Однажды и навсегда, стр. 26

— Неужели вам не было страшно?

Фолкнер удивленно взглянул на нее. Он не привык, чтобы ему задавали подобные вопросы.

— Я пришел в ужас. Но, чудеса да и только, когда она услышала мой голос, тотчас успокоилась. Я действовал бессознательно. Мной руководил инстинкт. К тому времени, как Негодяй появился на свет, у меня было ощущение, что я его сам родил.

— Негодяй? А я думала, что у него должно быть благородное имя.

— Такое есть. Оно записано на страницах родословной. Для меня же он навсегда останется Негодяем.

— А что стало с Сайласом?

— Он скончался. Когда я пришел из конюшни, он уже окоченел.

Сара сжала губы. Она почувствовала, что в нем говорит застаревшая, тупая боль. Словно кровоточит едва затянувшаяся рана.

— Простите меня.

— Впоследствии я узнал, что он в свое время связался насчет меня с командующим полка, в котором служил когда-то. Принудил того дать согласие посмотреть меня. Меня сочли вполне пригодным. Но не было денег, чтобы купить себе звание.

— Где же вы их раздобыли?

— Я продал конюшню. Оказывается, Сайлас завещал мне свою долю. Вырученных денег точь-в-точь хватило, чтобы осуществить мои планы, я оставил себе только Негодяя и его мать. Ее отправил пастись, а его взял с собой. Я кинулся зарабатывать себе славу.

Он улыбнулся, но ей показалось, что улыбка вышла не совсем веселой.

— Судя по всему, вы добились успеха. Насколько мне известно, вас можно назвать довольно влиятельной персоной.

— Большинство меня просто-напросто боится. И лишь один человек доверяет.

— Герцог?

Фолкнер кивнул.

— Он великий человек. Я говорю это от чистого сердца. Мне еще ни разу не доводилось встречать людей, способных, как он, смело смотреть жизни в глаза?

— И вам нравится, что вас побаиваются?

— В этом есть своя польза, — он перевернулся на бок, опершись на локоть, пристально взглянул на Сару. Ветер трепал его черные волосы.

— Мне кажется, я ни разу в жизни не проводил время с женщиной подобным образом.

Смысл слов был предельно ясен. Женщины занимали в его жизни строго отведенное место, будучи объектом страсти и наслаждений. Или просто служили средством немного расслабиться. Нет, он не вел с ними задушевных бесед приятным весенним днем, искупав коня и полакомившись лимонным печеньем.

— Может быть, вам стоит делать это почаще?

Он уклончиво хмыкнул и смахнул с ее щеки выбившуюся из прически прядку волос.

— Дело в том, что мне не все до конца понятно.

— Что же, собственно?

Ей хотелось поддразнить его. Сделать вид, что она не понимает его неожиданно посерьезневшего взгляда. Однако все было бесполезно. Он спросил:

— Вам не тоскливо одной?

Нет, намеки и двусмысленность были ему явно не по душе. Он нанес удар ей прямо в сердце.

— А разве я одна? — тотчас возразила она. Она уже заранее подготовилась к обороне. Этот аргумент был ей в новинку. За ним скрывались ее более давние опасения.

— У меня есть миссис Дамас и другая прислуга. К тому же родня где-то в Уилтшире, троюродные братья и сестры, кажется, так. Разве можно упрекать мену одиночеством только потому, что я решила не выходить замуж?

— Редко кто из женщин согласился бы с вами.

Сара села, повернувшись к нему спиной. Обхватила руками колени.

— Женщины выходят замуж, чтобы обрести в муже опору или же ради самоутверждения. К счастью, я не нуждаюсь ни в том, ни в другом.

— Но для брака существует и иная причина.

Она взглянула на него через плечо. Он тоже приподнялся с земли. Теперь они сидели так близко друг к другу, что ей даже не надо было протягивать руку, чтобы коснуться его. Ее голос слегка подрагивал.

— Что же это за причина?

— Любовь.

Какой красивый у него рот. Какие безупречно очерченные губы. Ей сразу вспомнился вкус его поцелуя.

— Ни за что бы не подумала, что вы такой романтик.

— Я не знал этого раньше, — ответил он и, едва заметно придвинулся, давая время отстраниться если она того захочет.

Она не шелохнулась.

ГЛАВА 15

Губы на этот раз были более требовательными. Ему явно не хватало нежности. Мышцы на груди напряглись под ласкающими прикосновениями ее рук. Сквозь ткань рубашки она ощущала тепло его тела. А внутри у нее ворочался ком льда — смерзшиеся в глубине души, затаившиеся, до поры до времени, страхи. Теперь на них лился ослепительный солнечный свет.

Она слышала ритмичный гул барабанов. Звук нарастал, пока не заглушил ее учащенного дыхания. В вышине над холмом, над сияющей рекой, палисадом плыл голос камышовой свирели, выводящий нежную и страстную мелодию.

— Я так хочу тебя, — прошептал он, стягивая с ее плеча тунику. Она вздрогнула от восторженного предвкушения, чувствуя, как радость вспыхнула в ней, словно бутон цветка раскрывается под весенним солнцем. Как прекрасно наслаждаться этим днем, и этим мужчиной, и своим собственным «я». Они бросили в реку жемчужинку, привезенную с дальнего южного берега. Совершили приношение Великой Матери, прежде чем…

Сара широко распахнула глаза. Неужели это действительно происходит с ней? Ведь она же — Сара из Эйвбери. Сара Хаксли из дворянского поместья. У нее есть свой сад, она благовоспитанная женщина. Та самая Сара, которая нашла убитого цыгана и, которая, неведомым ей чутьем, ощутила, что в ее родной деревне творится неладное. Потому и явился в ее Эйвбери сильный и гордый человек… Явился этот мужчина, чтобы упасть в ее объятья.

Он жадно разжал языком ей зубы и коснулся ее языка. Это обжигающее ощущение было ей совершенно незнакомо и одновременно пронзило все тело сладкой истомой. Так вот, значит, что это такое? Неслыханная для нее прежде близость с мужчиной. Вкус его поцелуев, тепло его тела, запах его кожи, любовные стоны. Она ощущала его кожей, биением сердца, каждым жадным вздохом. Боже милостивый, совсем не удивительно, что люди сходят с ума, отведав однажды…

Она пошевелилась, ожидая от него новых ласк. Он и готовностью уступил ее желанию. Она шевельнулась еще раз, более откровенно. По его телу пробежала дрожь. Он крепко сжал ее в своих объятиях и застонал, грудным хрипловатым стоном, от которого все в ней затрепетало.

Она оказалась отгорожена от мира крепкой стеной из гранита и бархата. Ее плоть знала наперед каждое его движение. Она жадно радовалась ему, желала ощутить его вокруг себя, внутри себя. Ей хотелось, чтобы он довел ее до полнейшего изнеможения и одновременно наполнил жизнью. Она хотела его с такой жаждой и жадностью, что совершенно позабыла о том, что ей еще угрожает помешательство.

Она обвила его руками за шею. Их бедра соприкоснулись. Она чуть раздвинула ноги, как бы приглашая его лечь с ней на траву возле старого замка, возвысившегося над рекой, в сиянии весеннего дня. Оказавшись пойманной между небом и землей, в этом месте жестокости и красоты, она осмелилась развязать на нем рубашку и дотронуться ладонями до его обнаженного тела. Он оторвался от ее губ и теперь целовал изгибы ее шеи. Она стонала, уносясь в заоблачные выси блаженства и муки. Она трепетала. Волосы рассыпались по плечам и скользили у него под пальцами. Он хрипло и сдавленно позвал ее, словно имя с силой вырвали у него. Его рука скользнула ей под юбки, провела по шелковистой коже ее бедер. Он дразнил и ласкал столь искусно, что остатки ее сдержанности рассыпались в прах. Она провела рукой по его спине до изгиба поясницы. Согнула ноги в коленях и прильнула к мужчине всем телом. Фолкнер застонал. Его руки потянулись к поясу панталон. Еще мгновение, еще вздох и они…

Он замер. В ушах гудело. В глубине земли слышалось биение, мерное и низкое, словно рокот барабанов, призывающих его к свершению древнего ритуала. В вышине, в самом поднебесье заливалась и завораживала своей мелодией камышовая свирель. Безумие. Чем же еще можно объяснить неукротимое желание взять эту женщину? Наплевать на совесть и честь? Кажется, он позабыл о том, кто он и что он. Он забыл о том, кто она, каково место каждого в этом мире здравого смысла и начертанных правил. От его прежнего благоразумия не осталось и следа. И все же, в закоулках его сознания, этот мир все еще существовал и диктовал ему свои правила. Пусть он был затуманен нарастающей в нем волной страсти и нетерпения. Но тот мир исподволь напоминал ему: то, что он намеревается совершить — станет жестокой и неисправимой ошибкой.