Последний сёгун, стр. 7

– Зачем капитулировать до решающего сражения? Нужно сначала вступить в бой, бросить все силы на борьбу, и только в случае поражения пойти на соглашение! – полагали сторонники «изгнания варваров». На западе Японии они группировались вокруг императора Комэй, на востоке страны наиболее рьяным проповедником таких взглядов был Нариаки из Мито…

Так или иначе, в самый разгар сумятицы, вызванной появлением «черных кораблей» коммодора Перри, сёгун Иэёси приказал долго жить.

Сообщая Перри о кончине сёгуна, чиновники правительства бакуфу были вынуждены изобрести новое слово «тайкун „ – „великий господин“: до тех пор, пока в Киото находился император, сёгуна никак нельзя было называть правителем страны. Равным образом нельзя было дословно перевести слово „сёгун“ как „генерал, командующий“: тогда он становился обыкновенным военным, что никак не соответствовало его действительному статусу. Для того, чтобы выйти из этого тупика, в конце концов и было создано не виданное ранее в японском языке слово, которое иностранцы, в частности, французы, поняли и перевели как „император“, «коронованный глава“. И в определенном смысле они были правы: действительно, подлинный властелин этой страны ушел в мир иной, а его место занял умственно несостоятельный наследник.

Глава III

Ёсинобу неоднократно имел аудиенции у сёгуна Иэсада, но когда Хираока Энсиро, ставший его ближайшим помощником, спрашивал господина: «Каков он, верховный правитель?», то Ёсинобу отмалчивался или коротко говорил: «Высших не обсуждают». На самом деле Ёсинобу был блестящим оратором, поток его красноречия часто невозможно было остановить, но когда заходила речь о сёгуне, он молчал, словно глухонемой – видимо, сказывалось конфуцианское воспитание, полученное в Мито.

В действительности он не раз имел возможность удивиться странностям в поведении Иэсада. Однажды, когда тот был еще наследником, Ёсинобу прибыл для аудиенции в его особняк, расположенный в Западном бастионе сёгунского замка в Эдо.

– Кто там? – быстро поднял голову Иэсада. Его глаза бегали, треугольное лицо было бледным. У ног Иэсада стояла позолоченная переносная жаровня, в которой на угольях покоился глиняный горшок. Держа в руке бамбуковые палочки, сёгунский наследник предавался любимейшему своему занятию – жарил бобы. – А, это ты, Ёсинобу? Возьми! – наследник отсыпал гостю горсть бобов.

В это время в замковый сад забрел домашний гусь. Заметив птицу, Иэсада спрыгнул с веранды и с громким криком бросился за ней в погоню. Никак нельзя было поверить в то, что это взрослый мужчина, уже успевший похоронить двух своих жен: сначала он был женат на дочери регента Такацукаса, потом – на дочери канцлера Итидзё. Обе скончались вскоре после свадебных церемоний…

С тех пор, как Иэсада стал сёгуном, все аудиенции Ёсинобу по высочайшему поведению давались в саду [33]. Иэсада был в саду и на этот раз: неровным шагом, словно прихрамывая, он быстро ходил по тропинке вдоль берега пруда, держа в руках европейскую винтовку со штыком. Иэсада очень любил эту винтовку – подарок голландцев – и с криками «Огонь! Огонь!» часто гонялся за своими приближенными, в шутку держа их на мушке. Приближенные смертельно бледнели и не знали, как увернуться от штыка.

Вот и сейчас Ёсинобу прокрался к пруду и, преклонив колени, ждал, когда уляжется вся эта кутерьма. Наконец, Иэсада сообразил, что дожидающийся его человек есть не кто иной, как Ёсинобу. Отбросив в сторону винтовку, он посмотрел на гостя так, словно увидел дьявола:

– Осигэ! Я боюсь! Здесь Хитоцубаси! – чуть не плача позвал он кормилицу. Как член сёгунской фамилии, Ёсинобу не раз встречался с Иэсада, но такой бурной реакции на его появление не было никогда.

Растерявшиеся приближенные сёгуна попросили Ёсинобу удалиться, что он и сделал. Юношу не покидала досада. «Неужели я так похож на чудовище?» – снова и снова спрашивал себя Ёсинобу. Видимо, кто-то подбросил Иэсада эту мысль. А кроме женщин из внутренних покоев сделать это было некому…

Вместе со сменой правителя, естественно, менялся расклад сил в женском окружении сёгуна. При Иэсада внутренний женский круг возглавляла его родная мать О-Мицу. Она была дочерью знатного самурая Атобэ Юдзаэмон и прислуживала предыдущему сёгуну Иэёси еще в те времена, когда он был наследником. О-Мицу, можно сказать, посчастливилось. Покойный сёгун Иэёси, хоть и не был столь ярым сластолюбцем, как его отец Иэнари, но все же успел за свою не очень долгую жизнь вступить в близкие отношения с 50–60 женщинами. Двенадцать из них забеременели от военного правителя, но почти все его дети умерли во младенческом возрасте. Выжил лишь слабоумный сын О-Мицу. Вот это и была улыбка фортуны.

После смерти Иэёси, когда Иэсада стал сёгуном, О-Мицу взяла себе имя Хондзюин [34] и стала по степени влиятельности чуть ли не вровень с самим правителем. Ведь слабоумный Иэсада мог вести доверительные разговоры только со своей матерью или с кормилицей, и поэтому теперь одна лишь О-Мицу могла донести до страны мнение «великого господина» Японии.

О-Мицу до крайности ненавидела дом Мито, полагая, что Нариаки с помощью Хитоцубаси Ёсинобу стремится захватить власть в сёгунском доме Токугава. И, надо сказать, она была не столь уж далека от истины; наверное, в действительности так оно и было.

Ведь если Ёсинобу станет сёгуном, то его родной отец Нариаки займет в бакуфу высокую должность регента. Войдя в замок Эдо вместе с Ёсинобу, Нариаки наверняка перекроит правительство бакуфу и займет жесткую позицию по отношению к зарубежным странам. Собственно, отношения с заграницей О-Мицу не особенно волновали, но ведь этот отвратительный Нариаки наверняка порушит весь внутренний круг сёгуна, и, само собой, первой будет низвергнута сама О-Мицу.

– Сущий черт он, этот советник из Мито! – день и ночь нашептывала О-Мицу своему высокородному сыну. – Да и сынок его, этот господин Хитоцубаси, тоже черт изрядный. Разве не ясно, что будет с Вами, если он станет наследником?

Словно жрица, надувающая бумажную куклу [35], женщина снова и снова нашептывала эти слова своему сыну, самому могущественному человеку Японии…

Озаренный внезапной догадкой, Ёсинобу понял все.

– Так вот оно что! Так вот почему меня ненавидят в Ивовом лагере [36], вот почему не пускают ни в центральную, ни в западную часть укреплений замка! – помрачнел он.

Среди многих природных достоинств самурая из Мито было одно особо ценное: Ёсинобу никогда не терял присутствия духа. Кроме того, он был совершенно лишен честолюбия. Сам он ни секунды не испытывал желания стать ни наследником сёгуна, ни самим сёгуном.

– Но это же глупо! – снова и снова повторял Ёсинобу, лежа вечером в спальне рядом с наложницей по имени Сюка. Каждый раз, когда Ёсинобу произносил: «Глупо!», Сюка вздрагивала, думая, что это относится к ней или к тому, что происходит в спальне между ней и хозяином…

Ёсинобу всю свою жизнь стремился к плотским наслаждениям. Крепкий телом, он рано повзрослел и впервые познал наложницу в неполные семнадцать лет. Естественно, выбирал ее не сам незрелый годами юноша, а его приближенные. Они-то и указали на Сюка, дочь самурая по имени Иссики из дома Мито. Кстати сказать, Сюка не разлучалась с Ёсинобу до самой его смерти.

Вначале, когда девушка только пришла на службу к своему господину, ее тело вызывало у Ёсинобу неподдельный интерес, совсем как когда-то – ловля рыбы закидным неводом.

– Ну все не так, как у мужчин! – Пододвинув бумажный фонарь к самому краю постели, юноша внимательно, словно школьник на уроках, рассматривал тело Сюка.

Впрочем, странности Ёсинобу этим не ограничивались. Однажды он вызвал к себе Хираока Энсиро и со словами «А ты знаешь, как устроено тело у Сюка?» изобразил на роскошной китайской бумаге для рисования что-то вроде раскрывшегося цветка ириса. Хираока пришел в замешательство, однако на лице Ёсинобу не появилось ни тени улыбки. Не зная, как поступить, Хираока только низко поклонился. Но Ёсинобу оставался серьезным. Пододвинув к себе тушечницу, он начал раскрашивать рисунок, детально передавая не только оттенки цветов, но и полутени. Склонив голову, юноша внимательно смотрел, как расплываются по бумаге цветные пятна, и только когда добился того, что цвета стали точь-в-точь, как на теле Сюка, снова обратился к Хираока: «Вот так она выглядит. И что, женщины все так устроены?» Хираока не отвечал: он никогда не смотрел на эту часть тела своей жены.