Я из Одессы! Здрасьте!, стр. 27

Акробат:

— Ничего не могу понять, ты умный парень, на кой… тебе сдался этот дирижабль? Да продай ты его на хуй.

— А кто его купит? Кто захочет с ним возиться? Миров:

— Да, Борис, это ошибка.

— Непростительная глупость с моей стороны! Если бы я не купил этот идиотский дирижабль, то на эти деньги я бы мог купить огромное количество угля.

— А уголь тебе зачем? — возмущённо крикнул акробат. Но ему уже никто не мог ответить, так как Миров в голос расхохотался, а вслед за ним и я. Только акробат не хохотал и был огорчён. А Миров сказал мне:

— Борис, я бы выдержал любую вашу покупку, но только не уголь.

БУХГАЛТЕР

Самые нетерпеливые люди — это те, которые живут в коммунальных квартирах. Представьте себе коридорную систему на тридцать комнат с одним туалетом. Утром занимаешь очередь в туалет и попадаешь в него к концу дня. В Союзе за взятку можно все достать и всего достичь. Но взятки и блат в коммунальных квартирах не проходят. В туалет ты можешь попасть только тогда, когда подошла твоя очередь. Влезть вне очереди рискованно — могут убить. Люди там живут нервные, у каждого внутри бродит шаровая молния, и каждый ждёт момента, чтобы этот заряд обрушить на соседа.

Вот в такой коммунальной квартире с одним туалетом жил бухгалтер Шапиро со своей многочисленной семьёй. На работу к нему пришла ревизионная комиссия и обнаружила у Шапиро недостачу в 110 рублей. Дело передали в суд. В суде бухгалтер Шапиро доказывал, что документ на 110 рублей затерялся, но он есть, и он его обязательно найдёт и представит суду. Гуманный советский суд, учитывая, что товарищ Шапиро работает на одном месте 35 лет и имеет много похвальных грамот, дал ему не 25 лет тюрьмы, а только шесть месяцев с оговоркой, что как только будет представлен оправдательный документ на 110 рублей, суд сразу же выпустит Шапиро на волю.

После суда бухгалтера Шапиро повели в тюрьму, а жена Шапиро Сарра, убитая горем, поплелась домой. Дома у Сарры были авгиевы конюшни. В одной комнате жили семь человек, и что-то найти там считалось большим подвигом. Но Сарра была уверена, что документ на 110 рублей есть, он где-то в доме, и решила во что бы то ни стало найти его. С утра до ночи она искала оправдательный документ для своего мужа, отца и дедушки Шапиро. И вдруг на десятые сутки Сарра находит расписку на 110 рублей. Она, конечно, могла пойти сразу в суд и освободить своего мужа. Но на радостях она побежала в тюрьму, чтобы сообщить ему радостную новость.

Сарра, плача от счастья, показала расписку мужу и сообщила ему, что сейчас побежит в суд, и он сегодня же будет дома. Бухгалтер Шапиро без энтузиазма выслушал радостный монолог жены и сказал:

— Сарра, я тебя очень прошу не ходить в суд и не показывать эту расписку. Мне семьдесят три года. Из них я работаю как проклятый, без отпуска пятьдесят лет; я устал от жизни, от работы. Впервые за семьдесят три года здесь в тюрьме я узнал и почувствовал, что такое отдых. Я высыпаюсь, я вовремя ем, каждый день нас выводят на тридцатиминутную прогулку, в тюрьме я ожил. Дай мне возможность посидеть весь срок. В тюрьме я ожил. Дай мне возможность посидеть весь срок.

— Сема! О чём ты говоришь?! — возмутилась Сарра. — Подумай обо мне, о детях, о внуках и, наконец, что подумают об этом соседи?

— Сарра, когда меня не будет в живых, то тебе, детям и внукам будет ещё хуже. А что подумают про меня соседи-уголовники, мне глубоко наплевать. Дай мне возможность отсидеть полсрока. Хорошо?

— Ни за что, — сказала Сарра. — Сема! Не будь эгоистом, нельзя думать только о себе. Если тебе хорошо, то ты должен знать, что нам плохо.

— Ша, только не кричи. Я за десять дней, что сижу в тюрьме, отдохнул, но ещё далеко до выздоровления. Здесь в тюрьме питание такое, что можно быстро вылечить язву, почки и печень. В питании нет ни одной жиринки, и это то, что нужно для лечения таких болезней. Из тюрьмы все выходят и забывают про свои болезни. Когда мне представится такая возможность, я тебя спрашиваю? Не делай все сгоряча, подумай и помоги мне остаться здесь ещё два месяца.

— Боже мой, как тюрьма меняет человека! — сказала Сарра. — Как только тебе, Сема, стало хорошо, так ты уже забыл, что другим людям плохо.

— Саррочка, не обижайся, ты же знаешь, что пятьдесят лет я не отдыхал ни одного дня. Я всю жизнь работаю. По советским законам каждый трудящийся имеет право после проработанных одиннадцати месяцев на двадцать четыре дня отпуска. Во имя наших детей дай мне ещё посидеть один месяц.

— Почему ещё один месяц? — возразила Сарра. — Ты же сам сказал — двадцать четыре дня. Десять ты уже отсидел, так? Я тебе дам ещё отсидеть четырнадцать дней и хватит.

— Сарра, я же пятьдесят лет не был в отпуске!

— Сема не наглей, — сказала Сарра и, не поцеловав своего любимого мужа, с которым прожила сорок пять лет, ушла из тюрьмы, хлопнув сердито железной дверью.

СМИРНОВ-СОКОЛЬСКИЙ

Смирнов-Сокольский был замечательным артистом эстрады, писателем, библиофилом и потрясающим острословом, который, как истинный скоморох, сыпал шутками, невзирая на лица. Друзья очень любили Смирнова-Сокольского, но побаивались его острого языка. О себе Смирнов-

Сокольский говорил: «Как друг я — дерьмо, зато как враг… В этом деле у меня надо брать шестимесячные курсы…»

Смирнов-Сокольский всегда посмеивался над евреями, которые давали своим детям русские имена. Своей собаке он дал имя Рива.

Когда ему сообщили, что у писателя Дыховичного родился сын Иван, Николай Павлович задумчиво произнёс: «Ну что я могу сказать… Иван — очень редкое еврейское имя…»

Знаменитый куплетист Илья Набатов, не отличавшийся красотой, встретил однажды Смирнова-Сокольского и говорит:

— Взгляни на меня, Коля! Я отдыхал полтора месяца, правда, я похорошел?

— Конечно, Илюша, — согласился Николай Павлович и добавил. — Похорошевшая жаба!…

Как-то перед выступлением Смирнов-Сокольский, посмотревшись в зеркало, говорит мне:

— Видишь, Борис, у меня нос красный. Я обратился к врачу и спрашиваю, что нужно делать, чтобы нос не краснел? Врач говорит: «Надо бросить пить!» Так знаешь, что я решил? Я решил его пудрить.

Илья Набатов бросил курить. Сокольский встретил его и говорит:

— Вот ты, Илюша, бросил курить. Ты будешь дольше всех нас жить лет на пять. И вот представь себе: никого уже нет в живых, ни меня, ни Гаркави, ни Менделевича… И вот ты идёшь по Столешникову переулку и встречаешь Афанасия Белова, Так стоит ли из-за этого долго жить?..

Когда артисту на склоне лет давали звания, Сокольский говорил: «Беззубой белке — воз орехов».

Сидя в ресторане в обществе своих друзей, их жён и других уважаемых женщин: Марии Мироновой, Клавдии Шульженко… Сокольский обращается к официанту: «Ещё триста граммов водки и, пожалуйста, перемените дам…»

Кстати, зная о болезненной страсти Гаркави к вранью, Смирнов-Сокольский говорил о нём:

— Когда Гаркави говорит «здрасьте», это надо ещё проверить.

«Как жизнь?» — спрашивали Смирнова-Сокольского. Николай Павлович отвечал: «Прошла». Когда в обществе к Николаю Павловичу приставали, чтобы он рассказал что-нибудь смешное, он говорил: «Хотите, я вам могу рассказать, как одна старая еврейка занозила жопу?» И все от него отставали.

Данкман, начальник управления цирков, жаловался Сокольскому:

— Где логика, где справедливость? Я, начальник управления цирков, получаю триста пятьдесят рублей в месяц, а иллюзионист Кио получает около тысячи рублей.

Сокольский ему ответил:

— У меня есть третий экземпляр Советской Конституции. Я прочёл эту Конституцию три раза от начала до конца. Там нигде не было написано, что Данкман не может стать иллюзионистом, а если говорить о национальности, то Кио тоже еврей. Стань иллюзионистом и не завидуй ему.

Сокольский говорил: «Что такое шефский концерт? Шефский концерт — это левый, доведённый до абсурда».