Шпаги и шестеренки (сборник), стр. 1

Шпаги и шестеренки (сборник)

* * *

Владимир Венгловский

Дети луны и тумана

«В день летнего солнцестояния почетные члены клуба Механиков сэр Джон Редмонд и сэр Эван Броуди совершат повторное испытание сконструированной ими машины пространства. Первое, как помнят наши читатели, в прошлом году завершилось катастрофой – взорвался паровой котел. Тела смелых механиков были восстановлены за счет клуба.

«Сочетание механики и алхимии творит чудеса, – заявляют изобретатели. – Сегодня мы сможем проложить путь в иные миры и расширим границы Британской империи! Слава королеве!»

«Таймс», Лондон, 1895 г.

* * *

Ночь превращает Город в загадку. Пронизанная туманом мгла расползается по подворотням, вспыхивают газовые фонари, подмигивают огнями закрывающиеся окна. Улицы, столь оживленные днем, пустеют, отдавая власть в Городе шуршащим дубовым листьям. Листья сыплются безостановочно, будто их целыми охапками сбрасывают с зависшего над Городом дирижабля. Гонимые ветром, они разлетаются по каменным мостовым, цепляются за железные паутины оград, укрывают коричневыми лоскутами паровые дилижансы. Плывут игрушечными корабликами по темной воде Грейт-Уз.

Я люблю стоять на старом мосту, ведущем за город. Восточная часть Города, уже давно ставшая моей тюрьмой, светится россыпью звезд. На западе возвышаются черные остовы горелых кварталов. Впереди, за мостом, туманная неизвестность. В ночной тишине ветер шелестит среди дубовой рощи, до которой мне никогда не добраться.

Но кроме рощи я вижу залитую лунным светом туманную дорогу. Я знаю, что в действительности ее нет, что это лишь мираж иного мира, едва заметный, но таинственно-прекрасный, который, не переставая, зовет меня к себе.

– Тебе тоже нравится это место.

Добрый Малый Робин подошел как всегда неслышно. Только что мост был пуст, и вот уже закутанная в старомодный зеленый плащ фигура с шутовским колпаком на голове стоит у меня за спиной.

– Словно мир разделен надвое: добро и зло, ночь и день, – продолжил Робин, подойдя ближе и перегнувшись через каменные перила. – Нарушь хрупкое равновесие – и всё изменится, никогда не будет прежним. Так же, как вы изменили свой старый мир. Так же, как ты хотел изменить этот.

– В том мире я бы спас Элизабет.

– Спас? Или запер бы за шестеренками и электрическими проводами? – Робин смахнул с перил дубовый лист и тот, кружась, опустился в воду. – Я видел, как она уходила по лунной дороге, но, к своему удивлению, снова встретил ее этим вечером среди сгоревших домов.

– Не может быть, – сказал я и повторил: – Не может быть. Бетти умерла. Похоронена в фамильном склепе. Ее больше нет.

– Ты не веришь мне, человек? Тогда защищайся!

Робин выхватил из-под плаща шпагу. Гарду блеснувшего холодным лунным светом клинка обвивала вечнозеленая ветвь. Каждый раз, когда мы фехтовали с Робином, мне казалось, что ветвь выглядит по-другому, отображая настроение владельца шпаги. В этот раз она ощетинилась шипами терновника.

Я увернулся от выпада, выхватил клинок из своей трости, парировал следующий удар. В правой руке – шпага, в левой – ножны, в которые превратилась часть трости. При определенной сноровке они могут послужить дубинкой. Робин сражался, намотав длинный плащ на левую руку. Его школа фехтования была странной. Он подпрыгивал, словно кузнечик, казалось, даже зависал в воздухе, нападал неожиданно, не так, как фехтуют люди, рисковал и открывался, чтобы провести красивый прием. Но в то же время был неуязвим. Мы фехтовали, а мысли о Бетти не давали мне сосредоточиться. Плащ Робина дрожал перед глазами, превращал противника в зеленое размытое пятно.

Я не мог верить шуту Оберона, славившемуся своими выходками. Не должен был верить. Народу луны и тумана, шутникам и моим тюремщикам, вообще нельзя доверять. Но игнорировать слова Доброго Малого я не мог.

Мы не были с ним друзьями – ведь нельзя дружить с рекой или деревом, силы природы живут сами по себе. Но с недавних пор ему нравилось гулять вместе со мной. Он являлся незваным и пропадал, не прощаясь. Может быть, Робину просто не хватало собеседников среди людей, и он не хотел упускать возможность поболтать с человеком, который мог его видеть.

Выпад, парирование! Звон клинков! Робин фехтовал с нечеловеческой быстротой. Мне казалось, что он может легко проткнуть меня шпагой, но пока ни один из его выпадов не достиг цели. Зато я нанес меткий удар. Разрезанный плащ Робина затрепетал на его руке двумя зелеными лоскутами. Робин отпрянул.

– Ты славно фехтуешь, Джон! – Он опустил шпагу. – Твои механизмы дают тебе хорошую быстроту и реакцию.

Я тоже опустил оружие и шагнул к Робину.

– Но не добавляют тебе хитрости! – Робин резко взмахнул шпагой, метя мне в лицо.

Увернуться или парировать выпад я не успел, клинок оставил на лбу царапину и разрезал ремешок монокуляра. Прибор слетел с головы, звякнул о камни.

– Никогда не доверяй противнику, – засмеялся Робин.

Теперь я его не видел, и смех, казалось, доносился отовсюду. Я взмахнул шпагой, стараясь задеть невидимку, но это было бесполезно. Шут Оберона наслаждался положением.

– Никогда не верь детям луны и тумана. Верь только себе!

Острие его шпаги укололо меня в правую руку, я выронил оружие. Наотмашь взмахнул ножнами, отгоняя противника, пригнулся, надеясь поднять монокуляр, но Робин отбросил его в сторону.

– Ты слаб, сэр Джон. Твои механизмы тебе не помогут!

Я вскинул руку на голос, на смех своего тюремщика. Громко щелкнула пружина спрятанного в рукаве самострела, и тяжелая железная стрела просвистела в воздухе. Послышался вскрик. Будто наткнувшись на что-то, стрела остановилась, а затем медленно опустилась к мосту.

– Дурак! – прошипел Робин.

Я подобрал монокуляр, по стеклу которого теперь пробежала трещина, и прижал к глазу.

– Глупец! – Шут Оберона бился на камнях, как раненый пестрый зимородок.

Из его груди торчала стрела. Я бросился к Робину, склонился, приложил к ране носовой платок, вмиг окрасившийся кровью. Казалось, что за нами наблюдают тысячи лиц. Они скрывались в ветре и воде, прятались среди темноты. Над далеким лесом поднимались черные великаны.

– Сейчас, потерпи, – бормотал я.

Рана, пробившая сердце, смертельна. Там, в своем мире, я мог бы заменить сердце на механический насос, кровь вновь побежала бы по сосудам Робина, но что я могу здесь? Только создавать заводные карусели и игрушки на потеху публике, поднимать желающих на дирижабль – пародию на огромные воздушные корабли моего мира, и конструировать паровые дилижансы, которые развалятся, едва пересекут черту Города.

– Славно я тебя напугал, человек, – вдруг улыбнулся Робин.

Он сел, выдернул стрелу из груди, отбросил в сторону. Она покатилась по камням и с всплеском упала в воду.

– Хорошая шутка, – сказал Робин, но его лицо было неестественно бледным.

Он протянул мне руку. Я отвернулся, поднял шпагу, выпрямился и спрятал оружие в трость.

– Да ладно тебе, Джон, – улыбнулся Робин. – Подумаешь, эка невидаль, в который раз меня уже убивают. Шута Оберона не подстрелить, словно куропатку. И вообще нам с тобой не привыкать к смерти.

Я отряхнул пальто.

– Ты шутил насчет Бетти?

– Нет, сэр Джон, я был совершенно серьезен. Я видел Элизабет сегодня на рассвете. Она шла в то время, когда утреннее солнце встретилось на небе с луной, и еще сверкали последние звезды, но Элизабет не замечала этой красоты. Ее глаза были пусты, а шаги, как у куклы-марионетки, которую дергают за ниточки.

– Она шла в глубь горелых кварталов?

– Возможно, – пожал плечами Робин. – Я не следил – мне было не до этого – меня ждала прекрасная Оливия, чьи крылья тонки, как ветер, а тело обольстительно, как июльская роза. И – да, Элизабет ни капельки не изменилась, будто не прошло шести лет, во время которых ты в одиночестве блуждаешь ночными улицами, хотя вокруг столько красивых женщин.