Сад вечерних туманов, стр. 22

Аритомо отодвинул стул, вышел из-за стола и встал рядом со мной. Я продолжала разглядывать картину.

– Полиция расспрашивала меня про семью этих семайи [105], – произнес он. – Вы, должно быть, испытали сильное потрясение, обнаружив их в джунглях.

– Не в первый раз я увидела мертвые тела. – Я рассматривала его отражение в стекле. – Запах… Мне думалось, что я уже забыла этот запах. Но такое не забывается.

Он вытянул руку и поправил наклон рамы.

– Ваш дом?

– Его мой дед построил.

Дом стоял на восточном конце Нортхем-Роуд – протяженной улицы, укрытой тенью тропических деревьев ангсана и уставленной с обеих сторон дворцами высокопоставленных колониальных чиновников и богатых китайцев.

– Старый Мистер Онг был нашим соседом, – сказала я, глядя на дом, уже не на картине, а в своей памяти. – Он велосипеды ремонтировал, прежде чем стать одним из богатейших людей в Азии. А все это случилось потому, что он влюбился в девушку. – Я улыбнулась, вспоминая, как мама рассказывала нам с Юн Хонг кое-что. – Старый Мистер Онг захотел жениться на этой девушке, но ее отец не допустил этого. Он был из старинной богатой семьи и смотрел свысока на починщика велосипедов. Он велел ему покинуть их дом и никогда впредь их не беспокоить.

Аритомо скрестил руки на груди.

– Но он побеспокоил?

– Онгу понадобилось всего четыре года, чтобы стать богатым. Он выстроил себе дом прямо через дорогу напротив дома, где жила семья девушки. Это был самый большой дом на Нортхем-Роуд. И самый уродливый, как всегда говорила моя мама.

Я глянула на самое себя в стекле. Укрытые тенью, мои глаза провалились в глубину лица.

– Онг никому не сказал, что он – его владелец. Вселившись в дом, он в тот же день велел шоферу перевезти его через дорогу в своем серебристом «Даймлере». Он снова заговорил с отцом девушки и еще раз попросил ее руки. Отец ее, естественно, дал согласие. Свадьба состоялась месяцем позже. Она была самой богатой из всех, какие только видывал наш остров, говаривали старики.

– За что еще я люблю Малайю, – сказал Аритомо, – так за то, что она полна историй, вроде этой.

– Я часто видела Старого Мистера Онга в его саду, одетым, как кули, в замызганный белый жилет, просторные синие шорты из хлопка, несущим певчую птичку в клетке. Он всегда разговаривал с птичкой с большей нежностью, чем с любой из своих жен.

Аритомо указал на фронтон:

– Ательстан. Это второе имя Светтенхема.

Я удивленно глянула на него, но потом вспомнила о книгах первого губернатора Проливных Поселений у садовника на полке.

– Так его мой дед назвал. Глупое, напыщенное имя для дома, – заметила я. – Уверена, соседи потешались над моим дедом и над нами.

– Буду на Пенанге, посмотрю на него.

– Он был разрушен, когда самолеты джапов бомбили остров.

Лицо Аритомо не выразило ничего.

– Мы уехали из него всего на несколько дней раньше. Всё оставили – все наши фотографии. И все картины Юн Хонг тоже.

Мне было как-то не по себе видеть тут одну из ее картин: казалось, она все еще жива и вот-вот появится в дверях моей спальни поделиться со мной какой-нибудь сплетней, услышанной от подружек…

Подняв руку, я прикоснулась к стеклу. Оставленное мною запотевшее пятнышко через секунду исчезло, словно бы отыскало путь – как попасть в картину, написанную акварелью.

– Я хочу купить ее у вас.

Аритомо покачал головой:

– Мне ее подарили.

– Для вас эта картина ничего не значит, – я повернулась лицом к нему. – Я прошу вас продать ее мне. Уж в этом-то вы не можете мне отказать, по меньшей мере.

– Почему? Из-за того, чту моя страна сделала с вами?

– Продайте ее мне.

Он почти ласковым движением широко развел руки:

– С момента вашего посещения я раздумываю над вашим предложением.

Я напряглась, гадая, о чем он намерен мне поведать.

– Вы спланируете и разобьете мой сад?

Он отрицательно повел головой:

– Но вы можете научиться сделать это сами.

Понадобилась секунда-другая, чтобы вникнуть в суть его предложения.

– Вы просите меня стать… вашей ученицей? – Вот уж чего бы я совсем не хотела. – Это смешно.

– Я обучу вас умению и навыкам создания своего собственного сада, – сказал он. – Простого, незатейливого сада.

– Для Юн Хонг не годится бесчувственный японский незатейливый сад.

– Это все, что я могу вам дать, – сказал он. – У меня нет времени… да и желания… создавать сад для вас. Или еще для кого бы то ни было. Последний заказ, за который я взялся, научил меня никогда больше не соглашаться на следующий.

– С чего это вы передумали?

– Мне нужен кто-то в помощь.

Мысль стать его ученицей, служить у него на побегушках ничуть не прельщала меня. Когда я приходила в себя в госпитале после заключения, то поклялась себе: никто и никогда больше не будет распоряжаться моей жизнью.

– И долго вы меня будете обучать? – спросила я.

– До монсуна.

Сезон дождей, прикинула я, вернется месяцев через шесть-семь.

Медленно прошлась по комнате, обдумывая его предложение. Я была безработной, зато скопила вполне достаточно денег, чтобы позволить себе какой-то срок не работать. И у меня было время. Предложение Аритомо – единственный для меня способ подарить моей сестре японский сад. «И всего-то – шесть месяцев, – говорила я себе. – Я выносила кое-что похуже».

Остановившись, я взглянула на него:

– До монсуна.

– Взять ученика, а тем более ученицу – дело не пустячное, – предостерегающе поднял он палец. – Возлагаемые на меня обязательства тяжелы.

– Я понимаю, что это не будет увлечением на досуге.

Хмурясь, он подошел к полке, снял с нее книгу:

– Это поможет вам понять, чем я занимаюсь.

Тоненькая книжечка в сером матерчатом переплете, название оттиснуто по-английски под строкой японской каллиграфии.

– «Сакутей-ки» [106], – прочла я.

– Древнейшее собрание текстов о японском садоводстве. Изначальные свитки были написаны в одиннадцатом веке.

– Но в то время создателей садов не существовало, – сказала я.

Аритомо вскинул брови.

– Мне Юн Хонг рассказывала, – добавила я. – Об этом говорилось в одной из ее книг по садоводству.

– Ваша сестра была права. Тачибена Тошицуна, тот, кто составил «Сакутей-ки», принадлежал к придворной знати. Говорят, он в высшей степени умело обращался с деревьями и растениями.

– Я не настолько сильна в японском языке, чтобы осилить это.

– Книга, что у вас в руках, – это сделанный мною перевод на английский, опубликованный много лет назад. Она ваша. Теперь – об уроках, – он прервал меня, едва я стала благодарить его. – В первый месяц вам предстоит работать в разных местах сада, которые все еще обновляются. Мы должны начинать в половине восьмого. Работа заканчивается в половине пятого, в пять, а то и позже, если понадобится. У вас будет час отдыха на обед в час дня. Мы работаем с понедельника по пятницу. Если я попрошу, то вы обязаны будете явиться и по выходным.

Я ведь знала, что будет нелегко убедить его составить план и создать для меня сад. Но теперь до меня дошло, что самое трудное только-только начинается. Вдруг, ни с того ни с сего, на меня напала неуверенность в себе и в том, на что я дала согласие.

– Та девочка, что когда-то ходила по садам Киото со своей сестрой, – заговорил Аритомо, всматриваясь в мои глаза так, будто выискивал камушек, который уронил на дно пруда, – та девочка, она все еще там?

Понадобилось время, чтобы я смогла заговорить. Но и тогда голос мой звучал, как мне казалось, слабенько и сухо:

– С ней столько всего произошло.

Его пристальный взгляд безотрывно проникал в самую глубь моих глаз.

– Она там, – произнес он, отвечая на свой собственный вопрос. – Глубоко внутри – она все еще там.

Глава 7

До восхода солнца оставался еще час, но я, лежа в постели, уже чувствовала его приближение, чувствовала, как свет огибает землю. В лагере для интернированных я ждала его появления со смертельным страхом: рассвет означал еще один день непредсказуемых истязаний. Узницей я страшилась утром открыть глаза, теперь, когда я больше не в лагере, теперь, когда я свободна, я боялась закрыть глаза, когда засыпала, – боялась уготованных мне снов.