Индия. На плечах Великого Хималая, стр. 20

Его учение, как сообщает Википедия, декларировало «своей целью свободную и счастливую жизнь человека, борьбу с предрассудками, ложными ценностями общества, бюрократическим государством, бюрократизированной церковной верой (клерикализм), бездуховностью семейного уклада и прочим. Он разработал множество новых систем медитации, связанных с музыкой, движением, дыханием».

Несколько моих друзей, считающих себя суфиями, раньше регулярно посещали основанный им ашрам в Пуне. Сейчас они каждое лето организуют лагерь на Карельском перешейке. Но я там никогда не был. Сам Ошо считал, что для учения важен лишь живой учитель. После его ухода учение неминуемо искажается. И нет смысла в религиозной общине. Однако на деле и ашрамы, и саньясины Ошо остаются.

Когда Ошо спрашивали о кажущихся противоречиях в его высказываниях, он отвечал, что более чем сами слова важна пустота между ними. Слова — это только двери, которые могут быть и деревянными, и золотыми, но главное не дверь, а то, что находится за ней.

И в заключение этого разговора об Учителях и учениях мне хотелось бы упомянуть о сахаджа-йоге. С этим учением я познакомился вовсе не в Индии, а на работе в газовой котельной. Когда-то ленинградские котельные были заселены представителями литературного и художественного андеграунда (эта тема достойна целой книги). Потом, в начале 90-х, состав сменился и котельные заполнили представители разных религиозных меньшинств. И у нас в котельной, кроме меня и не совсем правоверного еврея, работали свидетель Иеговы и сахаджа-йогиня. Так, на рабочем столе помимо документации последовательно появились иконка святого Николая Чудотворца, под стеклом — звезда Давида, рядом — изображение Нирмалы Деви Шриваставы и стопка журналов «Сторожевая башня».

Нирмала Шривастава (в девичестве Салве) (1923–2011) — известная гуру из Индий, основательница сахаджа-йоги. Более известна как Шри Матаджи, или Нирмала Деви. Она выросла в очень образованной семье (её отец Нирмала Салве знал множество языков, прекрасно разбирался в искусстве. Он был христианином, но знал наизусть «Бхагавад-гиту», и перевёл на хинди священную книгу мусульман Коран). С семи лет она общалась с Махатмой Ганди и часто гостила в его ашраме. Многое из того, чему учил Ганди, она использовала в собственном учении.

В молодости она занималась социально ориентированной общественной деятельностью, стала женой известного политика Чандика Шриваставы. Но в 60-х, когда её дочери выросли и вышли замуж, полностью отдала себя духовной практике. И 5 мая 1970 года вошла в самадхи и получила откровение. После этого она стала передавать знание другим, назвав своё учение «сахаджа-йогой» («сахаджа» — врождённая, «йога» — союз, соединение). В каждом человеке с рождения заложен механизм, который позволяет соединить индивидуальное сознание с коллективным сознанием космоса. Впрочем, об этом учит не только сахаджа-йога.

Все её занятия были бесплатны. «Как можно платить за то, что ваше собственное, что дано от рождения? — говорила она. — Можно ли заплатить за то, что проросло зерно, за то, что светит солнце? Так же и Кундалини: она — это сила Любви, и каждый человек имеет право и возможность познать её как приятное дуновение…»

Для полноты картины я положил под стекло открытку с буддийской мандалой. Честно говоря, я подумал и о мусульманах, но в исламе, в отличие от других мировых религий, нет традиции создания изображений религиозных символов. Теперь любой посторонний оператор, который заменял кого-либо из нас во время болезни или отъезда, мог найти на столе близкий своей религии объект. Но летом все, кроме свидетеля Иеговы, ушли в долгосрочный отпуск, и он, делая уборку, аккуратно разложил по нашим шкафчикам «не связанные с работой вещи». Только свои журналы на столе и оставил.

Ганготри

Если дорога до Уттаркаши иногда отходила от Ганги на несколько десятков километров, то после Верхнего Светлого города приблизилась и переплелась с рекой. Эту дорогу стоило бы пройти пешком — так делают многие индийские паломники, совершающие Чар-дхам (Чар-дхам включает посещение четырёх самых почитаемых священных мест в Гималаях: Ямунотри, Ганготри, Кедарнатх и Бадринатх) и, в отличие от нас, владеющие временем. Каждый метр этой дороги по-своему прекрасен. Она тянется вдоль отвесных стен, перескакивает мостами с одного берега на другой через пропасти глубиной в десятки метров, скрывается от Ганги в высоком хвойном лесу, снова прижимается к бурлящей воде и, наконец, заканчивается удивительно красивым посёлком — Ганготри. Он находится на высоте 3140 метров и с октября по апрель отрезан от остального мира снежными завалами. Поэтому зимой в Ганготри живёт всего лишь несколько десятков человек. Зато летом численность населения возрастает на два порядка: все дома в посёлке заняты паломниками и туристами.

У ворот нас встретила шумная ватага индийских подростков, каждый из которых предлагал свой самый лучший отель, с душем, горячей водой и прочими цивилизованными делами. Можно было выбирать или идти наугад в любой из них — каждый чем-нибудь был хорош, и у каждого наверняка имелись свои недостатки. Ценовой диапазон был невелик — в посёлке для духовных путешественников нет пятизвёздочных отелей: от 200 (если поторговаться) до 800 рупий за комнату.

В ресторанах и лавочках также недостатка не наблюдалось.

Мы провели небольшой тендер между отелями, которые предлагали мальчишки, и остановились на втором этаже небольшого семейного гестхауса в дальней части города с видом на храм, посвящённый Ганге, и на саму Гангу. Тропа к её истокам начиналась практически от наших дверей.

Что касается обещанного душа с тёплой водой, то душ был и вода, которая текла из крана, была священной водой Ганги, но очень холодной. Горячую воду пообещали через несколько минут, в вёдрах. Я полагал, что где-то находится бойлер, но, когда выбрался погулять на крышу, увидел детей, разводящих костёр под большим баком. Рядом стояли наши вёдра. Любому понятно, что за пару минут такое количество воды вскипятить трудно. Однако в Индии время течёт по-другому. Поэтому пара минут для индуса может оказаться нашим часом. Думаю, это связано с тем, что человеческое время и божественное сильно различаются (один «божественный» год равен 360 «человеческим»). А обслуживающий персонал отеля считает по среднему. И действительно, через час мы смогли насладиться мытьём в горячей воде.

Бхочбаса

На следующее утро, оставив часть вещей в гостинице, мы вышли на тропу. Она была довольно натоптанной, а в ближайшем перелеске нас встретил пропускной пункт заповедника. Там у нас проверили документы и бегло досмотрели рюкзаки, переписав количество пластиковых бутылок, которые мы несли с собой. Лесник объяснил, что, если мы вернёмся без них, нас могут серьёзно оштрафовать. Через несколько километров — ещё один кордон, где у нас тоже проверили документы и переписали данные в журнал. В принципе, оба кордона можно обойти выше по горам, но всё же лучше купить пропуск — ведь деньги, выложенные за него, идут на благое дело.

Тропа была широкой и ровной, первые восемнадцать километров до посёлка Бхочбаса (Bhojbasa) можно в полной мере считать конной тропой: богатые паломники добираются туда на маленьких горных лошадках. Днём каждые пятнадцать-двадцать минут мы встречали либо идущих нам навстречу паломников и гидов, либо святых людей с блестящими котелками и пучками зелёной травы в руках. Один из них объяснил, что эта трава растёт практически вдоль всей тропы в лесной зоне. Её запах помогает справиться с нагрузками и недостатком кислорода в высокогорье. На вопрос о названии он ответил «оксижен», то есть кислород. Мы сорвали по маленькой веточке кислорода, чем-то похожего на нашу пижму. И нюхали его всю дорогу. Наверное, помогал.

Гималаи неспроста называют матерью всех гор (точнее, отцом, ведь Хималай (Химават) не богиня, а бог). В многообразии ландшафтов я иногда узнавал Кавказ, Памир, Тянь-Шань, Алтай. И здесь, в долине Ганги, нас также ожидали сюрпризы: едва мы миновали скалы, чем-то похожие на алтайские в районе Аккема, как за поворотом вдруг увидели готический каменный город. Причудливые остроконечные башни стояли вдоль склона, спускались к реке. Некоторые из скал напоминали острые крыши готических соборов, из которых, словно глаза химер, смотрели гладкие валуны. Затем пейзаж снова изменился, ущелье расширилось, зона лесов закончилась, остались лишь карликовые деревья, и после очередного подъёма нашим глазам предстала Бхочбаса.