Сценарий счастья, стр. 45

— Мэтью, а как же я? Я для тебя больше совсем ничего не значу?

— Сильвия, ты есть и всегда будешь для меня прекрасным воспоминанием.

Я поднялся.

— А теперь мне в самом деле пора.

— Нет, пожалуйста, не уходи! — В ее глазах стояли слезы.

Я, как глупец, остановился, и она подошла ко мне вплотную.

— В этом ты не можешь мне отказать! — Она обхватила меня руками за шею и притянула к себе.

В этот момент дверь отворилась и вошел Нико. На какое-то мгновение мы все замерли.

— Добрый вечер, — сказал он. Было видно, что он с трудом сдерживает ярость. — Извините, что потревожил вас своим ранним приездом. — И многозначительно добавил: — Спокойной ночи, доктор.

— Нет! — с жаром воскликнула Сильвия. Нико обернулся и властным голосом повторил:

— Да.

— Я и так собирался уходить, — сказал я. — Спокойной ночи.

Все еще в шоке, я вызвал лифт. Через мгновение из глубины квартиры раздался женский возглас:

— Нико, ты не понял!..

Следом послышался резкий глухой звук. Звук падающего тела.

Еще через мгновение распахнулась дверь, и белый, как мел, Нико окликнул:

— Доктор, скорее!

Я рванулся в квартиру. Сильвия лежала на полу бездыханная. С одного взгляда можно было определить, что произошло.

Я наклонился, чтобы получше ее рассмотреть, и приказал Нико:

— Вызывайте «Скорую». Быстрее!

Как сквозь сон, я слышал, как он полным отчаяния голосом вызывал врача, а сам все смотрел на Сильвию. Я впервые видел это выражение на ее лице — не просто красоты, но покоя.

Навсегда запомню ее такой.

Через двадцать минут мы прибыли в клинику. Морт Шульман уже ждал нас у «неотложного» подъезда. Сильвию мигом перевезли в реанимацию. Однако порядок требует, чтобы до того момента, как больного подключат к аппаратуре поддержания жизнедеятельности, родных к нему не допускали. Даже если речь идет о Нико Ринальди.

Я мог бы пройти, но решил подождать в коридоре вместе с ним. Он в замешательстве взглянул на меня.

— А вы разве не там должны находиться?

— Теперь ее лечит доктор Шульман.

— С какого момента?

— С сегодняшнего утра. Я здесь только за компанию.

Как ни странно, это сообщение еще больше выбило его из седла.

— А что с ней?

— Скорее всего, кровоизлияние в мозг. Такая опасность всегда существовала, а за время, прошедшее с ее последнего обследования, опухоль сильно разрослась.

Он вдруг обмяк. Лицо его выражало безмерную скорбь.

— Нико, мне очень жаль. Я знаю, жестоко вам так говорить, но поверьте, будет лучше, если она не очнется.

Он закрыл лицо рукой, помотал головой из стороны в сторону и с отчаянием простонал:

— Это неправда, неправда! Она должна жить!

Он замолчал, боясь сорваться. Я попробовал его успокоить:

— Нико, если это вас утешит, могу сказать, что тут никто ничего не смог бы изменить.

Нет! — упрямо заявил он. — Это моя вина. Надо было раньше ее к вам везти, но я не хотел… Это трудно объяснить. Я так ее любил! Она еще была маленькая девочка, а я ее уже любил.

Я слушал его и все больше жалел. Он вдруг взглянул на меня.

— Мэтью, я на шестнадцать лет ее старше. Я должен был умереть первым. Ведь природой так предписано, правда же?

Он замер. К нам подошла медсестра и спросила, не нужно ли чего. Нико отмахнулся. Я попросил принести по чашке кофе.

Я машинально взял Нико за локоть и подвел к пластмассовым стульям у стены. Он вдруг стал послушным и даже как будто меньше ростом. Я усадил его. Он тихонько заплакал.

Мы долго сидели молча. Потом, совершенно неожиданно, Нико вдруг повернулся ко мне и с затаенной злобой объявил:

— Вы ее на самом деле не знали. В глубине души она была ребенком. Пугливым ребенком. Да и как иначе, после всего, что случилось с ее матерью?

Я слушал и недоумевал, куда он клонит.

— Когда на вас напали тогда, в Африке… Когда вас ранили, она была в ужасе. — К чему это он? — Она молила меня(защитить ее, жениться на ней как можно скорее.

Какой смысл спорить об этом сейчас? Какое теперь это имеет значение? Я не стал возражать.

Пусть себе выговорится. Он хотел, чтобы я это знал, и я покорно слушал.

— Я всегда знал, что она во всем исходит из целесообразности. В тот момент ей казалось, что вы — самый сильный. От вас зависела ее жизнь. Сильвию всегда больше всего беспокоило собственное выживание. Именно это привело ее ко мне двадцать лет назад. А теперь вот к вам.

Я внимательно посмотрел ему в глаза и спросил:

— Нико, зачем мне все это знать? Что от этого изменится?

— Мне важно, чтобы вы поняли. Она была моей при жизни. И останется моей в смерти.

В этот момент появился доктор Шульман. Ему явно было не по себе. Он не привык к той роли, которую ему сейчас надо было сыграть.

— Мистер Ринальди, — едва слышно начал он. — Мне очень жаль…

Нико опустил голову и перекрестился.

— Скажите, могу я ее увидеть?

— Да, разумеется.

Морт повел его в палату, но тут скорбящий муж вдруг остановился и обернулся.

— Она была необыкновенная, правда?

Не дожидаясь моего ответа, он опять повернулся и зашагал дальше.

Да, Нико. Она действительно была необыкновенная.

ЭПИЛОГ

Пошел дождь. Я поднял воротник и даже не заметил, как вымок до нитки.

Я прошел к Ист-ривер и стал бесцельно бродить по набережной. Закаленные бегуны пробегали рядом со мной в обоих направлениях, упиваясь своим мазохистским наслаждением. Я продолжал шагать. Сердце у меня ныло.

Прошло почти два часа, когда меня наконец осенило: я впервые за двадцать лет свободен. Окончательно. Преследовавших меня призраков больше нет.

Спустились сумерки. Я вдруг услышал, как надрывается мой пейджер. Я пошарил в кармане и прочел короткую фразу на дисплее: «Тебя ждет жена».

Наконец, мокрый и промерзший насквозь, я вставил ключ в замок и открыл дверь. Ступив внутрь, я сразу услышал звуки фа-мажорной сонаты Брамса. Играла моя любимая Эви. Обхватив инструмент и глядя в окно, она целиком отдалась музыке. Она сидела ко мне спиной.

Как обычно, фортепианный аккомпанемент звучал из динамиков. Эви играла так сосредоточенно, что не заметила моего появления. И только когда я выключил проигрыватель, она сообразила, что я пришел. Эви подняла голову. Не дожидаясь, пока она что-нибудь скажет, я поднял палец к губам, призывая к молчанию.

Она беззвучно смотрела, как я иду к полке и беру ноты Брамса. Партию фортепиано.

Я сел за рояль, включил свет и стал листать ноты, ища то место, до которого она уже доиграла. Затем повернулся к ней и тихо сказал:

— С цифры сто девяносто четыре?

Она недоуменно кивнула.

Медленно, робко я начал ей подыгрывать.

Это оказалось нелегко, пальцы не слушались. Но пусть неуклюже, я все-таки играл. Я начал следующую тему. Один. Эви взмахнула смычком и сыграла ответный пассаж. Потом мы заиграли вместе и объяснились друг другу в любви посредством Йоханнеса Брамса.

Произошло чудо. И одновременно это было что-то очень естественное. Мы воссоединились в музыке. Продолжая играть, я стал думать, что вдруг позволило мне выйти из своего звукового плена. Точнее — беззвучного. Отчего я вдруг снова обрел голос. И запел.

Мы с чувством выдержали грандиозный финальный аккорд.

— Эви… — начал я. Она перебила:

— Давай сыграем вторую часть.

Она начала медленное пиццикато, перешла к тягучим плачущим нотам, перекрываемым моей партией, которая словно обнимала мелодию виолончели звуками рояля.

На какой-то миг во всем мире осталась звучать только одна мелодия — гармония наших отношений.

— Эви, я всегда тебя любил, — тихо сказал я. — Понимаешь, всегда! С того дня, как мы познакомились в университете. Только я был тогда слишком робок, чтобы тебе в этом признаться. Иногда, когда мы играли, я пробовал выразить это в музыке.