Большой Кыш, стр. 32

— Йес, — сказал Сяпа автоматически, — то есть да.

— Понятно, — хихикнула старушка, — слушай, малыш, у тебя горячего чайку случайно не найдется? Утро сегодня холодное, лапы ломит.

— Есть у меня чай. И не случайно. Он у меня есть нарочно. Бибо утром всегда просит чаю. Поэтому ольховые шишки я еще вчера смолол: надеялся, что Бибо напьется чаю. подобреет и возьмет меня с собой бортничать, собирать мед диких пчел. Пчелы гораздо умнее ос, они меня не кусают. Да и времени у них нет кусаться — очень заняты.

Сяпа исподтишка разглядывал гостью и думал о том, что негоже старой кыше не знать кышьих законов. Эта странная старушка не спешила объяснить, откуда она пришла и как ее зовут. «Наверное, иностранка!» — решил Сяпа и пригласил незнакомку к столу.

Черничную разминашку бабуля съела до последней крошки и выпила три плошки чая. Но разговор не клеился, и Сяпа ощущал некоторую неловкость. Наконец, взяв инициативу в свои лапы, малыш задал наводящий вопрос:

— А что, там, откуда вы прибыли, чай тоже пьют?

Кыша прищурила один глаз и ехидно сказала:

— Йес. А когда хозяин пристает к гостю с глупыми вопросами, про него складывают ругательные стихи.

— Так вы не иностранка! — обрадовался Сяпа.

— А что, много их здесь? — насторожилась бабуля.

— Не очень, — честно признался Сяпа. — Вы вторая.

— А у первого с хвостом как? Хвост у этого иностранца не очень длинный? — вдруг спросила гостья шепотом.

— Хвост у него нормальный, — удивился Сяпа. — А почему, собственно, вас интересует его хвост?

Бабуля сделала вид, что не расслышала.

— Вообще-то, я — Бякина бабушка, Ёша, из Большой Тени. Привезла Асю срочные новости, а Бяке носовые платки и морошковое варенье. У вас тут не болото, а одно недоразумение. На нем даже морошка не растет. Как тут мой Бяка?

— Хорошо, — сказал Сяпа. — Одичал только: обособился и ни с кем не хочет водиться. Енот у него в приятелях и маленькая ворона в личном пользовании.

— Оригинал! — похвалила Бяку Ёша. А потом строго добавила: — А ты — ябеда.

— Это всего лишь ответ на вопрос, — обиделся Сяпа. — И потом, я же правду сказал.

— Лучше бы соврал, — отрезала бабушка, — от тебя бы не убыло.

«Плохо день начинается! Ой плохо! — подумал Сяпа. — Чужая бабушка с утра учит меня врать».

— Ну, мне пора к Асю, — вдруг встрепенулась старушка. — Послушай, малыш, пойди поищи моего ежа — он бродит где-то около дома.

Сяпа вышел на улицу. На траве лежала роса, в воздухе пахло свежестью. Кыш поежился. Прямо перед крыльцом топтался огромный ежище с корзинкой на загривке и тоже ежился. Сяпа дал ему желудевую лепешку и почесал бархатный подбородок. От удовольствия колючий «конь» запыхтел и затряс задней лапой.

— Пыхти не пыхти, — строго сказал Сяпа, — а пора тебе, еж, в дорогу. И нечего бить копытом.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Срочные новости

Разгар лета.

Откуда взялась бабуля?

«Где мой Бяка?»

Плохие новости.

В тени раскидистого лопуха дремали, спрятавшись от полуденного зноя. Тука, Хнусь и Дысь. Вокруг них блохой скакал Люля.

— Вам все через заднюю лапу! Все сквозь ухо! Разомлели тут на солнышке! Бдительность потеряли!

Дысь, чуть приоткрыв левый глаз, недовольно пробурчал:

— Ну и жара! Да, мне сейчас все через заднюю лапу. В жару у кыша может быть лишь одна забота — не перегреваться, чтоб усы не обвисли. А у меня усы в порядке.

— А бабуля-кышуля? Чего ей тут у нас надо? — Люля ехидно сощурился.

— Сказали же тебе: бабуля — почтальон. Она привезла Асю срочные новости из Большой Тени, — пробормотал Хнусь и вдруг испуганно взвизгнул, укушенный большим рыжим муравьем. Хнусь вскочил и завертелся волчком, дуя на укушенную лапу. — Что это муравьи так рассвирепели? Кусаются, как Бешеные Шершни! — Полизав укус, Хнусь оторвал кусочек от листа подорожника и обернул им лапу.

Мимо пробежал еще один сердитый муравей, потом еще один и еще несколько. Тука проводил их удивленным взглядом.

— Чего это они так на нас щерятся? — спросил он и вдруг догадался: — Наверное, их кто-то разозлил. Большой и страшный. Он идет сюда… Но откуда на холме взяться страшному? У нас самый страшный — Енот. И то из-за сильной немытости.

— Ой! — пискнул Люля. — Знаю! Это она муравьев разозлила, бабка! Это она большая и страшная! Как сейчас притопает на наш разговор! Как всех нас покусает! — Люля завернулся в лист лопуха и прикинулся куколкой бабочки.

— Чушь! — пробормотал Дысь, сердито покручивая ус. — Какие-то бабки… какие-то срочные новости… Что за новости- то, болтун?

— Так? Опять Люля крайний? Виновата Бякина бабка, а по ушам Люле. Вот не досудили Бяку давеча, теперь сами расхлебывайте. — Обиженный склочник вылез из-под лопуха и, заметив пробегающего мимо муравья, подставил ему ножку. Муравей с разгону два раза перевернулся через голову, шлепнулся на спину, вскочил, развернулся к вредине и стал есть его глазом. Люля скорчил страшную рожу и крикнул муравью: — Иди-иди, рыжий, не задерживайся!

Муравей досадливо плюнул и побежал по своим делам. Он оказался умнее Люли.

В это время Тука, Хнусь и Дысь засобирались домой. Они лениво поднялись с земли и стали стряхивать с шерстки сухие травинки и пух одуванчиков.

— Ишь, этот Бяка! Пригрел у себя маленькую ворону. Еще бы! Он сам драчливый, как ворона, — продолжал ворчать Люля.

— Сам ты ворона! — раздался из-за травяной кочки сердитый хриплый голос, и к кышам верхом на здоровенном еже выехала сухонькая бабуля-кышуля в чепчике из ярко-зеленого кленового листа. На ее задних лапах красовались Сяпины расчудесные гульсии.

«А я, — подумал Люля, — как всегда, прав. Эта вороватая бабка только что у Сяпы гульсии стянула».

Тут из-за ежа вырулил Сяпа с палкой на плече. На палке болтались несколько пар гульсий, изготовленных им вчера для всех холмичей.

— Эй, кыши, примеряй обнову! — издали крикнул он.

Но Туке, Хнусю и Дысю не до гульсий было. Они во все глаза смотрели на новоприбывшую старую кышулю, браво восседающую в корзине, привязанной к загривку молодого крупного ежа.

— Привет! Привет! — обратилась басом к обомлевшим кышам наездница.

Дысь быстро расправил усы, Люля испуганно присел, Хнусь застенчиво улыбнулся, а Тука приветливо кивнул.

— Ася я уже видела, а где мой Бяка? — грозно поинтересовалась старушка. — В «Моей Радости» ворочается и пыхтит огромный грязный Енот. Безобразие! Что у вас тут творится? Некому дикого Енота помыть, что ли?

— Он не дикий, — гнусаво пропищал из-за спины Дыся Люля, — он домашний.

— Еще лучше! Кто из вас, маленькие лодыри и грязнули, не следит за зверем? — И, не услышав ответа, повторила: — Чей зверь, я вас спрашиваю?

— Внучка вашего золотого! — зло съябедничал Люля.

Бабушка сдвинула брови, а еж ощетинился.

— Что-о-о? — фыркнула наездница. — Кто это там пищит? Кто сочиняет гадкие гадости про моего любимого внука?

— Никто, — испуганно охнул Люля, — это эхо.

— А вот я сейчас эху-то да и по ушам! — нахмурилась бабушка.

Люля закатил глаза и, рухнув в траву, попытался ползком добраться до спасительных зарослей клевера.

А бабуля, лихо заломив чепчик на затылке, пришпорила ежа. Еж повернулся кругом и бросился назад в траву. Сяпа, вздохнув, пожал плечами:

— Давайте примеряйте гульсии. Хватит лапы колоть. Кто первый?

— Я!!! — завопил Люля, вынырнув непонятно откуда.

— Можно мне две пары? — застенчиво попросил Тука.

— А кому вторую? — удивился Сяпа.

— Моему Дереву. Я повешу их на его нижнюю ветку, — прошептал Тука и покраснел. — Они такие красивые! Моему Дереву очень понравятся.