Кобзарь, стр. 5

Крылатым стало на долгие годы ироническое определение «благоденствующей» под царским скипетром России, которое дано в том же «Кавказе»:

От молдаванина до финна
На всех языках все молчат:
Все благоденствуют!

В творчестве, в мировоззрении Шевченко все крепче и крепче утверждалась мысль о социальных причинах человеческих страданий, которую он четко выразил в стихотворении 1849 года «Якби To6i довелося…» («Если бы тебе досталось…»).

Я пе разделяю мнения, согласно которому Шевченко чуть ли не с пеленок был последовательным материалистом и атеистом. Но, выковывая свое мировоззрение, духовно общаясь с передовыми людьми своего времени, с русскими революционерами-демократами, он стал и материалистом и атеистом.

В муках мысли, в беспрерывном борении, в жадных поисках правды, вчитываясь в кровью писанные страницы Герцена, Чернышевского, Добролюбова, выковывал Тарас Шевченко свое политическое, социальное, философское мировоззрение. Конечно, библейский стиль его гениальных перепевов Давида, обращение к темам и мотивам, взятым из Священного писания, — это лишь оболочка, в которую облекал поэт свои самые смелые, самые дерзновенные мысли о современности. Знаменитое «подражание» «Осии. Глава XIV» начинается словами, ничего общего не имеющими с древним пророком, кроме предсказания гибели Украины (у Осии речь идет о Самарии):

Погибнешь, сгинешь, Украина!

Это пророчество у Шевченко переходит в гнев, в страшные проклятия «лукавым чадам», царским рабам и холопам и заканчивается оптимистическим аккордом:

…правда оживет
И вновь сердца людей зажжет,
Но не растленным ветхим словом,
А словом вдохновенным, новым,
Как громом, грянет и спасет
Весь обокраденный народ
От ласки царской…

«Молитвы» Шевченко — это далекий от всякой религиозности, тем паче мистики, еще больше — церковности, призыв к справедливому возмездию, которое следует обрушить на головы «царям, всесветным шинкарям», это высокий гимн во славу «работящим умам, работящим рукам».

И все же утверждать, что Шевченко будто бы родился готовым материалистом, готовым атеистом — по меньшей мере антиисторично. Не родился, а стал.

Полное и безоговорочное утверждение атеизма видим мы у Шевченко в уже вполне зрелые его годы. Ярче всего выражено оно в поэме, вернее, отрывке из поэмы «Юродивый»:

А ты, всевидящее око!
Знать, проглядел твой взор высокий,
Как сотнями в оковах гнали
В Сибирь невольников святых?
Как истязали, распинали
И вешали?! А ты не знало?
Ты видело мученья их
И не ослепло?! Око, око!
Не очень видишь ты глубоко!
Ты спишь в киоте, а цари…
Да чур проклятым тем неронам!

Если в ранних произведениях Шевченко можно видеть отзвуки веры в личного бога, «верховное существо», с которым, однако, не замедлил поэт вступить в ожесточенные споры («стати на прю»), то впоследствии он стал употреблять слово «бог» просто как символ правды, истины, справедливости, добра, грядущей гармонии.

Однако самые смелые, самые дерзновенные, революционные свои мысли, чувства и мечты Шевченко очень часто облекал в библейские по образам и церковно-славянские по языку ризы.

Ясным и страстным революционным призывом звучит, например, окончание шевченковского «переложения» псалма Давида 149, в котором поэт пророчествует, что люди с «обоюдоострыми мечами»

Закуют царей кровавых
В железные путы,
Им, прославленным, цепями
Крепко руки скрутят,
И осудят губителей
Судом своим правым,
И навеки встанет слава,
Преподобным слава.

Еще определеннее, в приемах шевченковской контрастной иронии, выражено чаяние справедливого возмездия в лишенном уже библейской оболочки стихотворении 1860 года «Хотя лежачего не бьют…»;

…Люди тихо
Без всякого лихого лиха
Царя на плаху поведут.

В 1858 году написал Шевченко стихотворение, в котором есть такие очень часто цитируемые строки:

…Доброго не жди, —
Напрасно воли поджидаем:
Придавленная Николаем,
Заснула. Чтобы разбудить
Беднягу, надо поскорее
Обух всем миром закалить
Да наточить топор острее —
И вот тогда уже будить.

Были попытки поставить эти строки в зависимость от «Письма из провинции», появившегося в «Колоколе» в 1860 году за подписью «Русский человек», где звучат знаменитые слова: «К топору зовите Русь!» Эти попытки несостоятельны, поскольку стихотворение Шевченко написано гораздо раньше, чем «Письмо». «Топор» — это был излюбленный революционерами того/ времени символ народного восстания.

Шевченко не только верил в светлое обновление человечества, он был в нем твердо уверен:

Где суд? Где правда? Скоро ль кару,
Цари, низвергнет мир на вас?
Да! Солнце, вдруг остановясь
Над оскверненною землею,
Сожжет ее, сровнит с золою.

Грядущее рисовалось поэту как царство социальной гармонии.

На вновь родившейся земле
Врага не будет, властелина,
А счастье матери и сына
И люди будут на земле.

Прекрасный и светлый мир, которого чает и за который борется измученное человечество, воцарится на земле, об этом говорит Шевченко в таких поистине пророческих образах:

Оживут озера, степи,
И не столбовые,
А широкие, как воля,
Дороги святые
Опояшут мир; не сыщет
Тех дорог владыка;
Но рабы на тех дорогах
Без шума и крика
Братски встретятся друг с другом
В радости веселой, —
И пустыней завладеют
Веселые села.

Значение Тараса Шевченко для развития украинской литературы, украинской культуры, украинской общественности неизмеримо велико. Однако творения его давно уже перешагнули рубежи родного края, они стали достоянием всех народов Советского Союза. Все более внимательно приглядываются к ним читатели соседних и далеких стран, и имя поэта занимает свое законное место в пантеоне великих певцов и борцов за всемирную правду, за счастье всего человечества.

М. РЫЛЬСКИЙ

СТИХОТВОРЕНИЯ И ПОЭМЫ

ПОРЧЕНАЯ

Широкий Днепр ревет и стонет,
Сердитый ветер листья рвет,
К земле все ниже вербы клонит
И волны грозные несет.
А бледный месяц той порою
За темной тучею блуждал.
Как челн, настигнутый волною,
То выплывал, то пропадал.
Еще в селе не просыпались,
Петух зари еще не пел,
Сычи в лесу перекликались,
Да ясень гнулся и скрипел.
В этот час у темной чащи —
Внизу под горою —
Что-то белое мелькает,
Бродит над водою.
То ль русалка мать родную
Ищет среди ночи,
То ли хлопца поджидает, —
Встретит — защекочет.
Не русалка, нет — дивчина
Порченая бродит
И сама про то не знает,
Что с ней происходит.
Вот что сделала колдунья,
Чтоб не тосковала,
Чтобы сонная бродила,
Ночью поджидала
Казака, что вдаль уехал,
Что ее покинул.
Обещал он возвратиться,
Да, как видно, сгинул!
Не китайкой ему очи
Люди принакрыли,
И лицо его не слезы
Девичьи омыли:
Черный ворон вынул очи
В том ли чистом поле,
Тело волки разорвали, —
Вот казачья доля.
Видно, зря дивчина бродит,
Бродит, ожидает…
Чернобровый не вернется
И не приласкает,
Косу ей не расплетет он,
Платок не повяжет;
Не в постель, а в домовину
Сиротина ляжет!
Такой ее жребий…
О боже мой милый,
За что на беднягу наслал ты беду?
За то, что всем сердцем она полюбила
Казацкие очи?… Прости сироту!
Кого же любить ей? Она одинока,
Одна, словно пташка в далеком краю.
Пошли ты ей счастье, пошли черноокой,
Не то ее люди совсем засмеют.
Виновна ль голубка, что голубя любит?
Виновен ли голубь, что мертвым упал?
Летает подружка — воркует, тоскует,
Зовет и не знает, где он запропал.
И все же ей легче: она ведь летает, —
Помчится и к богу — о милом узнать.
А та — сирота — у кого распытает,
И кто ей расскажет, и кто о том знает,
Где милый: поит ли коня на Дунае?
Собрался ли в темпом лесу ночевать?
А может, с другой он, другую ласкает,
Ее ж, чернобровую, стал забывать?
Когда бы ей птицею стать быстрокрылой,
Весь мир облетела б, а друга б нашла;
Коль жив он — любила б, а ту задушила б,
Коль умер — в могилу б с ним рядом легла.
Не так любит сердце, чтоб с кем-то делиться,
Не так оно хочет, как богом дано:
Дано ему в жизни страдать и томиться.
Но жить и томиться не хочет оно.
Такая твоя уж, о господи, воля,
Такое уж счастье у бедной и доля!
Все бродит — молча, как немая.
Угомонился Днепр ночной;
У моря ветер отдыхает,
Развеяв тучи над землей.
Сверкает месяц в небе чистом;
И все — и Днепр, и лес тенистый —
Полно глубокой тишиной.
И вдруг русалочки над плесом
Поднялись, выплыв из Днепра
(Нагие; из осоки — косы),
Кричат: «Погреться нам пора!»
«Пора! — ушло уж солнце за лес…»
Их мать спросила: «Все собрались?
Идем же ужин добывать.
Поиграем, погуляем,
Попоем, пораспеваем:
Ух, ух!
Соломенный дух, дух!
Меня мать не окрестила,
Некрещеной положила.
Месяц ясный!
Голубочек наш!
Иди скорей вечерять к нам:
Лежит казак в пещере там,
Он в пещере на песке
II с колечком на руке;
Молодой да чернобровый,
Мы нашли его в дуброве.
Посвети ж нам в чистом поле,
Погулять хотим мы вволю.
Пока ведьмы здесь летают,
Петухи не запевают,
Посвети нам… Кто там бродит?
Что у дуба происходит?
Ух, ух!
Соломенный дух, дух!
Меня мать не окрестила,
Некрещеной положила».
На все лады гогочет нежить…
Лес отозвался; гам и крик, —
Сошли с ума, иль кто их режет, —
Несутся к дубу напрямик…
Вдруг они остановились,
Смотрят: у опушки
Кто-то лезет вверх по дубу
До самой макушки.
Это ж та, что под горою
Сонная бродила:
Вот какую злую порчу
Ведьма напустила!
Взобралась, на зыбких сучьях
Молча постояла,
На все стороны взглянула
И спускаться стала.
А русалочки у дуба
Ее поджидали;
Слезла — взяли сиротину
И защекотали.
Долго, долго любовались
Девичьей красою…
А запел петух — мгновенно
Скрылись под водою.
Поднялся над полем с песней
Жаворонок ранний,
А ему кукушка с дуба
Вторит- кукованьем;
Соловей в кустах защелкал —
Эхо отвечает;
За горой краснеет небо;
Пахарь напевает.
Лес чернеет, где походом
Шли когда-то паны;
В дымке утренней синеют
Дальние курганы;
Зашептались лозы, шелест
Прошел по дуброве.
А дивчина спит под дубом
У большой дороги.
Спит, не слышит кукованья,
Глаз не открывает,
Сколько лет ей жить на свете —
Уже не считает.
Той порою из дубровы
Казак выезжает;
Добрый конь устал в дороге
И едва ступает.
«Притомился, друг мой верный!
Дом уж недалеко,
Где ворота нам дивчина
Распахнет широко.
А быть может, распахнула,
Да не мне — другому…
Поспешай же, мой товарищ,
Торопись до дому!»
Конь шагает через силу, —
Ступит и споткнется.
А на сердце тошно — словно
Там гадюка вьется.
«Вот и дуб знакомый… Боже!
То ж — она, касатка!
Знать, заснула, ожидая,
Было, знать, не сладко!»
Соскочил с коня и — к дубу;
«Боже ж ты мой, боже!»
Он зовет ее, целует…
Нет, уж не поможешь!
«Да за что же разлучили
Люди нас с тобою?»
Разрыдался, разбежался
Да — в дуб головою!
Идут дивчата утром ранним,
Идут с серпами — жито жать;
Поют, как бились басурмане,
Как провожала сына мать.
Идут, знакомый дуб все ближе…
 Понурый конь под ним стоит,
В траве казак лежит, недвижим,
Дивчина рядом с ним лежит.
Их, ради шутки, захотели
Дивчата малость попугать.
Но подошли — и… онемели,
И в страхе бросились бежать.
Как собралися подружки —
Слезы вытирают;
Как товарищи собрались —
Две ямы копают;
А пришли попы с крестами —
В церкви зазвонили.
Их обоих честь по чести
Люди схоронили.
У широкой у дороги,
В поле закопали.
А за что они погибли —
Так и не узнали.
На его могиле явор
И ель посадили,
А червонную калину —
На ее могиле.
Днем кукушка прилетает
Куковать над ними,
А ночами — соловейка
С песнями своими.
Он поет, пока сверкает
Месяц над землею
И пока не выйдут греться
Русалки гурьбою…