Камеристка, стр. 91

— Не бойтесь, мадам, я не сделаю ребенку ничего плохого.

И в самом деле, незнакомец только хотел защитить дофина. Он поднял маленького Карла-Людовика высоко над головой, чтобы никто не смог добраться до ребенка, и побежал вместе с беглецами. Широкоплечий великан с мускулистыми руками выглядел так устрашающе, что кровожадная свора не отваживалась даже роптать. Перед входом в манеж неизвестный вернул матери наследника трона.

— Благослови вас Бог! — крикнула королева вслед исполину-спасителю, который быстро исчез в потоке людей.

Как только Людовик и его верные люди оказались в манеже, пушка выстрелила по стенам дворца.

Во дворце произошла трагедия. Несколько верных защитников короля не заметили, что их монарх уже покинул Тюильри. Они чувствовали себя обязанными защищать его в случае необходимости ценой своей жизни. Они геройски заняли оборону, когда санкюлоты из Марселя пошли в атаку. Солдаты швейцарской гвардии стреляли в толпу, и результатом были сотни мертвых и тяжелораненых. Вместо того чтобы вынудить людей сдаться, это еще больше подогрело злость и боевой дух оставшихся в живых. Они неистово устремились на швейцарцев и в конце концов оттеснили их. Им не оставалось ничего другого, как отступить во дворец. Но распоясавшиеся санкюлоты не дали им так просто уйти. Ловко орудуя топорами, они разнесли двери.

Между тем до швейцарцев дошел приказ короля не стрелять во французов. И они послушались и позволили кровожадной черни убить себя. Санкюлоты кололи, били и пинали швейцарских гвардейцев, пока все до последнего не полегли.

Теперь речь пошла о жизни остальных обитателей дворца. Красношапочники стали охотиться за всем, что двигалось, даже за дворцовыми собачками, кошками и маленькими певчими птичками.

Один свидетель-шотландец позже писал:

«Можно было подумать, что парижанами овладело какое-то безумие. Никто не смог бы описать это кровавое опьянение, которое бушевало здесь».

Глава сто пятая

Дворец обстреляли пушечными ядрами, а здание во дворе подожгли. Пощадили только манеж. Из помещений швейцарской гвардии я видела, как ярко пылает пламя, дым доходил до зала Законодательного собрания. От густого дыма хотелось кашлять, а запах горелого мяса вызывал тошноту.

Никто не знал, сможет ли разбушевавшаяся чернь проникнуть в манеж, поэтому королевскую семью и их приближенных закрыли в крошечном помещении, находившемся сразу за трибуной для докладчиков, от входа его не было видно. Каждый пушечный выстрел заставлял нас испуганно вздрагивать. Мы были ужасно подавлены, задумываясь о том, какая судьба ждет оставшихся во дворце людей. И Жюльен, мой любимый, находился во дворце. Я гнала от себя мысли о нем, как могла.

Еще никогда я не была так близка с королевской семьей. В крошечном помещении я могла бы положить руку на плечо короля или взять за руку Марию-Антуанетту.

Король выглядел так, будто в любой момент мог расплакаться. Мадам Елизавета была бледной, как мертвец, а принцесса Мария-Тереза старалась успокоить своего маленького брата. Но наиболее хладнокровной среди всех оказалась королева. Что было у бедняжки в голове? Злилась она на своего супруга, так долго медлившего отправиться со своими близкими в безопасное место? Испытывала ли она презрение к нему за его ошибку в оценке политической ситуации? Может, она даже ненавидела его, потому что она и ее дети вынуждены были переносить такие унижения? Но она не выражала неодобрения — ни словом, ни взглядом, ни жестом.

А вот я за многое злилась на короля. Я догадывалась, нет, я знала, что сегодня Жюльен Лагранж лишился жизни, совершенно бессмысленно, как и многие другие. Сегодняшний день ускорил конец монархии во Франции. Законодательное собрание лишило короля исполнительной власти. Это значило, что и спор о праве вето для Людовика закончился. Выплаты королевскому дому прекратились, и на 20 сентября 1792 года был созван новый Национальный конвент, который в будущем должен был править молодой республикой.

Первым королевским родом во Франции были Капетинги, [72] поэтому бывшего короля называли теперь «гражданин Людовик Капет»; ведь Бурбоны, из рода которых он происходил, были ветвью Капетингов. Гражданин Капет был помещен вместе со своей семьей в Тампль, средневековую крепость.

Она состояла из двух башен разной высоты; семью Капет поселили в меньшей. Помещения были маленькие и узкие, с низкими потолками, в них пахло гнилью и водились насекомые. Черные тараканы разгуливали по заплесневевшим стенам, большие пауки плели по углам свои паутины, а в коридорах резвились крысы.

Но наружные стены были три метра толщиной и защитили бы своих жильцов, если бы парижская чернь снова атаковала их.

Администрация города предоставила восемь полицейских, которые должны были охранять первый этаж. В башне имелось четыре этажа, на каждом стояли посты солдат, а один представитель городской администрации постоянно находился при короле. После того как чиновник и солдаты пожаловались на условия работы, через несколько дней принцессу де Ламбаль, мадам Турнель и ее дочь, а также некоторых слуг разместили в другом месте. Для оставшихся положение стало более сносным. Еще через несколько дней Париж даже предоставил своему знатному пленнику некоторую роскошь.

— Наверное, хотят показать загранице, что не все революционеры — изверги, — пошутила мадам дю Плесси, узнав о том, что Капетам снова предоставили апанаж. [73] Кроме того, заключенным приказали подавать несколько раз в день еду.

— Так никто не сможет сказать, что мы, свободные граждане Франции, оставили нашего бывшего короля подыхать с голоду, — высокомерно заметил часовой, которого я об этом спросила. — Лучше мы его будем кормить, пока он не лопнет.

Меня очень удивило, как смогла королева — ею она останется для меня навсегда — за короткое время превратить жалкую маленькую комнатку в башне в уютное помещение. В качестве основного цвета она выбрала бодрый небесно-синий для обоев, занавесов и ковров; диван и несколько кресел она велела сделать в сияющем королевском синем и белом цветах.

Так как вся одежда и предметы обстановки погибли в Тюильри, Мария-Антуанетта заказала новый гардероб, а также разные бытовые вещи. Городская администрация Парижа изъявила готовность возместить до определенного размера потерю личных вещей.

Мария-Антуанетта каждый день твердо рассчитывала на то, что увидит, как ее бывшие соотечественники с союзниками-пруссаками вступают в столицу. Она рассказывала мадам дю Плесси свои сны: «Я отчетливо вижу, как союзники стоят лагерем под Вердуном, на следующий день они уже в другом месте, а вскоре стягивают кольцо осады вокруг Лилля».

В последнюю неделю августа союзники заняли Вердун. Уже 2 сентября 1792 года город капитулировал, а на следующий день герцог Брауншвейгский шел маршем на Париж. Значит, королева была, наверное, права.

Однако в Париже последовала беспримерная кровавая оргия, продолжавшаяся пять дней.

— Мой кузен, маркиз де Сад, вот кто получил бы настоящее удовольствие, — предположила моя госпожа, когда ей рассказали о так называемых «народных судах», которые, чтобы сэкономить время, выносили приговоры целым группам заключенных. Так как в Париже не было столько палачей, палачами поспешно назначали каких-то мясников, которые теперь совершали казни.

«Друг народа» писал: «Сотни вражеских священников, которые не принесли клятву, кончали жизнь от руки народных палачей. И то, что еще осталось от швейцарской гвардии, будет уничтожено таким же образом».

С заключенными в женской тюрьме Сальпетриер расправились быстро. Нам, мадам Турнель, моей госпоже и мне, несказанно повезло, но принцессе де Ламбаль, которая отказалась проклинать королеву и плевать на ее портрет, пришлось принять ужасную смерть. Эту благородную даму представили народному суду и велели разрубить буквально на куски. Трупу отрезали голову и груди, и понесли эти части тела, насадив их на пики, к Тамплю, где держали их перед окном в башне королевы.