Избранные научно-фантастические произведения в 3 томах. Том 1, стр. 58
Едва уловив это благоухание, Уэддерберн бросился к орхидее.
Да! На трех свисающих, стелющихся побегах раскрылись огромные пышные цветы. От них и шел опьяняющий аромат, душистый и приторно-сладкий. В радостном восхищении Уэддерберн замер перед расцветшим растением. Лепестки крупных белых цветов были покрыты золотисто-оранжевыми прожилками. Самый нижний стебель извивался сложными кольцами, и местами к золоту примешивался чудесный голубовато-пурпурный оттенок.
Уэддерберн сразу понял, что его орхидея — совершенно нового, неизвестного вида.
Но какой невыносимый аромат! И какая нестерпимая жара!…
Цветы вдруг поплыли перед его глазами…
Он захотел проверить температуру. Нагнулся к термометру.
Внезапно всё зашаталось. Кирпичи под ногами заплясали. За ними — белые пятна цветов, потом — зеленые листья. И, наконец, вся оранжерея, казалось, наклонилась вбок и куда-то поплыла…
В половине пятого экономка, как обычно, приготовила чай. Однако Уэддерберн не приходил.
«Наверное, молится на эту ужасную орхидею», — подумала она и подождала еще десять минут.
«Нет, должно быть, у него часы остановились. Придется пойти его позвать».
Она пошла прямо в оранжерею, приоткрыла дверь и позвала его. Никакого ответа. Душный воздух теплицы был насыщен сильным запахом цветов. Что-то лежало на кирпичном полу между трубами отопления. Минуту она стояла в оцепенении.
Уэддерберн лежал лицом вверх под самой орхидеей. Воздушные корни ее теперь не извивались отдельными щупальцами в воздухе, а, тесно переплетенные в клубок серых жгутов и туго натянутые, впивались в его шею, подбородок и руки.
Она ничего не поняла. Потом разглядела, что к нему властно протянулись торжествующие щупальца и под одним из них по его щеке струйкой сочится кровь.
Она вскрикнула, кинулась к Уэддерберну и попыталась оттащить его от воздушных корней, которые присосались к нему как пиявки. Она обломала два отростка: из них закапал красный сок.
Теперь и у нее закружилась голова. Как они впились в него! Изо всей силы она старалась разорвать крепкий жгут, но внезапно и Уэддерберн и белые цветы поплыли у нее перед глазами. Ей стало дурно, но поддаваться было нельзя. Оставив Уэддерберна, она быстро распахнула дверь: секунду она глотала свежий воздух. Тут ее осенило вдохновение.
Схватив цветочный горшок, она перебила им стекла в конце оранжереи. Затем быстро вернулась и с новыми силами стала оттаскивать безжизненное тело Уэддерберна. Орхидею она сбросила на пол. Цветок всё еще крепко цеплялся за свою жертву. Вне себя от ужаса, она вытащила на свежий воздух Уэддерберна вместе с орхидеей.
Теперь она догадалась оборвать один за другим все корешки и затем, освободив от них Уэддерберна, оттянула его прочь от страшного растения.
Он был мертвенно бледен. Из множества круглых ранок сочилась кровь.
В это время из сада подошел работник, нанятый Уэддерберном для разных услуг. Он услышал звон разбитого стекла и не понимал, в чем дело. Он был поражен, когда увидел, как экономка окровавленными руками волочит безжизненное тело. На мгновение ему пришли в голову самые невероятные мысли,
— Несите воды! — крикнула экономка, и ее голос рассеял его фантастические подозрения.
Вернувшись с несвойственной ему быстротой, работник застал экономку в слезах. Она держала голову Уэддерберна у себя на коленях и вытирала кровь с его лица.
— Что случилось? — на мгновение с трудом приоткрыв глаза, спросил Уэддерберн.
— Позовите ко мне скорее Энни и бегите за доктором Хэддоном! приказала экономка работнику, как только он принес воды. — Я вам потом всё объясню, — добавила она, заметив его недоумение.
Когда Уэддерберн снова открыл глаза, она заметила, что он беспокоится, не понимая, почему лежит здесь.
— Вы потеряли сознание в оранжерее, — сказала она.
— А орхидея?
— Я присмотрю за ней.
Уэддерберн потерял много крови, но в остальном ничего серьезного с ним не случилось. Ему дали выпить смесь бренди с розовым мясным экстрактом и отнесли наверх в постель. О невероятном происшествии экономка коротко рассказала доктору Хэддону.
— Пройдите к оранжерее, — уговаривала она. — Взгляните сами!
Холодный воздух врывался через распахнутые двери, и нездоровый аромат почти рассеялся. На кирпичном полу, среди больших темных пятен, валялись увядшие воздушные корни орхидеи. Стебель сломался, когда орхидея упала, края лепестков свернулись и потемнели.
Доктор наклонился было над орхидеей, но, заметив, что один корень чуть шевелится, остановился в нерешительности…
На следующее утро необыкновенная орхидея всё еще лежала на том же месте, но теперь она начала разлагаться и уже почернела. Утренний ветер непрерывно хлопал дверью теплицы, все орхидеи Уэддерберна сморщились и поникли.
Но наверху у себя Уэддерберн был очень весел и болтлив. Он был в полном восторге от своего невероятного приключения.
Человек, делалавший алмазы
Дела задержали меня на Чансери-лейн до девяти вечера. Начинала болеть голова, и у меня не было никакой охоты развлекаться или опять сесть за работу. Кусочек неба, едва видный между высокими скалами узкого ущелья улицы, возвещал о ясном вечере, и я решил пройтись по набережной, дать отдых глазам, освежить голову и полюбоваться на пестрые речные огоньки. Вечер, бесспорно, самое лучшее время дня здесь, на набережной: благодатная темнота скрывает грязную воду, и всевозможные огни, какие только есть в наш переходный век — красные, ослепительно оранжевые, желтые газовые, белые электрические, — вкраплены в неясные силуэты зданий самых разных оттенков, от серого до темно-фиолетового. Сквозь арки моста Ватерлоо сотни светящихся точек отмечают изгиб набережной, а над парапетом подымаются башни Вестминстера — темно-серые на фоне звездного неба. Неслышно течет черная река, и только изредка легкая рябь колеблет отражения огней на ее поверхности.
— Теплый вечер, — сказал голос рядом со мной.
Я повернул голову и увидел профиль человека, облокотившегося на парапет подле меня. Лицо у него было тонкое, можно даже сказать красивое, хотя довольно изможденное и бледное. Поднятый и зашпиленный воротник пальто указывал на место незнакомца в жизни не менее точно, чем мог бы указывать мундир. Я почувствовал, что, если отвечу ему, мне придется заплатить за его ночлег и завтрак.
Я с любопытством посмотрел на него. Окупит ли его рассказ деньги, которые я на него затрачу, или это обыкновенный неудачник, неспособный даже рассказать собственную историю? Глаза и лоб выдавали в нем человека мыслящего. Нижняя губа слегка дрожала. И я решился заговорить.
— Очень теплый, — ответил я, — но все же стоять здесь холодновато.
— Нет, — сказал он, продолжая глядеть на воду, — здесь очень приятно… именно сейчас.
— Как хорошо, — продолжал он, помолчав, — что еще можно найти в Лондоне такое тихое место. Когда целый день тебя мучают дела, заботы о том, как бы прожить, как выплатить долги и избежать опасностей, не представляю, что бы я стал делать, не будь таких умиротворяющих уголков.
Он делал длинные паузы после каждого предложения.
— Вероятно, вам знакомы житейские невзгоды, иначе вы не стояли бы здесь. Но вряд ли у вас такая усталая голова и так болят ноги, как у меня… Да! По временам я сомневаюсь, стоит ли игра свеч? Мне хочется все бросить — имя, богатство, положение — и заняться каким-нибудь скромным ремеслом. Но я знаю, что, как бы туго мне ни приходилось, если я откажусь от своих честолюбивых стремлений, я до конца моих дней не перестану раскаиваться.
Он замолчал. Я глядел на него с изумлением. Я никогда не встречал человека в более плачевном состоянии. Оборванный, грязный, небритый и нечесаный, он выглядел так, словно неделю провалялся в мусорном ящике.
И он мне рассказывает об утомительных заботах крупного дельца! Я чуть не рассмеялся. Или это помешанный, или он неудачно издевается над собственной бедностью.