Сказочные повести, стр. 19
Это было последней каплей.
Сюденъельм яростно захлопнул дверцу шкафа, но она снова раскрылась. Мерлинсен даже подпрыгнул от неожиданности, он начал кричать о больном сердце, о стариках, о современной молодежи…
— Где Карина? — взревел Сюденъельм. — Во всем виноват этот проклятый мальчишка! Я этого не потерплю…
Он пулей вылетел из комнаты, оставив позади себя облако пыли. Мерлинсен в полном недоумении смотрел ему вслед.
— Вы уже начали играть в прятки? — спросил он.
17
Розамунда засмеялась. От смеха она согнулась и бессильно прижалась к стене. Мерлинсен отступил на шаг и с удивлением уставился на нее.
— Я… Я что-то напутал?.. Разве сегодня не среда?.. Праздник на свежем воздухе… Жаркое на вертелах?..
— Успокойся, ты ничего не напутал, сегодня четверг, и никакого праздника не будет, — ответила Розамунда, продолжая смеяться.
— А почему ты смеешься? Я плащ надел наизнанку? Или у меня нос в саже? Может, я не вытер ноги?
— Я вообще-то не смеюсь, — тихо сказала Розамунда. — Это только так кажется.
Мерлинсен огляделся. Он вытянул шею и, прищурившись, стал разглядывать папу Виллема.
— А это кто?.. Ты?.. Вы?.. Розамунда, ты забыла представить меня своему гостю.
— Ты его знаешь, — устало сказала Розамунда.
— Я?.. Неужели?.. Прошу прощения… Мои глаза уже не те, что были раньше…
Он еще больше вытянул шею, казалось, он вот-вот упадет.
— Ну, надо же… Подумать только… Какая приятная неожиданность… — бормотал Мерлинсен.
Карина ущипнула Виллема за бок и тихонько фыркнула. Виллем вздрогнул — он был слишком поглощен происходящим внизу и совсем забыл про нее. Он даже не сразу сообразил, кто она. Карина, как завороженная, смотрела вниз.
— Не верю своим глазам!.. — воскликнул Мерлинсен. — Неужели это ты?..
— Да, я, — подтвердил папа Виллема.
— Я столько лет не видел тебя… А тут еще такое расстройство… Обещали праздник… А праздника нет… Ничего не помню…
Он схватился руками за голову и стал бегать по комнате. Плащ, как голубой флаг, развевался у него за спиной.
— Прискорбно… весьма прискорбно…
Он остановился перед шкафом и заглянул внутрь… Постепенно лицо его преобразилось. На губах заиграла легкая, нежная улыбка, Виллем никогда в жизни не видел такой улыбки.
Карина шмыгнула носом. Виллем толкнул ее, чтобы она не шумела, но Карина и не думала подчиняться.
— Я вспомнила слово, которое никак не могла вспомнить, — прошептала она.
— Какое еще слово? — шепотом спросил Виллем, не глядя на нее.
— Дедушка, — ответила Карина. — Только не знаю, что это значит.
Виллем вздрогнул. В голове опять, в который уже раз, закололо, а в темноте памяти мелькнул светлый луч. Дедушка? Но ведь у него нет дедушки. Он посмотрел на папу. Губы у папы были сомкнуты. У него рот всегда как будто на замке, подумал Виллем.
— Всегда! — крикнул он неожиданно.
— Т-с-с! — шикнула Карина. — Ты нас выдашь.
Розамунда быстро глянула наверх. Виллем прижался к шкафу, он не знал, заметила она его или нет.
— Милые, чудные друзья, — начал Мерлинсен. — Возможно, я сказал что-то не то. Но одно несомненно, я совершил непростительную глупость…
— Глупость? — удивилась Розамунда.
— Ты уверен, что это глупость? — опросил папа.
Виллем еще теснее прижался к шкафу. Он ничего не понимал. Мерлинсен. Розамунда. Папа. Покалывание в голове усилилось. Он стиснул зубы. Ему вдруг все стало безразлично.
— Я пришел, Розамунда, чтобы рассказать, какую я сделал глупость… Ты знаешь, какой я рассеянный… Вечно думаю не о том…
— Еще бы мне не значь! — вырвалось у Розамунды.
— Но что касается моей работы или моего хобби, тут у меня полный порядок.
— Да, к сожалению! — со вздохом согласилась Розамунда.
— Сегодня вечером ко мне пришел мальчик и пожаловался, что он… что он… Нет, не могу говорить об этом в присутствии посторонних.
— Посторонних! — возмутился папа. — Это я-то посторонний?
— Конечно, нет. — Мерлинсен, прищурившись, посмотрел на папу. — Чем больше я на тебя смотрю, тем больше убеждаюсь, что ты изменился до неузнаваемости. Стал как-то больше похож на самого себя.
— Ну, не тяни же! — сказала Розамунда.
Виллем затаил дыхание и дотронулся до головы, в которой теперь уже стучало. Он почувствовал тошноту.
— Да… мм-м… Так вот, значит, приходит ко мне мальчик. А ты сама знаешь, как неприятно, когда приходят ночью, уже при луне…
Виллем глянул вниз. Папа кивнул, мол, он-то прекрасно это знает!
— И вот этот мальчик… С ним приключилась одна неприятная история… Как бы это сказать…
— Он стал невидимкой, — договорила за Мерлинсена Розамунда.
— С чего ты взяла? Мой сын вовсе не невидимка, — возмутился папа.
Розамунда хотела ответить, но Мерлинсен поспешил предупредить готовую вспыхнуть перепалку.
— Ты совершенно права! — воскликнул он. — Именно это я и хотел сказать. Тяжелая форма невидимости, не поддающаяся традиционным методам лечения, совершенно необратима. Это я в конце концов нашел в своих книгах. Ни в одной из них нет ничего про детскую невидимость. Ты только подумай! Сперва я решил, что такого не бывает и мальчик ошибается. Но он говорил так серьезно, что мне пришлось поверить ему. Но помочь ему я не мог. Я, в сущности, мало кому могу помочь, вот я и подумал о тебе, Синемунда…
Розамунда вздохнула:
— Ты и в самом деле не знаешь, отчего дети становятся невидимками?
— Понимаешь, мы хотели назвать тебя Синемундой, по-моему, синий цвет гораздо красивее, чем розовый, но твоя мама сказала… А где мой зонтик?..
— И ты послал мальчика ко мне? — спросила Розамунда.
— Какого еще мальчика? Ах да, мальчика!.. — вспомнил Мерлинсен. — Почему же ты заговорила о зонтике? Вечно ты меня перебиваешь, когда я рассказываю о чем-нибудь важном!
— А что стало с мальчиком? — спросил папа.
— С мальчиком? О каком мальчике ты говоришь?
— Папа! — взмолилась Розамунда. — Постарайся сосредоточиться.
Мерлинсен закрыл глаза.
— Папа… Чудесное слово! Ты так мило его произносишь. Почему ты так редко зовешь меня папой?.. Впрочем, мы говорили про мальчика. Когда я его увидел, я почему-то подумал о тебе. Совершенно невольно… Мне показалось, что ты сможешь ему помочь.
Он поперхнулся и наморщил лоб.
— Я вижу твое притворство, — сказала Розамунда. — Не надо разыгрывать передо мной волшебника. И не надо делать вид, будто ты все забываешь. Я ведь знаю, что это не так.
Мерлинсен весь сжался под ее взглядом и в рассеянности дважды обмотался плащом.
— Ты совершенно права, — сказал он. — Не знаю, откуда у тебя эта проницательность. Но только после ухода мальчика я понял, что заставило меня послать его к тебе. Я вдруг понял, почему его рот, нос и лицо показались мне такими знакомыми… И я подумал, пусть я лезу не в свое дело… пусть ты объяснила мне раз и навсегда… Словом, я кинулся к тебе со всех ног…
— Отчего ты не рассказал всего этого, когда звонил? — спросила Розамунда.
— Я как раз хотел рассказать и даже позвонил еще раз! Но потом решил, что такой важный разговор лучше вести не по телефону. И я повесил трубку прежде, чем ты успела снять свою. По дороге сюда я вспомнил все, что ты мне тогда говорила. Каждое твое слово, когда ты пришла ко мне и рассказала о своем намерении… Была весна, шел дождь, я радовался приближению лета и жалел, что рядом нет твоей мамы… Я сказал тебе, что ты сама должна знать, что для тебя лучше…
— Ты меня очень поддержал тогда, — сказала Розамунда.
— Я все вспоминал, вспоминал… Не понимаю, почему я все забываю и говорю невпопад…
— Ты все помнишь, когда хочешь, — сказала Розамунда. — Наверное, кое-что тебе просто не хочется помнить. Может, ты боишься воспоминаний. А, может, для тебя важнее то, что написано в твоих старых, пыльных книгах.
— Розамунда! — с укоризной воскликнул Мерлинсен.
Виллем слышал каждое слово. Но их голоса пробивались словно сквозь толщу тумана, которым головная боль окутала его память. Он слышал, о чем они говорят, но не хотел этого понимать… Не хотел!..