Шпаги и шестеренки (сборник), стр. 18

Сэр Уильям молча смотрит на стоящего перед ним офицера в парадной форме капитана Королевского летного корпуса. На тускло поблескивающий Крест Виктории [9] и столь же тусклый блеск пальцев правой, неживой руки. Ничто не отражается на слегка порозовевшем лице Пятого Морского лорда, когда он медленно поднимается из своего кресла. Шаг сэра Уильяма, как всегда, тверд, осанка безупречна. По-прежнему свернутую в трубку газету он сжимает в левой руке, и то, что газета эта слегка подрагивает, способен заметить только самый внимательный наблюдатель. Остановившись напротив офицера, Его лордство несколько свинцово-тяжелых мгновений смотрит ему в глаза. Во вновь наступившей тишине монотонное жужжание мухи, отчаянно бьющейся в оконное стекло, кажется особенно громким.

– А как же король? – наконец, произносит сэр Уильям жутковатым голосом, слегка звенящим от сдерживаемого с трудом негодования. – Неужели вы и Его величеству представились этим… этим именем, более подобающим какому-нибудь боксеру, дерущемуся за деньги на потеху толпе?

– Это было бы крайним неуважением к Его величеству… – слегка склоняет голову офицер. Его лордство едва слышно стравливает воздух сквозь плотно сжатые губы, похожие на идеально прочерченный сабельный шрам. И слышит окончание фразы: –…обойтись одной фамилией. Разумеется, я сообщил ему также и свое имя. Персей.

– Это… это…

– Да, милорд?

– Это неслыханно, сэр. Это возмутительно. Это позор.

– Осмелюсь уточнить, милорд: что именно?

Два удивительно похожих взгляда снова скрещиваются, словно две шпаги в руках искушенных фехтовальщиков. Короткое противоборство. Слегка проявившиеся желваки на скулах. Едва заметно увлажнившийся лоб. А потом сэр Уильям, разрывая контакт, резко отворачивается к окну. Делает три глубоких вдоха-выдоха. И вновь обращает к капитану бесстрастную алебастровую маску, вот уже скоро шесть десятилетий служащую лицом одному из самых влиятельных людей Британской Империи.

– Разумеется, я имел в виду эту статью. Ужасно. Просто никуда не годится.

Бледные губы Армстронга трогает тень улыбки. Не только германские асы умеют ценить мужество противника, способного с достоинством принимать поражение. Вытягиваясь по стойке «смирно», он щелкает каблуками:

– Вы абсолютно правы, милорд. Фотография вышла не слишком удачной…

Вера Камша

Всё, не считая призраков

– Увы, мой дорогой Гарри, – Сэр Герберт элегантно и горестно развел руками, – дать согласие на твой брак с Летти я не могу. Будем говорить прямо, ты – нищий, а моя девочка не может лишиться множества мелочей, которые делают жизнь приятной, и без которых ваш рай в шалаше обернется адом на съемной квартире.

– Летти выше этого! – «Дорогой Гарри», он же одиннадцатый барон Морноу, красивый молодой человек, будто сошедший с картины прерафаэлита, с возрастающим недоумением уставился на собеседника.

– Молодая девица не может быть выше хороших перчаток, – отрезал сэр Герберт. – Вернее, может, но тогда она ужасна или несчастна. Вижу, ты хочешь объясниться, причем не со мной; Летти тебя, разумеется, выслушает. Надеюсь, ты примешь ее ответ, как джентльмен, а не как, гм, поэт. Если захочешь обсудить свои дела, я к твоим услугам, хотя выход у тебя один – подходящая женитьба.

– Я… Я никогда…

– Мы еще вернемся к этому разговору, – сэр Герберт закурил и с удовольствием откинулся на спинку кресла. – Я очень любил твоего отца, Гарри, но все, что я могу сделать для своего покойного друга, это вытащить тебя из столицы мыльных пузырей. Не сейчас, сейчас ты будешь недоумевать и страдать. Летти должна быть в саду у качелей, можешь воспользоваться моим окном [10], вряд ли тебе хочется идти через дом…

– Благодарю вас, сэр, – Морноу заставил себя пойти по обсаженной зацветающими маргаритками дорожке спокойным шагом, но, скрывшись из глаз будущего – в этом молодой человек вопреки сказанному не усомнился – тестя, почти побежал. В чувствах Летти он был уверен свято, но действительная, пусть и преодолимая, трудность оказалась не столь хороша, как на страницах романов, а уж сэр Герберт… Ну как он только мог?!

Сэр Герберт Вилкенгем был другом детства и соседом скоропостижно скончавшегося десятого барона Морноу. Решение породниться джентльмены приняли сразу же после крестин Летиции, жениху тогда не исполнилось и четырех. Узнав о помолвке, Гарри ужасно возгордился и пребывал в таком состоянии, пока не увидел свою суженую, оказавшуюся мелкой, крикливой и противной. Гордость сменилась отчаяньем, однако папенька сказал, что все решено, а через семнадцать лет Летти будет само очарование.

На учебу Морноу-младший отбыл, не испытывая к пухленькой соседке никаких чувств, кроме досады, усугубленной родительскими напоминаниями об обязательствах перед Вилкенгемами. Год назад будущий лорд, приехав на каникулы, уныло отправился с дежурным визитом к невесте и обрел Гебу, Беатриче, Офелию… одним словом – идеал. В университет юноша умчался на крыльях любви, оказавшимися еще и крыльями Пегаса; в Вилкенгем-холл стаями летели сонеты, канцоны и оды. Заслуженные – Летиция была не только обворожительна, она изумительно чувствовала поэзию!

Читая и перечитывая ответы возлюбленной, Генри Монроу благодарил судьбу за ниспосланное ему чудо. Единственное, о чем молодой человек слегка сожалел, это о богатстве невесты и о том, что на пути к счастью нет никаких преград. Вот если б Вилкенгемы разорились, а отец, узнав об этом, потребовал бы разорвать помолвку… Но Морноу никогда не были корыстны! Вот незаконнорожденной Летти оказаться могла, если сэр Герберт в юности тайно женился на испанке или актрисе… С каким бы восторгом Гарри вышвырнул мерзкого шантажиста, заявившегося с копией брачного договора! Не сложилось – шантажист так и не появился, а в начале апреля Морноу-младшего срочно вызвали домой.

По праву гордившийся своим здоровьем отец, возвращаясь из гостей, попал под ливень и простыл; сперва болезнь не казалась опасной, потом стало поздно. Доктора с прискорбием качали головами и разводили руками; не прошло и недели, как молодой человек стал бароном и обладателем внушительной кипы векселей и закладных, в которых ничего не понимал. Он вообще ничего не понимал, только дом стал пустым и каким-то выстывшим: сдвинутые шторы, запах прописанных матери капель и тишина. Сестер и младшего брата после похорон отослали к тетке, а борзую Фэнси, повадившуюся по ночам выть в парковой беседке, по настоянию матери отдали лесничему. Не знающий чем себя занять Гарри бродил из комнаты в комнату, потому и услышал, как старшая горничная и дворецкий сетуют, что теперь у молодого лорда с мисс Летти вряд ли что-то выйдет.

Требовать объяснений у прислуги было неприлично, но Гарри, немного подумав, вспомнил, что объявление о помолвке дать не успели, а из-за траура свадьбу придется отложить. Вилкенгемы были слишком хорошо воспитаны, чтобы напомнить о себе первыми, но двухнедельное молчание Гарри могли счесть отказом от прежних обязательств. Утром молодой человек велел оседлать Француза и отправился к сэру Герберту с извинениями, только они не потребовались.

– Гарри!

– Летти!

– Гарри, папа тебе уже сказал?

Вся в розовом среди бело-розовых цветов, мисс Вилкенгем казалась самой весной, о чем Гарри и сообщил: