Мастер убийств, стр. 26

Часть вторая

Изыскания

Глава 11

До войны Морис Халеви считался одним из самых известных марсельских адвокатов. Он и его жена Рашель жили в большом старом доме на рю Сильва-бель в квартале Бьё-Квотр, где селились наиболее преуспевающие из обитавших в Марселе евреев. Супруги Халеви гордились тем, что были гражданами Франции, и считали себя в первую очередь французами, а евреями лишь постольку-поскольку. В самом деле, Морис Халеви настолько ассимилировался, что и в синагогу-то почти не ходил. Но когда пришли немцы, идиллическому существованию Халеви в Марселе пришел конец. В октябре 1940 года коллаборационистское правительство «Виши» опубликовало специальный еврейский статут — собрание эдиктов, превращавшее французских евреев в граждан второго сорта. В результате этого Морис Халеви был лишен права заниматься адвокатской деятельностью. Кроме того, он был обязан зарегистрироваться в полиции, а чуть позже они с женой были принуждены носить на одежде звезду Давида.

Положение еще больше ухудшилось в 1942 году, когда германская армия после высадки союзников в Северной Африке оккупировала территорию вишистской Франции. Французское Сопротивление нанесло по войскам захватчиков несколько болезненных ударов. Германская тайная полиция с помощью своих прислужников из полицейского аппарата «Виши» ответила на эти акции жестокими репрессиями. Морис не мог больше игнорировать нависавшую над семейством опасность, тем более что Рашель была беременна и мысль о том, что ребенка придется кормить и воспитывать среди ужасов оккупированного Марселя, сводила его с ума. На семейном совете было решено переехать в деревню. Собрав остатки сбережений, он снял коттедж в холмистой местности на небольшом удалении от Экс-эн-Прованса. В январе Рашель родила сына, которого они назвали Исааком.

Спустя неделю немцы и вишисты вплотную приступили к «решению» еврейской проблемы в Марселе. Им понадобился месяц, чтобы разыскать Мориса и Рашель Халеви. В один февральский вечер у арендованного семейством домика появились два офицера СС в сопровождении группы местных жандармов. Они дали мадам и месье Халеви двадцать минут, чтобы собрать чемоданы, совокупный вес которых не должен был превышать шестидесяти фунтов. Немцы и жандармы ждали, когда они соберут вещи, сидя в гостиной. Неожиданно на пороге дома появилась жившая по соседству женщина.

— Меня зовут Анна Мария Делакруа, — сказала она. — Мадам и месье Халеви приглядывают за моим сыном, когда я хожу на рынок.

Жандармский сержант просмотрел находившиеся при нем документы. Согласно имевшимся в жандармерии данным, в коттедже проживали только два еврея — Морис и Рашель Халеви. Он позвал обоих Халеви и сказал:

— Эта женщина утверждает, что мальчик — ее сын. Верно?

— Так оно и есть, — сказал Морис, с силой стиснув руку жены, прежде чем она успела произнести хоть слово. — Мы просто присматриваем за ним в отсутствие матери.

Жандарм с подозрением посмотрел на Халеви, еще раз пролистал документы о регистрации, потом повернулся к женщине.

— Забирайте своего сына и немедленно уходите, — жестко произнес он. — Вообще-то вы не имели права доверять французского ребенка заботам этих грязных евреев, и мне следовало бы засадить вас за это в тюрьму, но на первый раз я вас прощаю.

Два месяца спустя Морис и Рашель Халеви были убиты в концентрационном лагере Собибор.

После освобождения Анна Мария Делакруа отправилась с Исааком в синагогу в Марселе и рассказала раввину о том, что произошло в Экс-ан-Провансе. Раввин предложил ей выбирать: или отдать ребенка на усыновление в еврейскую семью, или растить его самостоятельно. Анна Мария вернулась с ребенком в Экс, где воспитывала его как еврея вместе со своими детьми, воспитывавшимися в католической вере. В 1965 году Исаак Халеви женился на девушке из Нима по имени Дебора. Молодые переехали в Марсель и обосновались в принадлежавшем семейству Халеви доме на рю Сильвабель. Через три года у них родился первый и единственный ребенок — девочка, которую они назвали Сарой.

Париж

Мишель Дюваль был одним из самых модных фотографов Парижа. Дизайнеры и издатели журналов его обожали. Его работы были напитаны сексуальностью с пикантным привкусом опасности. Осознавая его достоинства как фотографа, Жаклин Делакруа тем не менее считала его свиньей. По ее мнению, подоплекой этой особой, свойственной только фотографиям Дюваля воинствующей эротичности являлось то обстоятельство, что он соблазнял и совращал всех своих фотомоделей. По этой причине работать на него ей отнюдь не улыбалось.

Выбравшись из таксомотора, она вошла в здание на рю Сен-Жак, где Мишель снимал апартаменты под студию. На верхнем этаже, где размещалась студия, уже толпились люди. Среди них находились специалист по гриму и макияжу, парикмахер, стилист и представитель модельного Дома Живанши. Мишель, взобравшись на стремянку, устанавливал свет. Он носил длинные, до плеч, светлые волосы, и с полным правом мог называться интересным мужчиной, хотя в его чертах и проглядывало нечто кошачье. На нем были черные кожаные брюки в обтяжку и широкий просторный пуловер. Когда Жаклин вошла в студию, фотограф сразу же ее заметил и подмигнул. В ответ она улыбнулась и произнесла:

— Рада видеть тебя, Мишель.

— Мы с тобой сегодня отлично поработаем. Я это чувствую.

— Очень на это надеюсь.

Жаклин прошла в гардеробную, разделась и, критически сощурив глаза, оглядела себя в зеркале. В физическом отношении она была безупречна — высокая, с тонкой талией, хорошей формы руками и ногами и светло-оливковой кожей. Груди у нее были не слишком велики и не слишком малы, твердые, округлые — короче, такие, какие надо. Жаклин в этом не сомневалась, так как ее бюст нравился фотографам и они не раз об этом говорили. Многие модели из-за проблем с фигурой ненавидели сниматься в рекламе белья, но к Жаклин это не относилось. Кроме того, в прошлом она получала множество предложений и ей всегда было из чего выбрать.

Жаклин перевела взгляд на лицо. Вьющиеся, ниспадавшие на плечи иссиня-черные волосы, темные глаза и точеный, чуть длинноватый нос. Зеркало отражало широкие скулы, угловатый подбородок, яркие полные губы. Она гордилась тем, что скальпель хирурга-пластика никогда не касался ее лица. Наклонившись ближе, она коснулась кончиками пальцев кожи под глазами. То, что она видела и осязала, ей не понравилось. Набрякшая кожа в подглазьях свидетельствовала о том, что время не щадит даже манекенщиц и годы начинают брать свое. Раньше она считала, что у нее глаза, как у ребенка. Но это уже в прошлом. Теперь у нее глаза хорошо пожившей и много повидавшей тридцатитрехлетней женщины.

«Ты по-прежнему красива, Жаклин, — сказала она себе, — но факты — упрямая вещь. Ты начинаешь стареть».

Натянув на себя просторную белую робу, она прошла в примыкавшую к гардеробной комнату и уселась на стул. Появился специалист по макияжу и начал наносить ей на щеки тон. Жаклин наблюдала в зеркале за тем, как ее лицо постепенно менялось, обретая черты нового, незнакомого ей человека. Интересно, задалась вопросом Жаклин, что сказал бы дедушка, если бы все это увидел.

Возможно, ему стало бы стыдно...

Когда гример и стилист закончили свою работу, Жаклин еще раз пристально на себя посмотрела. Если бы не мужество, которое выказали три замечательных человека — бабушка, дедушка и Анна Мария Делакруа, — ее, Жаклин, сейчас бы здесь не было.

«Но посмотри, в кого ты с годами превратилась, — неожиданно воззвал к ней внутренний голос. — Ты стала дорогой эксклюзивной вешалкой для одежды».

Она поднялась с места и вернулась в гардеробную. Там ее дожидалось черное, без поддерживающих лямок на плечах, вечернее платье. Она скинула робу и натянула платье на обнаженное тело. Потом глянула на себя в зеркало. Сногсшибательно.

В дверь постучали.