Большой Кыш, стр. 49

Компания под кустом на минуту замерла, а потом стала суетливо рассовывать шишки и камешки по карманам пестрых жилеток. Послюнив ладони, игроки пригладили брови и только потом обернулись к Сяпе с Бякой.

Самый красноносый кыш в колпаке из пуховых птичьих перьев расправил усы и прогнусавил:

— Кто свистел?

— Я свистел, — сказал Бяка. — Мы посланцы из Маленькой Тени. У нас беда — Ась заболел! Велел идти к вам за помощью, но, судя по всему, помощь нужна вам самим.

— Ась заболел? Вот как? — удивились кыши.

Неизвестно откуда у них в лапках появились стрелки дикого лука, который хвостатое начальство стало с хрустом разламывать и приставлять к носам. Слезы ручьями полились из равнодушных глаз.

— Смотри, — прошептал Сяпа, — они совсем разучились плакать сами. Не станут они нам помогать.

— Это потому, что им вовсе не жалко нашего Ася. Они его не любят. Помнишь, что рассказывал Э-э-э?

— Кхе-кхе-кхе, — кряхтел кыш в колпаке из свернутого лопушка, — я питаю к Асю самое сострадательное сострадание и самую жалостливую жалость!

— Вот как? — высокомерно возразил другой, в колпаке из старого гнезда малиновки. — Кого же ты так жалеешь? Ась обособился, пошел против всего племени и, само собой, заболел от собственной вредности. Кстати, может, и не заболел, а притворяется только. И с какой тарабаньки я, Цап, должен из-за него горький лук нюхать? У меня от слез нос опухает. Мне это не идет. Я не хочу страдать из-за чужих страданий. И Ася, по правде говоря, мне совсем не жалко. Вот так! — Цап гневно топнул лапой.

Его сотоварищи согласно закивали.

— Пусть болеет, пока не раскается. И пусть прощения у нас попросит, пусть слезами умоется.

Бяку передернуло от неприкрытого лицемерия и жестокости новых Старейшин, и он скомандовал непререкаемым тоном:

— А ну хватит злобствовать и сопливиться!

Цап перестал шуметь, а остальные — шмыгать и хлюпать носами. Длиннохвостый предводитель величественно поправил колпак, принял важную позу и высокомерно заявил:

— Вы — грубые, неотесанные провинциалы. Вы не умеете благородно вести себя в высшем обществе, но мы вас простим, если вы выполните наше поручение.

— Мы пришли не за поручением, а за цветком папоротника для Ася, — напомнил ему Сяпа.

Цап поморщился:

— Ах! Ну о чем вы? Папоротник вообще не цветет. Никогда. Значит, мы ничем не можем помочь старику. Совершенно ничем. Его, неуемного, теперь только луна вылечит. К тому же наши благородные интересы выше ваших и Асевых. У нас беда, катастрофа! На плантации петунии, белены и дурмана напали колорадские жуки. Они нещадно уничтожают урожай.

— А зачем вам белена и дурман? — подозрительно спросил Бяка.

«Вот они чем кышей подтравливают. Чтоб хуже соображали», — догадался Сяпа.

— Не важно зачем, — отмахнулся Цап. — Мы долго думали, как нам избавиться от жуков. И то пробовали, и это. Теперь мы решили действовать всерьез и перекрасить налетчиков в божьих коровок, ведь коровки не едят дурман. Мы слышали, что ты, Бяка, художник. Наш художник Шам-Шам стар и упрям. Он отказался нам помогать, поэтому мы поручаем это дело тебе.

— Знаете что, — весело сказал Бяка, — вам не нужен художник.

— А кто нужен? — удивились новые Старейшины.

— Парикмахер, — рассмеялся Бяка, — хвосты укоротить.

Сяпа прыснул. Минуту или две новые Старейшины натужно соображали, потом брови их сдвинулись, а глаза засверкали. Цап вскочил и опять затопал лапами:

— Глупые, невоспитанные чужаки, вы смеетесь над нами! Напрасно! Мы издадим Закон и выгоним вас с позором из Большой Тени. Вы недостойны оставаться среди красивых, благородных кышей.

— Попробуйте, крысята, попробуйте прогнать Бяку, — улыбнулся Большой Кыш. — Как будем драться — по одному или все вместе?

Он тщательно высморкался, аккуратно убрал платочек в карман и встал в боевую стойку. Сяпа спрятался за Бякину широкую спину и жарко зашептал тому в ухо:

— Их же шестеро, а ты один. Я, конечно, не в счет. Вспомни первое правило кышьей дипломатии: «Чем страшнее зверь, тем ласковее чеши его за ухом».

— Где ты тут зверя видел? — отмахнулся Бяка. — Несколько глупых проказников и шалопутов. Вот и все.

Сяпу успокоил веселый голос Бяки, он осмелел и грозно выкрикнул:

— Правильно, Бяка! Не церемонься с этими крысятами. Пооткусывай им хвосты, и дело с концом.

Непонятно почему, но эти слова маленького кыша очень испугали новых Старейшин. Они суетливо похватали колпаки и бросились врассыпную.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ

Не реветь

У Бяки всё наоборот.

А как же ВЕЛИКОЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ?

Бяка идет на крайние меры.

Секретные приемчики.

Бяка спешил в центральный поселок кышей. На его левом плече висела торба с мухобойкой, на правом — барабан. На загривке спал Сяпа.

— Бяка, — вдруг сказал малыш сонным голосом, — все у тебя неправильно, наоборот. Ты, как сверчок, поешь крыльями, а слушаешь ногами. Когда я трясусь от страха, ты спокоен. Когда мою душу грызет печаль, тебе весело.

Бяка хмыкнул, но промолчал.

— Сейчас ты беззаботно посвистываешь, а я цепенею от страха. Знаешь, Бяка, мне очень не понравились эти новые Старейшины. Ась рассказывал… Прежние Старейшины были добрыми и мудрыми, а эти… Глупость бывает разная. Тихая глупость не опасна. От нее страдает только сам хозяин. А у этих длиннохвостых начальников глупость громкая. Эти ужас что могут натворить. Ты не боишься?

— Ловля комаров — дело нехитрое, если уметь обращаться с мухобойкой и не ждать, пока комар сядет тебе на нос.

— А они как раз сели на нос всему кышьему сообществу, — вздохнул Сяпа. — Сели и лапы свесили.

— Не бойся, все будет нормально, — заверил его Большой Кыш. — Мне сегодня мой Енот приснился. Весь в репьях. А это верная примета: быть удаче.

— Тебе, может, и повезет, — засомневался Сяпа, — а вот мне никогда. Я неудачник. Хоть десяток кышей пойдет в реку купаться, все пиявки бросятся на меня одного. Судьба такая. Хоть поворачивай и беги назад.

— Как это «беги»? А как же твое ВЕЛИКОЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ? Только-только во всем разобрались. Остался пустяк — выгнать этих длиннохвостых и освободить от рабства Большую Тень, — возмутился Бяка.

— Да уж, пустяк, — шмыгнул носом и дрогнул хвостиком Сяпа.

Бяка сердито кашлянул, искоса взглянул на Сяпу и шлепнул его лапой по попе:

— И не смей реветь! Никому ничуточки не страшно, клянусь чайниками!

Но Сяпа уже побелел, как одуванчик, и заныл:

— Охо хо, как все плохо! Как страшно! Как все безнаде-е-ежно!

— Зажми нос, — буркнул грубый Бяка и опять легонько шлепнул Сяпу, — кому сказал, нос зажми! И не клацай зубами. И не пачкай меня соплями. Ты чего, дикого лука нанюхался? Выслуживаешься перед этими прохвостами?

— Нет, Бяконька, — рыдал Сяпа, — я натурально реву, по-честному.

— «По-честному»! — передразнил его Бяка. — Прекрати сейчас же, или придется пойти на крайние меры.

Видя, что уговоры не действуют, он приостановился, подобрал на дороге щепку и, расколов ее немного, защемил ею Сяпин нос. Сяпа моментально перестал реветь, выпучил глаза и открыл рот.

— Ну? — спокойно осведомился Бяка. — Идем дальше или как?

Сяпа надулся. Снял щепку, поджал губу. И почему он решил, что Бяка изменился к лучшему? Дудки! Ничуть не изменился. «Бякой был, Бякой и остался», — сделал он суровый вывод и натянул панаму по самые щеки.

А Бяка, весело насвистывая, двинулся дальше. Он радовался тому, как остроумно и быстро сумел успокоить Сяпу. Щепка — это был первый секретный приемчик Большого Кыша по борьбе с плохим настроением. Второй он приберег на потом. Это тоже был очень хороший способ: запустить за шиворот опечаленного кыша божью коровку и ждать, пока кыш не развеселится от щекотки сам собой. Бьет наверняка. Проверьте сами.