Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 2, стр. 57

«Сколько еще придется пламя в душе таить?» (237)

«Как же все это странно…» – подумала девушка и ответила:

Что могут подумать дамы?

«Ну что же…» – вздохнул Гэндзи, собираясь уходить, но тут со стороны Восточного флигеля донеслись мелодичные звуки продольной флейты, которой вторила флейта «сё». Очевидно, Тюдзё, снова собрав у себя друзей, услаждал слух музыкой.

– Похоже, что играет Утюдзё из дома министра Двора. Его флейту сразу узнаешь.

И Гэндзи послал за ними гонца.

«Меня привлекли сюда ночные огни прохладным и чистым сияньем…»

Юноши втроем поспешили присоединиться к нему.

– «Но однажды, услышав шум ветра…» (238) – донесся до меня голос флейты, и я не смог устоять перед искушением… – признался министр и, придвинув к себе кото, заиграл, мягко перебирая струны.

Вторя ему, Тюдзё с большим мастерством заиграл на флейте в тональности «бансики» [1]. Утюдзё, смутившись, не решался петь, но министр торопил, и тогда, отбивая такт веером, тихонько запел Бэн-но сёсё. Его голос звенел нежно, словно колокольчики ночных сверчков. После того как он пропел песню дважды, Гэндзи подвинул кото к Утюдзё, который был не менее одаренным музыкантом, чем его отец, министр Двора.

Трудно было не восхититься его выразительной и изящной манерой игры.

– Знаете ли вы, что за занавесями скрывается особа, способная оценить ваше искусство? – спрашивает Гэндзи. – Но, пожалуй, мне не следует больше пить. Такой старик, как я, плача хмельными слезами, может сболтнуть лишнее.

Девушка в самом деле была крайне взволнованна. Возможно, ее интерес к этим юношам объяснялся тем, что она знала об узах, связывающих ее с ними. Так или иначе, сыновья министра Двора и представить себе не могли, как внимательно прислушивалась и приглядывалась она к ним обоим, хотя внешне ничем не выдавала себя.

А надо сказать, что страсть к ней Утюдзё к тому времени достигла предела. Но, как ни велико было обуревавшее его волнение, он старался сохранять наружное спокойствие и весьма в том преуспел. Вот только кото не всегда подчинялось ему в тот вечер…

Пронизывающий поля

Великий министр (Гэндзи), 36 лет

Государыня-супруга (Акиконому), 27 лет, – дочь Рокудзё-но миясудокоро и принца Дзэмбо, воспитанница Гэндзи, супруга имп. Рэйдзэй

Госпожа Южных покоев (Мурасаки), 28 лет, – супруга Гэндзи

Маленькая госпожа, 8 лет, – дочь Гэндзи и госпожи Акаси

Тюдзё (Югири), 15 лет, – сын Гэндзи и Аои

Старая госпожа (госпожа Оомия) – мать Аои и министра Двора

Госпожа Северных покоев (госпожа Акаси), 27 лет, – возлюбленная Гэндзи

Девушка из Западного флигеля (Тамакадзура), 22 года, – дочь Югао и министра Двора, приемная дочь Гэндзи

Обитательница Восточных покоев (Ханатирусато) – бывшая возлюбленная Гэндзи

Осенние цветы, посаженные перед покоями Государыни-супруги, расцвели в том году необыкновенно пышно, радуя взоры разнообразием красок. Их яркое великолепие подчеркивало изящную простоту низких подставок из черного и красного дерева [1]. Самые обыкновенные цветы казались здесь необычными, и, пожалуй, нигде не выпадало столь прекрасной росы. По утрам и вечерам сад начинал сверкать и переливаться, словно усеянный драгоценными камнями. Попав сюда, человек как будто переносился в прекрасные осенние луга и забывал о нежной прелести весенних горных склонов. Душа его витала в неведомых далях, зачарованная изысканной красотой представшего взору пейзажа.

И раньше, когда в доме на Шестой линии шли ожесточенные споры о временах года, многие отдавали предпочтение осени, но теперь даже самые упорные приверженцы прославленного весеннего сада обнаружили – обычное, впрочем, для нашего мира – сердечное непостоянство.

Государыня-супруга, плененная чудесной красотой своего сада, не покидала дома на Шестой линии, и, разумеется, министру хотелось порадовать ее прекрасной музыкой, однако это было невозможно, ибо на Восьмую луну приходились дни скорби по покойному принцу Дзэмбо. Печально вздыхая, Государыня целыми днями любовалась цветами, которые с каждым мгновением становились все ярче.

Но вот однажды небо потемнело и подул пронизывающий поля ветер, да такой сильный, какого никогда еще не бывало. Даже равнодушные к цветам люди и те горевали, глядя на поблекший сад. А Государыня была просто в отчаянии. «Ах, если бы нашлись рукава, способные прикрыть и осеннее небо!» (148) – думала она, глядя на капли росы, падающие с поникших цветов.

К ночи ветер усилился, он сметал все вокруг, так что нельзя было отличить один предмет от другого. Пришлось опустить решетки, и Государыня горестно вздыхала, тревожась за судьбу цветов.

Сад перед Южными покоями был расчищен и готов к зиме, когда налетел этот вихрь, но, право, такого ли ветра ждали «редкие кустики хаги» (239)?

Приблизившись к порогу, госпожа Мурасаки смотрела, как гнулись и снова распрямлялись ветки, как роса не успевала ложиться на них, свеваемая неистовыми порывами ветра.

Великий министр был в покоях маленькой госпожи, когда неожиданно пришел Тюдзё.

Подойдя к низкому экрану, поставленному в восточной галерее, он без всякого дурного умысла заглянул в приоткрытую боковую дверь и, увидав множество прислуживающих дам, принялся молча их разглядывать. Из-за того, что дул такой сильный ветер, ширмы были сложены и прислонены к стене, поэтому ничто не помешало его взору проникнуть в передние покои и остановиться на сидящей там женщине. Это могла быть только госпожа.

Благородно-изящная, словно излучающая чудесное сияние, она показалась юноше прекрасной цветущей вишней, вдруг возникшей перед взором из предутреннего тумана (240). Он стоял, не в силах оторвать глаз от этого чудесного видения, чувствуя, что и на его лицо лег отсвет ее несравненной, чарующей красоты.

Прислужницы, силясь справиться с рвущимися из рук занавесями, видно, чем-то рассмешили госпожу: лицо ее осветилось улыбкой, отчего стало еще прекраснее.

Тревожась за судьбу цветов, госпожа не могла оторвать взора от сада и не спешила уйти в глубину покоев. Окружавшие ее прислужницы были весьма миловидны, но юноша смотрел только на госпожу. Теперь он понял, почему министр не позволял ему приближаться к ней. Любой, увидевший ее, неизбежно оказывался во власти ее красоты, и, будучи человеком предусмотрительным, отец старался сделать все возможное чтобы этого не случилось с его сыном. Оставаться здесь дольше было опасно, и юноша поспешил отойти. Но тут раздвинулись перегородки, отделявшие западные покои, и появился сам министр.

– Какая страшная буря! Опустите же решетки! Сюда могут войти, а покои просматриваются насквозь, – пеняет он дамам.

Юноша еще раз заглядывает внутрь и видит, как министр, улыбаясь, разговаривает с госпожой. Трудно себе представить, что этот совсем еще молодой, красивый человек – его отец. Женщина тоже в самом расцвете красоты. Право, нельзя без умиления смотреть на эту поистине совершенную пару.

Внезапно сильный порыв ветра, сорвав, унес решетки. Испугавшись, что его заметят, юноша поспешил удалиться. Затем поднялся на галерею и покашлял, словно только что пришел.