Эпилог (СИ), стр. 100

— Чем обязаны за гостеприимство?

— Вы? Ничем. Всё обговорено давным-давно. Об этом не у меня спрашивайте. Доставлю до места и чао-какао. А за перерасход бензина отчитаешься на Магнитке. Я тебя две недели пасу и всё без толку.

— Мы не виноваты, что документы подписали с опозданием.

— Это и объяснишь. Уборочная на носу, а я катался за тобой туда-сюда, бензин тратил впустую.

— Объясню, если потребуется, — сказал Мэл с вызовом. — А ты чего здесь забыл? Неужто пожизненное?

— Практически, — отозвался Тёма весело.

— Не удивлён. Почему приехал ты, а не кто-нибудь другой? — спросил Мэл, перелив воду в ведро.

— Исключительно из симпатии к тебе… и к твоей жене, — ухмыльнулся Тёма.

— Ты!.. Я бы с удовольствием закопал тебя в навоз, но ты должен довезти нас до Магнитной, — процедил Мэл, потирая кулак.

— И довезу, — согласился Тёма.

— Ладно. Довезешь — тогда закопаю. У нас с тобой кое-какие дела не закончены.

— Помню-помню. А ты просто так рисуешься или взаправду сечешь в тачках?

— А что? — насторожился Мэл.

— Помог бы. Есть у меня подозрения, что карбюратор барахлит. Можем не дотянуть до Магнитки.

Мэл помолчал.

— Пошли, глянем, — кивнул в сторону машины.

Нам, как гостям, выделили лучшее спальное место. Тёма с Тимуром ушли на сеновал, хозяин с хозяйкой — в недостроенный дом. Бедные, как они там? Наверное, комары заели.

А мы с Егором спали на кровати. Хотя кровать — роскошно сказано. Настил из обработанных досок на высоких ножках и матрас для мягкости. Нам выделили свежее постельное белье из грубоватой ткани, наверное, льняной. Мой нос уловил слабый травянистый аромат. Пахло клевером. Не знаю, почему-то сразу пришло в голову. Да потому что матрас набит свежим сеном! — сообразила я.

И вроде бы все удобства для нас, а спалось как на кирпичах. Девчонки пошуршали за стенкой затихли, зато древняя бабушка покряхтывала всю ночь и покашливала.

Мы тоже ворочались и ворочались без сна — и я, и Егор. Лишь под утро мне удалось вздремнуть. Открыла глаза — в комнату проникли рассветные сумерки, а мужа нет.

Ступая на цыпочках и стараясь не скрипеть, я вышла на крыльцо. Егор сидел на лавочке и курил, пуская дым струйкой.

За забором плыл туман. Стволы берез прятались в молочной дымке, на траву упала роса.

— Не спится? — спросила, садясь рядом.

— Как и тебе, — хмыкнул он. — Хорошо, комарья нет.

— Тёма сказал…

— Забудь о том, что он сказал. И вообще, поменьше с ним разговаривай.

— Почему?

— Почему?! Эва, ты спрашиваешь: "почему"?! — вскинулся Егор. — Да потому что он тебя…. потому что ты — моя жена!

— И?

Разве ж я вешаюсь Тёме на шею? И с каких пор вопросы по существу приравниваются к заигрыванию?

— Обходи его стороной, пожалей беднягу. Я ведь не сдержусь. В последнюю встречу не добил, так сделаю это сегодня.

Пора заканчивать с пустой ревностью. Не ровен час, мой синдром наворотит дел — вовек не разгребешь.

— Между мной и Тёмой. Ничего. Никогда. Не было, — сказала я раздельно и четко.

Муж посмотрел, прищурившись.

— Врешь. Вы целовались.

— То есть? — я растерялась. — Когда?… Как ты?… И вообще!.. — словарный запас исчез, и я вскочила с лавочки.

— Значит, целовались? — утвердил Егор, сделав затяжку.

— Да! Но это было не всерьез, а для дела!

— Ах, для дела?

— И вообще, когда мы целовались, ты был для меня никем! Сам-то тоже не скучал!

— Неважно. Вы целовались. Нет, вы сосались, прилипнув друг к другу как пиявки.

— Знаешь, что! Я уж молчу о твоей вечной подружке Штице! И об Изабелке! И об этой… как её… Ляльке из лицея! Ты ничего не знаешь, а смеешь обвинять меня! Говорю, что ничего не было — значит, ничего не было! — топнула я ногой.

— Ну, так расскажи, — предложил Егор, усаживаясь поудобнее. — Поделись, как вы жались друг к другу. Точно agglutini [46] приклеились — не оторвать.

— А ты откуда знаешь? — спросила подозрительно. Нет, Тёма не мог разболтать.

Вот ведь человек! Прошло больше полутора лет, а он попрекает меня случайным поцелуем, хотя сам далеко не святой.

— Я многое о тебе знаю. Черт, что они здесь курят? — муж посмотрел на остаток тлеющей папиросы. — Сильная штука.

— Махорка, — ответила я машинально.

То ли от взвинченности, то ли от запаха курева, но у меня закружилась голова, и я рухнула на скамейку.

— Эвочка! — передо мной возникло бледное лицо Егора. — Эвочка, тебе плохо? Где болит? Черт! — вскочил он. — И где в этой чертовой дыре найти врача? Черт! Черт! Эва, я ведь говорил тебе, что не нужно сюда ехать!

— Нигде у меня не болит. Ты обвиняешь меня в том, чего в помине не было, — отозвалась слабым голосом.

— Хорошо, Эвочка, больше не буду. Успокойся и дыши глубже. Пошли в дом, замерзнешь.

Он придерживал меня и помог улечься. То ли встряска подействовала, то ли свежий воздух, но я отключилась через минуту. Сон оказался крепким, но недолгим. Меня разбудил Егор.

— Вставай, пора собираться. Нужно выезжать, пока не жарко.

44

Утро на хуторе начинается с восходом солнца.

Егор зевает. Бессонная ночь дает о себе знать. Вдобавок муж недоволен, потому что не привык бриться ручным станком. Да и пена для бритья без вис-добавок раздражает кожу.

Тёма заявил под хихиканье девчонок, что покрасовался пару недель без волос на лице — и хватит. Представив парня с усами и бородой по грудь, фыркаю, не сдержавшись.

Хуторские мужчины бреются поочередно, намыливая щеки и подбородок. Не приглядываюсь, но вижу в их руках помазок и бритвенный станок. Они бреются аккуратно, смотрясь в зеркальце неправильной треугольной формы в деревянной оправе — вероятно, это бывший осколок.

И зубы чистят желтоватым порошком. К мужчинам не решаюсь лезть, а с хозяйскими дочками делюсь зубной пастой. Младшая смешно кривится и загоняет воздух в раскрытый рот. Ей непривычна свежесть ментола. У каждой из девчонок — отдельная зубная щетка с щетиной. На деревянных ручках вырезаны имена "Марья" и "Ольга".

Вообще, за состоянием полости рта здесь тщательно следят. К примеру, после каждого приема пищи полощут рот водой с насыщенным вкусом прополиса. Оно и понятно, зубы нужно беречь смолоду, тем более в отсутствии стоматологии на побережье.

Старшие женщины готовят завтрак, а молодежь поливает грядки, пока свежо, и жара не накалила воздух, испещрив землю трещинами. Мужчины набирают воду из колодца.

— Еще неделя такого пекла, и с водой здесь станет туго, — замечает Тёма.

Нас кормят блинами и оладьями со сметаной и медом, с молоком и душистым чаем. На блюде высится внушительная гора печёностей. Ужас, сколько еды нужно готовить на большую семью, в том числе и на нас, трех нахлебников. Вдыхаю чайный аромат. В паре, поднимающемся от кружки, улавливаю бадан, душицу, зверобой. Егор не подает виду, но я знаю, что ему приходится ломать свои принципы в отсутствии ежеутренней порции кофе со сливками и тремя кусочками сахара. Блюдо быстро пустеет. Хуторским предстоит немало потрудиться, а на сытый желудок и работается легче.

Залив в бензобак топливо из пластмассовой канистры, Тёма возится с внутренностями машины. Егор присоединяется, и их головы исчезают под капотом.

На дорогу для нас заворачивают в чистую тряпицу кусок сыра, оладьи, промазанные медом, и ломоть хлеба. Я говорю сердечное спасибо хозяевам и взамен отдаю девчонкам футболки. Правда, для младшей Ольги одежка великовата, но будет на вырост. Марья разглядывает с восхищением сложную вышивку на своем подарке.

— Вот это да! Очень красиво.

— Так ведь машина вышивала, а не человек, — поясняю я. — Задал программу, и она штампует целый день одно и то же.

Вдобавок вручаю туалетное мыло с ароматом клубники и апельсина. Поначалу Марья категорически отказывается брать скромный презент, но я убеждаю и снова благодарю за отзывчивость и гостеприимство. Ведь неважно где — на Большой земле или на побережье — доброе отношение дорогого стоит.