Большой Кыш, стр. 60

Большому Кышу сегодня не повезло, а кышонку Бобо удача весело подмигнула: он наткнулся на скоростную тропку, которая еще засветло вывела его к кышьему поселку.

А как же Бяка?

Когда Большой Кыш очнулся, то увидел над собой последний, исчезающий луч уходящего за горизонт солнца. Наступала ночь. Легкий, чуть вяжущий аромат любки, северной орхидеи, заполнил лес.

— Бьютифулами пахнет, — с трудом ворочая языком, прошептал Бяка.

Он потянулся к ближайшему стеблю папоротника, подтянулся и попытался подняться. Онемевшие лапы ощутили уколы сотен иголок, будто Бяка встал на ежа. К счастью, это означало, что пятки целы.

Бяка выпрямился. Вокруг уже почти ничего не было видно. Надо было как-то устраиваться на ночлег. Потирая бока, кыш нарвал охапку листьев папоротника для подстилки, подошел к ближайшему дереву и полез наверх. Добравшись до разветвления, он свил себе гнездо из упругих папоротниковых листьев. Лег в него, не снимая берета, носков и жилетки, свернулся калачиком и тут же задремал.

Всю ночь во сне Бяка крутился и ворочался. Его голова пылала огнем, а тело бил озноб. Но крепкий Бякин организм постепенно справился с хворью, и к восходу солнца кыш перестал метаться, а сон его стал спокойным и глубоким.

Большой Кыш, конечно, не знал, что в его берет воткнулся оранжевый, как язычок пламени, маленький, неброский цветочек папоротника. Бяка не искал его, цветок нашел Бяку сам.

Шам-Шам сказал правду: Дреньку понравился гордый упрямец, и судьба улыбнулась Большому Кышу.

Осенний рассвет — это сырость и холод. Но Бяка проснулся не от этого. Его разбудил гомон птиц, точнее, ворон. Они облепили соседние деревья, ожидая удобного момента, чтобы позавтракать Бякой.

— Эй, вы, дуры, не понимаете, что ли, что на вас всех одного меня не хватит? Даже по лапке каждой не достанется, — обратился он к воронам. — Так что летите прочь!

Вдруг до кыша донеслось:

— Ишь, р-расфор-рлупенился! Не тот ли это кыш, подр-ру-ги, у котор-рого есть своя вор-рона?

— Пр-риблизительно он! Вр-роде он! Р-решительно он!

«Вот те на! Неужели я стал понимать птичий язык?» — удивился Бяка.

А вороны продолжали болтать:

— Это он! Он! У этого р-розового фр-ранта есть своя р-ра-зумная вор-рона!

— Р-разумные вор-роны нынче нар-расхват!

— Др-ружба кыша с вор-роной может навр-редить ее р-репутации!

— А если я не кыш? Если я — Бешеный Шершень? — грозно прокричал Бяка.

— Пр-рочь! Пр-рочь! Он — Бешеный Шер-ршень! — в страхе закаркали вороны, и вся стая разом снялась с места, мгновенно пропав в облаках.

— Ну почему, когда шмякнешься мордочкой в лужу, это видят все, а когда обхитришь банду ворон, кругом ни души? — обиделся кыш.

Он спустился с дерева, подобрал с земли котомку и зашагал туда, откуда сквозь облетевшие ветки деревьев пробивался свет.

В пути кыш напевал тихонько песенку, только что им сочиненную:

Бякин берет был лихо заломлен, на нем горело оранжевое пятнышко.

Когда Дреньк на твоей стороне, август становится июнем, а папоротниковый цветок сам находит кыша. Судьба иногда тоже с нами дружески лобунькается. Ей нельзя угодить. Ее нельзя обмануть. К ней нельзя подольститься. Судьба лобунькается с тем, кто уверен в своей правоте, кто храбр и бескорыстен, кто настойчиво стремится к добру. И частенько счастливчик сам не замечает своей удачи. Наш обладатель чудесного цветка тоже пока не знал, как ему повезло.

ГЛАВА СЕМИДЕСЯТАЯ

Возвращение

Про Сяпу забыли.

Возвращение домой.

У каждого есть свои недостатки.

Встреча героя.

Всё произошло неожиданно. (Да и кто станет ждать несчастий во время праздника?) Сначала куда- то запропастился шкодный сынок Гнуса — Бобо. Потом Бяка ушел на его поиски и не вернулся. Он пошел в темный лес один, потому что никто больше с ним идти не решился. Испугались. И герой Сяпа тоже… Поговаривали, что Большого Кыша сожрал горностай. Горностай атакует внезапно и сверху. А Бяка не был бы Бякой, если бы хоть иногда смотрел вверх. Бяка всегда смотрит только прямо перед собой, потому что никого не боится.

Итак, после недельных поисков все отчаялись. Стало очевидно — Гнусенок и Бяка пропали навеки. Надежды на их возвращение не осталось.

Сяпа растерялся. Он не хотел идти на холм один. А вдруг его спросят, где Бяка? Что он ответит? Что он, герой, освободивший Большую Тень от длиннохвостых злюк, не смог уберечь друга? Разве так бывает: сегодня — герой, а завтра — растяпа и трус? В душе Сяпа понимал, что обязан был пойти в темный лес вместе с Большим Кышем. Возможно, ему бы опять повезло и горностай сожрал бы его, Сяпу. Это очень почетно быть сожранным, защищая друга! Но нет… Он сплоховал. Чуть-чуть замешкался, а Бяка слишком поторопился. Пока Сяпа спал, Бяки уже и след простыл: умчался в темный лес — Гнусенка искать. Выходит, из-за проказ маленького шалопая Сяпа перестал быть героем. Про него попросту забыли. Все говорили только о пропавших. Радость Сяпы от замечательно исполненного ВЕЛИКОГО ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ куда-то улетучилась.

Но делать было нечего, Сяпа стал собираться назад, на холм.

Провожали его дружно, но невесело. Кышу надарили много подарков. Их было не унести даже в большой торбе. Пришлось на скорую лапу собрать довольно емкую тачку-катушку. Но катить одному ее было трудно. А тут, кстати, Гнус попросил взять его с собой. И Сяпа не стал возражать. В любом случае отказать несчастному папаше, разыскивающему своего кышонка, было никак не возможно.

Сяпа с трудом продвигался по подземному ходу. Во-первых, потому, что его Светляк, оплакивая Бяку, едва светился. Во- вторых, малыш толкал перед собой тяжелую катушку с подарками. В-третьих, за Сяпой плелся и скулил Гнус. Собственно, Сяпа и сам любил поскулить, но одно дело ныть самому, а другое — слушать других…

— Мне пло-охо! Я бо-о-юсь! — хныкал Гнус.

— И чего же ты боишься? — хмурился Сяпа.

— Всего боюсь: темноты, страшных снов, Гнусенка своего.

— Темноты, допустим, все кыши боятся, значит, это не в счет. И выход есть: засветло ложись спать.

— Знаю. Но как только я ложусь спать, мне снится страшный сон — новый ужас! Я вскакиваю, а вокруг — страшенная темнота!

Сяпа задумчиво пошмыгал носом:

— А что за сон тебе снится? Про что?

— Про Гнусенка. Только начинаю задремывать, тут же является мой сынуля и начинает во сне все делить.

— Как это?

— Как? Хижинку — пополам, дерево, под которым хижинка сложена, — пополам, даже тень от этого самого дерева и ту пополам. А разве можно тень поровну разделить, ведь она все время бегает с запада на восток?

— А ты отдай ее Гнусенку целиком, — посоветовал Сяпа.

— Как это «отдай»?

— Без «как». Отдай, и все.

— И все? — удивился Гнус и задумался. Его мордочка расплылась в улыбке. — Точно! Отдам, и все. И дело с концом. И спать не страшно будет. Хотя… А утром как? Ведь наяву Гнусенок еще хуже, чем во сне.

— Неужели? — изумился Сяпа. — А здесь он что вытворяет?

— Да все то же. Делит. Как жук-точильщик.

— И наяву делит? Не может быть!

— Еще как может! Замерит, расчертит, «хрум» — и располовинит! А потом не может решить, какую половину себе выбрать. Боится прогадать.

— Слушай, Гнус, а ты и наяву отдай ему все вещи, хижинку и дерево с тенью в придачу. А мы тебе новую хижинку построим, — подмигнул приятелю Сяпа.

— Что значит «отдай»? Это тебе не сон, это взаправду!

— В том-то всё и дело, что взаправду. Нечего делить — нечего бояться! На сложные вопросы надо искать простые ответы. Отдай, и все!