше улов. Из всех подбитых рыб была выловлена только одна. Остальным пока что удалось скрыться, однако для того лишь, чтобы впоследствии, как мы увидим, попасть в руки других охотников.

Глава LXXXVIII. Школы и учители

В предыдущей главе шла речь об огромной армии, или, вернее, о стаде кашалотов, и там же высказывались догадки о возможной причине, обусловившей возникновение подобных обширных сборищ.

Несмотря на то, что эти великие армии время от времени действительно встречаются в океанах, всё же, как, должно быть, уже заметил читатель, и по сей день нередко можно наткнуться на небольшие разрозненные косяки, насчитывающие голов пятьдесят по большей мере. Такие косяки известны под названием «школы». Они, как правило, бывают двух разновидностей: некоторые состоят почти из одних самок, а другие включают в себя только молодых резвых самцов, или быков, как их именуют в просторечии.

Во главе школы самок вы неизменно встречаете преисполненного любезной заботливости крупного самца, вполне взрослого, но не старого, который при малейшей тревоге галантно прикрывает с тыла отступление своих дам. Собственно говоря, джентльмен этот не кто иной, как настоящий богатей-турок, плавающий по белу свету в окружении своего гарема с его прелестями и ласками. Контраст между этим турком и его наложницами разительный: он отличается весьма крупными левиафаническими пропорциями, в то время как дамы, даже совершенно взрослые, едва достигают трети размеров среднего кита-самца. Они, можно сказать, довольно изящные создания, чьи талии не превосходят, по всей вероятности, полудюжины ярдов в обхвате. И всё-таки нельзя отрицать, что в целом им свойственна наследственная склонность к en bon point [274].

Забавно следить за тем, как такой гарем вместе со своим господином лениво прогуливается по волнам. Подобно светским бездельникам, они постоянно находятся в движении, праздно гоняясь за новизной. Их можно встретить в самый разгар тропического сезона на экваторе, куда они, быть может, только что вернулись, проведя лето в Северных морях, где ловко избегли изнурительной летней жары. Погуляв достаточное время по променадам экватора, они отправляются к Восточным морям в предвкушении прохладного сезона и тем самым снова спасаются от излишне высоких температур.

Когда во время этих спокойных переходов милорду Киту попадается на глаза что-либо странное и подозрительное, он с удвоенным вниманием начинает следить за своей интересной семейкой. И вздумай какой-нибудь встречный непростительно дерзкий молодой Левиафан позволить себе подойти на подозрительно близкое расстояние к одной из дам, с какой свирепой яростью негодования набрасывается на него паша и гонит прочь! Что же это за времена настали, если безнравственные молодые повесы, вроде него, могут безнаказанно вторгаться в святая святых благословенного домашнего очага! Хотя, впрочем, как бы ни выбивался паша из сил, он всё равно не сможет заградить даже самому отъявленному Лотарио [275] доступ в свою постель; ибо, увы, все рыбы ночуют в одной постели. И как на суше из-за дам нередко вспыхивают между их соперничающими поклонниками самые ужасные дуэли, так и у китов происходят иной раз смертельные схватки, и всё из-за любви. Они фехтуют длинными нижними челюстями и, скрестив их, надеются каждый утвердить своё превосходство, подобно лосям, сплетающим в битве свои рога. И немало известно случаев, когда у выловленного кита можно было видеть неизгладимые следы таких столкновений — исполосованный шрамами лоб, выломанные зубы, зазубренные края плавников, а иногда даже и вывихнутую челюсть.

Но если нарушитель семейного блаженства готов удариться в бегство перед повелителем гарема при первой же попытке с его стороны дать отпор, тогда особенно забавно глядеть на победителя. Тот осторожно протискивает свою огромную тушу назад, в самую гущу гарема, и упивается супружеским счастьем в дразнящей близости от юного Лотарио, словно благочестивый Соломон, поклоняющийся господу в обществе тысячи своих наложниц. Если только по соседству имеются ещё другие киты, китолов никогда не станет охотиться за таким великим султаном, ибо великие султаны так расточительны в любви, что запасы жира у них весьма невелики. Что же до сыновей и дочерей, которых производят они на свет божий, то этим сыновьям и дочерям приходится самим заботиться о себе или, в лучшем случае, довольствоваться только материнской помощью. Ибо, подобно прочим всеядным бродячим любовникам, чьи имена здесь можно было бы перечислить, милорд Кит, при всём своём пристрастии к будуару, к детской комнате совершенно равнодушен и, будучи великим любителем странствовать, оставляет за собой по всему свету своих безымянных отпрысков, которые все для него чужаки и иностранцы. Со временем, однако, когда пыл юности в нём поубавится, а годы и приступы сплина преумножатся, когда мудрость начнёт дарить ему минуты торжественного отдохновения, короче говоря, когда общая усталость охватит пресыщенного турка, тогда любовь к добродетели и покою приходит на смену любви к дамам, и наш султан вступает в новую полосу своей жизни, в полосу бессилия, раскаяния и запоздалой осторожности, он отрекается от престола, распускает гарем и, превратившись в добродетельного ворчливого старикашку, бродит в одиночестве между параллелями и меридианами, читая молитвы и предостерегая молодых левиафанов от ошибок своей любвеобильной молодости.

Поскольку китовый гарем рыбаки называют «школой», господин и властитель этого гарема именуется на промысле «учителем». Так что напрасно он — хоть в этом и заключается восхитительная ирония — странствуя по свету, после того как сам перестал посещать школу, не проповедует приобретённые там познания, но твердит всем про их суетность и порочность. Титулом учителя он, надо полагать, обязан наименованию самого гарема, однако некоторые считают, что тот, кто первым присвоил киту-султану это звание, должно быть, начитался мемуаров Видока [276], составив себе красочное представление о том, что за славный деревенский учитель был этот знаменитый француз в дни своей молодости и какова природа тех оккультных познаний, которые он вбивал в головы иным из своих учениц.

Замкнутость и обособленность, каким обрекает себя кит-учитель на старости лет, ожидает в равной мере и всех прочих пожилых кашалотов. Кит-одиночка, как называют обычно склонных к уединению левиафанов, почти неизменно оказывается на поверку древним стариком. Подобно достопочтенному, замшелобородому Дэниелю Буну [277], он не желает терпеть подле себя никого, кроме одной Природы, её берёт он себе в жёны среди пустынных вод, и она оказывается для него лучшей из жён, хоть и хранит от него немало своих хмурых тайн.

Школы, состоящие из одних только молодых и полных сил самцов, о которых упоминалось выше, являют собой полную противоположность школам-гаремам. В то время как самки китов отличаются чрезвычайной пугливостью, молодые самцы, или, как у нас говорят, быки на сорок бочек, заметно превосходят воинственностью всех прочих левиафанов, и встреча с ними — дело не шуточное; опасней их одни только чудовищные седые киты, которые попадаются довольно редко, но зато уж бьются не на жизнь, а на смерть, точно дьяволы, разъярённые каторжными муками подагры.