История Оливера, стр. 48

В Нью-Йорк мы вернулись вечером в среду. К тому времени Марси смогла навести порядок в денверском представительстве, и нам даже удалось ещё раз сыграть в снежки. Но суперэго восторжествовало. Снова надо было работать. И я даже смог немного помочь Барри Поллаку на его финишной прямой (мы держали связь по телефону).

Очередь к такси казалась бесконечной, и мы здорово замёрзли. Наконец подошла наша очередь. Перед нами возникло что-то вроде побитой консервной банки жёлтого цвета. Другими словами — нью-йоркское такси.

— В Квинс не еду, — буркнул водитель вместо приветствия.

— Я тоже, — ответил я, дёргая искалеченную дверцу, — так что едем на Шестьдесят Четвёртую, Ист, дом двадцать три.

Мы оба находились внутри. Так что теперь закон обязывал доставить нас по упомянутому адресу.

— Давайте лучше на Восемьдесят Шестую, Ист, пять-ноль-четыре.

Что?

Это поразительное предложение исходило от Марси.

— Кто, чёрт побери, живёт там? — спросил я.

— Мы, — улыбнулась она.

— Мы?!

— Парень, у тебя что, — поинтересовался таксист, — амнезия?

— А ты кто, — нашёлся я, — Вуди Аллен?

— По крайней мере, я помню, где живу, — выдвинул он довод в своё оправдание.

К тому времени остальные таксисты вдохновляли нашего выйти в рейс — при помощи дикой какофонии сигналов и ругательств.

— О'кэй, куда? — потребовал он.

— Восемьдесят Шестая, Ист, — сказала Марси. И добавила шепотом, что объяснит мне по дороге. Как минимум, это стало для меня сюрпризом.

Это было то, что военные называют ДМЗ — демилитаризованная зона. Идея принадлежала Марси — найти квартиру, которая не принадлежала бы ни ей, ни мне, ни даже нам обоим и была бы чем-то вроде нейтральной территории.

О'кэй. В этом был резон. Хватит с нас той крысиной квартирки. И в любом случае Марси выдержала испытание ею.

— Ну как? — спросила Марси.

Однозначно, место было великолепное. Хочу сказать, что выглядело оно точно, как на тех образцах, на верхних этажах «Биннендэйл». Я насмотрелся молодых пар, рассматривающих эти квартиры и мечтающих: «Эх, если б мы могли жить так же».

Марси показала мне гостиную, кухню, выложенную кафелем («Я пойду на кулинарные курсы, Оливер», её будущий офис, потом спальню королевских размеров, и, в конце концов, главный сюрприз: мой офис).

Да. У нас было два рабочих кабинета: Его и Её. Кожи на обивку моего пошло, наверное, целое стадо. Полки, сверкающие стеклом и кожей для моих книг. Комбинированное освещение. Всё, что может прийти в голову.

— Ну как? — переспросила она, ожидая хвалебной песни.

— Невероятно, — сказал я. Не понимая, почему чувствую себя так, будто мы играем в спектакле. Написанном ею.

И почему это вообще должно иметь значение.

— Что вы чувствуете?

В моё отсутствие методы доктора Лондона не претерпели изменений.

— Послушайте, мы вместе снимаем квартиру.

Брось, сказал я себе, «Кто платит» — это не чувство. И даже не то, что меня по-настоящему беспокоило.

— Это не эго, доктор. Проблема в способе, которым она... распоряжается нашими жизнями.

Пауза.

— Послушайте, мне не нужен дизайнер. И романтическое освещение. Как она не понимает, что всё это чепуха? Дженни купила нам чуть побитую мебель, скрипящую кровать и обшарпанный стол — и всё это за девяносто семь баксов! Единственными, кто заходил к нам на ужин, были тараканы. Зимой там дуло. По запаху мы точно могли сказать, что ели на обед соседи. Это была законченная развалюха.

Опять пауза.

— Но мы были счастливы, и я не обращал на это внимания. То есть, обращал иногда — например, когда сломалась ножка кровати. И мы смеялись.

Новая пауза. Оливер, что ты хочешь сказать?

Кажется, что мне не нравится новая квартира Марси.

Да, мой новый офис — просто чудо. Но когда нужно подумать, я возвращаюсь в свой старый полуподвал. Где и сейчас стоят мои книги. Куда до сих пор приходят счета. И куда я ухожу, пока Марси не бывает в городе.

А, поскольку идёт отсчёт последних дни перед Рождеством, Марси как обычно в отъезде. На сей раз в Чикаго.

Мне плохо.

Потому что этой ночью я должен работать. И не могу делать этого в домике мечты на Восемьдесят Шестой. Потому что весь Нью-Йорк сегодня в рождественских украшениях. А к моим услугам целых две квартиры — чтобы быть одному. И мне стыдно просто поболтать с Филом. Из-за страха признать, что я одинок.

Итак, на дворе 12-ое декабря, Бэрретт в своём полуподвальном убежище, роется в пыльных томах в поиске нужных прецедентов. И убивает время, вернуть которое не в силах.

Когда работа лечит, или, хотя бы оглушает, она на самом деле затягивает. Но благодаря свежеобретённому умению самоанализа, у меня не получается анализировать ничего другого. Я даже не могу сосредоточиться. И вместо дела «Мейстер против штата Джорджия» изучаю себя.

А в лифте на работе играют рождественские мелодии, а у меня от них рождественская шизофрения.

Вот проблема, доктор. (Вообще-то я разговариваю с собой, но поскольку уважаю своё мнение, то обращаюсь к себе «доктор» ).

Господь Бог, властью Своей утвердил, как закон:

«Будь дома на Рождество»

Я могу игнорировать многие из его заповедей, но эту блюду неукоснительно.

Бэрретт, у тебя просто тоска по дому, следовательно, тебе стоит, чёрт побери, составить какой-нибудь план.

Но, доктор, тут-то и вся проблема.

Где дом?

(«Там, где сердце, естественно. С вас пятьдесят долларов, пожалуйста»).

Благодарю вас, доктор. Ещё за пятьдесят, мог бы я спросить: Где моё чёртово сердце?

Это как раз то, чего я иногда не могу понять.

Когда-то я был ребёнком. Я любил получать подарки и украшать ёлку.

Я был мужем, и, благодаря Дженни, агностиком («Оливер, я бы не стала оскорблять Его чувства, говоря „атеист“»). Она приходила домой после обеих своих работ, и мы отмечали праздник вдвоём. Распевая не очень приличные вариации рождественских гимнов.

Что всё равно много говорит о том, что такое Рождество. Вместе — значит вместе, и мы всегда были вдвоём в этот вечер.

Тем временем на дворе полдесятого, пара дюжин дней на рождественские покупки — а я застрял на обочине жизни. Как уже сказано, у меня проблема.