Долгая зима, стр. 13

Лора неловко уселась. Ей казалось, что она совсем одеревенела и отупела. На исцарапанных снегом веках проступили капельки крови. От раскаленной докрасна угольной печки кожа у Лоры согрелась, но внутри все застыло от холода. Жар не смог туда добраться.

Папа сидел рядом с печкой, посадив к себе на колени Кэрри. Сняв с нее башмаки и убедившись, что ноги не отморожены, он укутал ее шалью. Кэрри дрожала всем телом.

— Я никак не могу согреться, папа, — с трудом проговорила она.

— Вы обе промерзли насквозь. Сейчас я приготовлю вам горячее питье, — сказала мама, побежала на кухню и принесла девочкам по чашке дымящегося имбирного чая.

— Как вкусно пахнет! — воскликнула Мэри, а Грейс прислонилась к Лориным коленям и не сводила глаз с ее чашки, пока Лора не дала ей выпить глоток.

— Разве чая на всех не хватит? — спросил папа.

— Пойду посмотрю. — И мама снова ушла на кухню.

Как чудесно снова очутиться дома, куда не могут пробраться ни ветер, ни стужа. Так, наверно, бывает на небесах, где все усталые находят покой. Ей не верилось, что на небесах может быть лучше, чем здесь. Она потихоньку согревается, пьет горячий чай и видит, как Мэри, мама, Грейс, папа и Кэрри тоже с удовольствием пьют из своих чашек и слушают рев бури, которая не может до них добраться.

— Как хорошо, что тебе не пришлось за нами ходить, — сонным голосом пробормотала Лора. — Я надеялась, что ты в безопасности.

— Я тоже, — сказала Кэрри, прижимаясь к папе. — Я вспомнила то Рождество на Тенистом Ручье, когда ты заблудился.

— Я и сам про это вспомнил, — мрачно заметил папа. — Когда Кэп Гарленд явился в лавку Фуллера и сказал, что вы все пошли в сторону прерии, я сразу приготовил фонарь и веревку.

— Хорошо, что с нами ничего не случилось, — сквозь сон пробормотала Лора.

— Мы собрали спасательный отряд и намеревались идти вас разыскивать, хотя это все равно что искать иголку в стоге сена, — сказал папа.

— Лучше всего об этом забыть, — вздохнула мама.

— Мы сделали все, что могли, — продолжал папа. — Кэп Гарленд — смышленый мальчик.

— А теперь, Лора и Кэрри, ложитесь спать, — сказала мама. — Вам надо хорошенько выспаться.

Трехдневная метель

Утром, открыв глаза, Лора увидела, что шляпка гвоздя, вбитого в крышу, покрылась мохнатой белой изморозью. Свет еле брезжил сквозь замерзшие стекла. В доме, защищенном от воющей бури толстыми стенами, было тихо.

Кэрри тоже проснулась и с тревогой глянула на Лору из-под одеяла, под которым они с Грейс спали на кровати, стоявшей возле дымовой трубы. Было так холодно, что даже там, в самом теплом месте комнаты, ее дыхание превращалось в пар. Однако стены и крыша были сложены крепко, и в дом не попадало ни единой снежинки.

Руки и ноги у Лоры и Кэрри одеревенели и болели. Но настало утро и, значит, надо вставать. Выскользнув из постели на лютый холод, от которого у нее перехватило дыхание, Лора взяла платье и башмаки и побежала к лестнице.

— Мама, можно мы оденемся внизу? — спросила она и подумала: как хорошо, что на ней теплые панталоны и длинная ночная рубашка из красной фланели.

— Да, одевайтесь, папа пошел в хлев, — ответила ей мама.

Печка согревала кухню, а от света лампы там казалось еще теплее. Лора надела нижнюю юбку, платье и башмаки, потом захватила сверху одежду сестер, чтобы согреть ее у печки, завернула Грейс в одеяла и отнесла ее вниз. Когда папа вернулся из хлева с ведром полузамерзшего молока, все уже оделись и умылись.

Отдышавшись, папа подождал, оттают усы, и сказал:

— Ну вот и наступила суровая зима.

— Да что ты, Чарльз, на тебя совсем не похоже жаловаться на непогоду, — заметила мама.

— Я и не жалуюсь, но зима будет суровой.

— Зато мы теперь в городе и можем достать все необходимое в лавках даже во время бури.

Пока не кончится вьюга, занятий в школе не будет. Поэтому, закончив домашние дела, Лора вместе с Кэрри и Мэри сели за уроки, потом принялись за шитье, а мама стала читать им вслух. Через некоторое время она подняла голову, прислушалась и сказала:

— Да, похоже, что это и впрямь трехдневная вьюга.

— Значит, на этой неделе в школу мы больше не пойдем, — вздохнула Лора. "Интересно, что сейчас делают Мэри Пауэр и Минни", — подумала она.

В комнате было так тепло, что окна немножко оттаяли. Лора подула на стекло, во льду образовалась дырочка, но ничего, кроме снежной круговерти, она не увидела. Даже стоявшую напротив скобяную лавку Фуллера, куда папа пошел посидеть у печки и поговорить с соседями, и ту нельзя было разглядеть.

Дальше к северу, за скобяной лавкой гостиницей Бердсли и бакалеей Баркера, стояла холодная и темная фуражная лавка Роя Уайлдера. В такую бурю за фуражом никто не приходил, и поэтому Рой не топил печку в лавке. Но в задней комнате, где жили братья, было тепло и уютно. Альманзо пек оладьи.

Рой признавал, что в искусстве печь оладьи Альманзо мог даже мать за пояс заткнуть. В детстве, когда они жили в штате Нью-Йорк, а потом на большой отцовской ферме в штате Миннесота, мальчики никогда и не помышляли о стряпне — это была женская работа. Но с тех пор как они приехали на запад и взяли себе участки, надо было либо стряпать самим, либо умереть с голоду. Стряпать пришлось Альманзо, потому что он все умел делать и еще потому, что он был моложе Роя, а тот все еще воображал себя хозяином.

Дело в том, что Альманзо исполнилось девятнадцать лет. Но они это скрывали, потому что он взял участок, а по закону участки разрешалось брать только с двадцати одного года. Альманзо вовсе не считал, что обманывает правительство. Однако всякий, кто узнает, что ему всего девятнадцать, может отнять у него участок.

Альманзо рассуждал так: правительство хочет заселить эти земли. Дядя Сэм готов дать ферму любому, у кого хватит сил и выдержки приехать сюда, распахать девственную землю и довести дело до конца. Однако политики в далеком Вашингтоне не знают поселенцев и поэтому принимают законы, лишь бы покомандовать. А согласно одному из этих законов владелец участка должен быть не моложе двадцати одного года.

Ни один из этих законов не действовал так, как они задумали. Альманзо знал, что люди получали участки, регистрировали их по закону, а потом за большие деньги продавали их богачам. Везде и всюду люди крали землю, ухитряясь не нарушать при этом никаких законов. Но из всех этих законов закон о возрасте поселенцев Альманзо считал самым глупым.

Всем известно, что двух одинаковых людей на свете не бывает. Можно ткань измерить ярдами, расстояние — милями, но нельзя свалить в кучу всех людей и измерить их одной меркой. Ум и характер у каждого человека свой. Одни и в шестьдесят лет не знают того, что знают другие в шестнадцать. И поэтому Альманзо считал, что он ничем не хуже любого, кому уже двадцать один год.

Точно так же считал и отец Альманзо. Человек имеет право держать дома своих сыновей и заставлять их работать, пока им не исполнится двадцать один год. Но отец Альманзо с ранних лет приучил своих мальчиков к работе. Альманзо начал копить деньги, когда ему еще и десяти лет не было, а с девяти он работал на ферме, как взрослый. Когда ему исполнилось семнадцать, отец решил, что он уже взрослый и может работать на себя. Альманзо работал за 50 центов в день и скопил денег на покупку семян и инструмента. Он посеял пшеницу на западе штата Миннесота и собрал хороший урожай.

Он решил, что для правительства такой поселенец, как он, ничуть не хуже любого другого, а его возраст тут вовсе ни при чем. Поэтому он сказал земельному агенту:

— Можете записать, что мне двадцать один год. — На что агент только подмигнул и все так и записал.

Теперь у Альманзо был свой собственный участок и семенная пшеница, которую он привез из Миннесоты. А если ему удастся еще четыре года продержаться в этих прериях и собрать здесь урожай, у него будет своя ферма.