Мастер убийств, стр. 82
— Мы с ним тоже давно поддерживаем дружеские отношения. Между прочим, он говорил о справедливости палестинского дела задолго до того, как к подобному же выводу пришли многие американские политики. Это потребовало от него немалого мужества, особенно если принять во внимание то обстоятельство, что он был сенатором от Нью-Йорка, где еврейское лобби пользуется огромным влиянием.
— Да, Дуглас всегда очень последовательно отстаивает свои позиции, чем, кстати сказать, разительно отличается от большинства нью-йоркских политиканов. Когда увидите его, передайте ему, пожалуйста, мой сердечный привет.
— Обязательно передам.
Они пожали друг другу руки под кровлей Северного портика, после чего Арафат направился к ожидавшему его лимузину.
— Хочу попросить вас об еще одном одолжении, мистер Арафат.
Палестинский лидер повернулся и в удивлении поднял бровь.
— О каком же?
— Будьте настороже.
— Я всегда настороже, — ответил Арафат и забрался на заднее сиденье лимузина.
Машина тронулась с места и, развив скорость, исчезла из виду.
Глава 42
Берлингтон. Штат Вермонт
— Вас зовут не Доминик Бонар, и в лондонской художественной галерее вы не работаете. На самом деле вы работаете на израильскую разведку. Мы уехали из Монреаля в такой спешке, поскольку у ресторана появился ваш приятель Габриель Аллон, который хотел меня убить.
У Жаклин разом перехватило горло и пересохло во рту. Но тут она вспомнила, что говорил ей в Лондоне Габриель: «У Доминик Бонар нет причин бояться этого человека. Если этот тип будет на тебя давить, огрызайся».
— Не понимаю, о чем вы говорите! Я не знаю никакого Габриеля Аллона. Немедленно остановите машину! Куда, к черту, вы меня везете? Что на вас нашло?
Тарик ударил ее пистолетом по голове. Это был короткий, хлесткий и очень болезненный удар, от которого у нее из глаз брызнули слезы. Она подняла руку, дотронулась до поврежденного места и обнаружила на пальцах кровь.
— Сукин сын!
Он проигнорировал ее и продолжал говорить:
— Итак, вы не Доминик Бонар, и в художественной галерее вы не работаете. Вы израильский агент и работаете на Ари Шамрона. В Монреале улицу Сен-Дени переходил Габриель Аллон. Он хотел меня застрелить.
— Как бы мне хотелось, чтобы вы перестали нести весь этот бред! Я представить не могу, о чем вы говорите. Повторяю, я не знаю никакого Габриеля Аллона. И Ари Шамрона я тоже не знаю.
Размахнувшись, он ударил ее снова. По тому же месту. Боль была такая сильная, что она, несмотря на все попытки сдержаться, залилась слезами.
— Перестаньте меня бить! Я говорю правду!
Снова удар — еще более сильный и болезненный.
— Меня зовут Доминик Бонар! Я работаю в художественной...
Он опять ее ударил. Сильнее прежнего. Жаклин почувствовала, что еще немного — и она потеряет сознание.
— Вы сукин сын! Ублюдок! — вскричала она, захлебываясь от рыданий и зажимая пальцами рану на голове. — Куда вы меня везете? Что собираетесь со мной делать?
Он снова ее проигнорировал. Казалось, он поставил своей целью не только причинить ей боль, но и окончательно вывести из себя. Потом, когда он заговорил снова, в его голосе неожиданно проступило сочувствие. Она знала, чего он добивался. Он хотел лишить ее способности оказывать ему всякое, даже пассивное, сопротивление, заставить поверить в то, что ее предали, оставили в одиночестве, предоставили самой себе.
— Вы были в Тунисе вместе с Габриелем Аллоном, изображали там его любовницу и участвовали вместе с ним в разработке операции по устранению Абу-Джихада.
— Я никогда не бывала в Тунисе и не была знакома с Габриелем Аллоном.
Он размахнулся, чтобы нанести ей новый удар, но на этот раз она успела прикрыть голову руками.
— Не бейте меня больше! — воскликнула она. — Прошу вас!
Он опустил руку. По-видимому, даже этому жестокому человеку было нелегко избивать плачущую женщину.
— Он малость постарел с тех пор, как я видел его в последний раз. Ничего удивительного, учитывая, что ему пришлось перенести.
Жаклин чувствовала, что ее воля к сопротивлению ослабевает. Постепенно она начала понимать, что такое реальная работа разведчика, которую она прежде рассматривала, как приключение — пусть даже и опасное. Она жаждала деятельности, которая могла бы наполнить ее существование великим смыслом, но взамен получила страх, кровь и боль. В этом-то и заключался главный секрет Шамрона, который он так и не удосужился ей раскрыть. При всем том она отдавала себе отчет, что должна что-то делать, чтобы иметь возможность снова контролировать ситуацию. Ее цели были ясны: разузнать планы Тарика и сообщить о них Габриелю и Шамрону. Другое дело, что она не имела ни малейшего представления о том, как их достичь. Неожиданно на передний план, заслоняя все остальные проблемы, выступил самый животрепещущий и насущный вопрос: как ей выжить?
— Тебя схватят, — хриплым от слез голосом произнесла она. — Вполне возможно, в это самое время за тобой охотится половина канадской и американской полиции. Ты никогда не доберешься до Нью-Йорка!
— Скорее всего, нас никто, кроме Габриеля Аллона и Шамрона, не разыскивает. Полагаю, они не стали просить помощи у канадцев или американцев, хотя бы потому, что для этого им пришлось бы объяснить, зачем они приехали в Канаду. Но они не могут этого сделать, не подставив под удар службу.
Тарик вынул из кармана куртки платок, протянул его Жаклин и жестом предложил приложить к ране.
— Между прочим, мы знали о том, что ты работаешь на службу, фактически с той самой минуты, когда ты переступила порог квартиры Юсефа.
— Откуда?
— Ты и в самом деле хочешь об этом знать?
— Хочу.
— Хорошо, я расскажу тебе об этом, но сначала тебе придется ответить на мои вопросы. Скажи, ты и вправду француженка?
Оказывается, всей правды он не знает, подумала Жаклин, но сказала другое:
— Да, я француженка.
— Но ты, несомненно, француженка еврейского происхождения?
— Это так.
— Доминик Бонар — твое настоящее имя?
— Нет.
— Какое твое настоящее имя?
В самом деле, какое? — задалась вопросом Жаклин. Быть может, Жаклин Делакруа? Но нет. Это имя придумал Марсель Ламбер для совсем еще юной, начинающей манекенщицы, приехавшей из Прованса. Уж если ей суждено умереть, она должна умереть под именем, которое ей дали при рождении.
— Меня зовут Сара, — сказала она. — Сара Халеви.
— Красивое имя. Что ж, Сара Халеви, полагаю, ты представляешь себе, как кончают агенты, оказавшиеся в твоем положении? — Он бросил на нее быстрый взгляд, дожидаясь ее реакции, но она и пальцем не шевельнула. Лишь смотрела на него с выражением холодной враждебности на лице. — Можешь называть меня Тарик, если, конечно, хочешь.
Тарик проговорил без перерыва почти час. Судя по всему, он немало гордился своими достижениями. И неудивительно: в конце концов, ему удалось переиграть одну из самых мощных разведывательных служб в мире. Он рассказал Жаклин, как он и его люди узнали о том, что Габриель снова стал работать на Шамрона. Потом он рассказал о секретной инструкции, которую получили все агенты его организации, и о том, что Юсеф сразу же уведомил контролировавшего его офицера о попытке красивой француженки вступить с ним в контакт.
— Мы велели Юсефу продолжать с тобой встречаться, а тем временем проверили в Париже твою легенду и обнаружили в ней крохотный пробел, пустячный недостаток, если разобраться, но это тем не менее заставило нас насторожиться. В Лондоне мы тебя сфотографировали и сравнили эту фотографию со снимком женщины, которая работала в Тунисе вместе с Габриелем Аллоном. После этого мы сказали Юсефу, чтобы он продолжал выстраивать отношения с Доминик Бонар, уделяя особое внимание их эмоциональной составляющей — в частности, развитию взаимного доверия.
Жаклин вспомнила продолжительные беседы, которые вел с ней Юсеф, все эти его ежевечерние лекции о страданиях палестинского народа. Тогда он рассказал ей, как заполучил шрамы на спине, а также о страшной судьбе, которая постигла обитателей лагеря беженцев в Шатиле. Интересное дело: все это время она думала, что контролирует игру — как-никак она представляла ведущую, манипулирующую сторону, — а на самом деле ситуацию держал под контролем Юсеф.