В поисках Шамбалы, стр. 19
Конечно, если игнорировать философскую наполненность образа, если подойти к нему прямолинейно, то тогда затуманится совершенно очевидное, что слово «царь» — это слово-аллегория, что оно символизирует творческое начало мироздания, внутреннее творческое "я" человека. Утверждение «царственности» творческого труда — вот пафос стихов Рериха. Воспитай в себе «царя» и «владыку» собственной жизни, стань радостным творцом жизни — вот зов стихов Рериха.
Краеугольным для обоих поэтов было понятие «Учитель». В Индии, и вообще на Востоке, очень развито почитание этого понятия. В него вкладывают возвышенный смысл. Оно священно.
— Понятие Гуру — Учителя, — говорит Рерих, — только на Востоке возносимо с таким почитанием и достоинством. Напомню… легенду о мальчике-индусе, познавшем Учителя.
"Спросили его:
«Неужели солнце потемнеет для тебя, если увидишь его без Учителя?»
Мальчик улыбнулся:
«Солнце останется солнцем, но при Учителе мне будут светить двенадцать солнц».
Солнце мудрости Индии будет светить, ибо на берегу реки сидит мальчик, знающий Учителя".
В полном согласии с индийской традицией в поэтической системе Рериха образ Учителя, то четко очерченный, то ускользающий и сливающийся с небесной синевой, является главной пружиной динамического движения стиха. Даже название книги образовано от имени великого восточного Учителя мудрости Мории. На первый взгляд одинаков поэтический прием Тагора и Рериха: форма обращения к Учителю. Но здесь есть разница. В стихах Тагора ученик обращается к Учителю, а в стихах Рериха — Учитель к ученику. Разница не формальная, а принципиальная, особенно если вспомнить, что торжественные слова «владыка», «Учитель», «царь» обозначают творческий зов жизни. В первом случае человек хочет услышать зов, но еще не слышит и ждет, а во втором — слышит и потому обязан действовать. Понятие «Учитель» приобретает конкретную направленность. Как и Тагор, Рерих иноща превращает Учителя в сказочного владыку. Но, как правило, Учитель у него олицетворяет то внутреннее "я", что, как точка света, живет в человеке, борется и побеждает чувства и низменную природу человека. Поэтическое воображение Рериха наделяет внутреннее "я", в котором сконцентрированы лучшие мысли и чувства человека, самостоятельной жизнью. Как бы отделившись от человека, оно зовет его ввысь. Этот неожиданный прием придает поэтической речи Рериха неповторимую специфику. Стихи приобретают безличный характер; авторское "я" отступает на задний план, исчезает, растворяется в порыве духовной радости. Вот почему столь частые обращения к «мальчику» (в книге Рериха они составляют целый раздел) вовсе не назидание, не сентенция, не напутствие кому-то. Нет, это обращено к себе, это призыв к мобилизации своих духовных сил. Слово «Учитель» для Рериха — формула действия. Все, что зовет вверх, и есть Учитель!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
«ПРОШЛОЕ ЛИШЬ ОКНО В БУДУЩЕЕ»
Мировосприятие Рериха в высшей степени диалектично. Он стремится охватить жизнь сразу в ее трех временных измерениях, и потому прошлое, настоящее и будущее у него не разорваны, а едины и нерасторжимы. Эта особенность его поэзии далеко не всеми была осознана. В одном из писем Рерих отмечал: «Публика совершенно не понимает „Цветы Мории“, но все-таки чувствует, что есть какое-то внутреннее значение». Поэт придавал большое значение именно внутреннему настрою книги, внутренней связи между стихами. Не случайно четырехчастное, симфоническое построение книги: три цикла стихов, названных Рерихом «сюитами», и поэма «Наставление ловцу, входящему в лес». Уже сама композиция книги как бы символизирует восходящее по ступеням движение и развитие человеческого духа, призванного к творчеству.
Первый цикл объединен названием «Священные знаки». Здесь все подчинено ключевой теме — пробуждению пытливого человеческого духа. Он лишь смутно различает, он не видит, а скорее угадывает светлые знаки, которые затемнены для него и ночною мглой, и туманом суетливой повседневности, и пеленою собственных сомнений и страхов. Это как бы начало трудного, но радостного пути восхождения.
Во второй части книги («Благословенному») смутное ожидание открытия вырастает в уверенность. Человек слышит свой внутренний голос, зовущий к труду и творческому напряжению. Горы, облака, небо — все пронизано зовом: «Встань, друг. Получена весть. Окончен твой отдых».
Третий раздел книги — «Мальчику». Мальчик — это творческий дух человека, делающий первые робкие, но уже самостоятельные шаги. В духовной битве, битве света и тьмы, мальчик вырастает в воина. Ему сужден подвиг. «Победа тебе суждена, если победу захочешь».
Четвертую часть книги составляет поэма «Наставление ловцу, входящему в лес». Для Рериха поэма имела особое значение, он считал ее главной программной вещью. Созданная в 1921 году в радости поэтического озарения (поэма написана, что называется, за один присест, в один день!), она предваряет самый важный, самый зрелый период в творчестве художника. Голос творца, осознавшего свое назначение, звучит здесь с полной силой. «Это твой час… Радуйся! Радуйся! Радуйся! Ловец трижды позванный».
Маленькая философская поэма «Священные знаки». В ней автор как бы оглядывается на все, что оставлено минувшим.
В этом напряженном, пронизанном предчувствием открытия тайн стихотворении, которое дает настрой всей поэтической книге, хотелось бы выделить строки: «Сказка-предание сделалось жизнью». Здесь буквально в одной фразе запечатлено отношение Рериха к легенде. Легенда, сказка, предание играли исключительную роль в творчестве художника. Смешение реального и легендарного, пожалуй, самая характерная особенность его стиля. Граница между ними у него исчезающе зыбка и подвижна. На его картинах реальные предметы, окружающие нас, незаметно приобретают сказочные очертания; в прозрачных контурах облаков и гор внезапно различаешь величественно-одухотворенные лики, а персонажи народных сказаний (Гесэр-Хан, Матерь Мира) «заземлены», они наделены человеческими чертами.
Понимание краеугольной значимости легенды у Рериха не только эмоция, не только интуиция, оно базируется на опыте, наблюдениях, на глубоком изучении исторического материала. «Самые серьезные ученые, — говорит художник, — уже давно пришли к заключению, что сказка есть сказание. А сказание есть исторический факт, который нужно разглядеть в дымке веков».
«Неведомые нам слова. Все они полны смысла». Но письмена, берегущие «мудрые тайны», не только иероглифы или клинописные знаки, над расшифровкой которых бьются умы выдающихся ученых. Для Рериха понятие «письмена» выступает в расширенном и глубинном значении слова. «Мудрые тайны» хранят не только умершие языки древности, их дыхание доносит до нас и поэзия народных преданий. Но мы однозначно и придирчиво-педантично подходим к легенде. По существу, мы усваиваем лишь внешнее начертание образа, не пытаясь проникнуть в первозданность смысла его. Мы забываем, что язык легенд — это язык древних символов. А он нами утрачен, и его надо восстанавливать.