Камеристка, стр. 81

Жан-Поль Марат наблюдал за этим с радостью. Недавно он решительно вступил в борьбу с так называемыми англоманами, группой, которая хотела ввести конституцию Великобритании во Франции:

— Так называемая верхняя палата, сравнимая с английской, была бы препятствием для ликвидации феодализма и всегда мешала бы достижениям революции. Английский парламентаризм лишь псевдодемократичный.

Глава девяносто четвертая

Уже года два назад было выдвинуто требование, чтобы государство конфисковало все запасы зерна и установило единые цены. Так хотели обезвредить спекулянтов.

Я сидела у дяди Жюльена и баловалась грушевой самогонкой, которую он подал мне после вкусного обеда, состоявшего из жареного барашка с чесноком и соуса с розмарином. Мы как обычно рассуждали о политическом положении во Франции.

— Вмешательство государства — и своевременное, чтобы снабдить людей основными продуктами питания, — во всяком случае, следует предпочесть свободной расстановке сил. Человек от природы жаден и всегда будет хотеть разбогатеть на нужде своих собратьев, — заметил папаша Сигонье.

Многие, в том числе и члены Национального собрания, думали так же, но либералы отклонили такие меры. Для них они слишком попахивали абсолютизмом.

— Они считают, что законы свободного рынка будут все регулировать демократическим способом. Эти господа не знают, как ужасно голодать. Там, где они живут, недостатка ни в чем нет, — заметил старик.

За эти годы я полюбила этого странного чудака с большим сердцем. Он искренне скорбел со мной о смерти нашего с Жюльеном маленького сына. Он терпеливо выслушивал мои отчаянные выплески гнева и был свидетелем моих слез, когда я чувствовала себя совершенно беспомощной.

Между тем образовалась новая аристократия. Она состояла из крупных землевладельцев и чиновников администрации высокого уровня, которые отвернулись от абсолютизма, а также из богатых буржуа. В парламенте их интересы представляла мощная группа юристов и писателей. Были и многие молодые аристократы, приверженцы революции и до глубины души презиравшие старый режим; большая их часть сражалась в Америке за свободу, и эти герои и привлекали на свою сторону большую часть делегатов. Не было резкого разграничения в партиях. Когда хотели чего-нибудь добиться, искали себе поддержку большинства. Можно было только различить среди парламентариев правое и левое крыло, а также радикально демократическое.

В правое крыло, например, входил граф Мирабо. Еще к нему можно было причислить генерала де Лафайета. И он бился за благосклонность народа, но одновременно старался завоевать доверие и благоволение короля. Это не всегда ему удавалось.

Маркиз де Сад очень метко выразился:

— Генерал де Лафайет хотел бы быть слугой двух господ, а такое удается лишь немногим — он тоже провалится.

Он работал с месье Жан-Сильвеном Байи, мэром Парижа, который в обычной жизни был знаменитым астрономом.

За правое крыло выступал и епископ Отенский, Шарль Морис Талейран, который, однако, вскоре отрекся от духовного сана и стал заниматься только политикой.

Для большинства этих господ после Законодательного собрания глава «Революция» была закрыта, они уехали за границу и только вместе с Наполеоном снова вернулись на родину.

Левое крыло, конечно, тоже существовало. Эти господа были связаны с капиталом еще теснее, чем правые. И знаменитый ученый, известный химик месье Лавуазье, тесно сотрудничал с Национальным собранием.

До 1792 года некоторые из них отошли от целей революции. Другие примкнули к жирондистам [64] или якобинцам.

Радикально-демократическое крыло Национального собрания было довольно маленьким, но очень влиятельным. Их глашатаями выступали юрист Робеспьер, Петион де Вильнев, который позже стал мэром Парижа, адвокат Дантон, врач Марат, месье Жак-Рене Эбер, получивший прозвище Папаша Дюшен, а также адвокат Камиль Демулен.

Жан-Полю Марату приходилось трудно. Его соратники в Национальном собрании старались заставить его замолчать. Его личная жизнь, к сожалению, была выше всякой критики. Он был неподкупен и вел почти аскетичный образ жизни. Тогда просто издали приказ о его аресте по прозрачному поводу, будто он оскорбил члена парижской городской администрации. В действительности он доказал коррупцию этого господина, и для многих он стал бельмом на глазу.

— Что значит «бельмо на глазу»? — возбужденно спрашивал папаша Сигонье. — Он скорее был как заноза размером со столб. Он бескомпромиссно критиковал двор и глашатаев буржуазии, таких как господа Байи, Неккер и прочие.

Как только Марату предъявили обвинение, он подробно разъяснил обстоятельства дела. Собственно, теперь им должна была заниматься не городская администрация, а суд, но приказ об аресте Марата отменять не собирались. Тогда ему пришлось исчезнуть.

Незадолго до того как Национальное собрание уступило место демократически избранному правительству, графу Мирабо еще удалось пробить один закон. В нем говорилось, что «все бунтовщицкие сборища, вооруженные или невооруженные, для совершения незаконных актов против личности или собственности или для нарушения общественного мира» будут преследоваться и наказываться.

— Наконец-то хорошая новость, — радовалась мадам дю Плесси. — Это означает, что теперь есть управа на этих плебеев, потому что во второй статье написано, что общинным чиновникам Парижа «четко приказывается в случае необходимости привлекать даже военные силы, чтобы разгонять эти сборища людей и восстанавливать мир и безопасность». Штрафы, которыми грозят при этом, строги почти как в Средние века, если чернь не захочет мирно разойтись по домам, — удовлетворенно произнесла моя госпожа.

— Это удивительно, — решила я, — если подумать, что все реформаторы страстно боролись против любого вида наказания, начиная с господина Вольтера.

Мадам Франсина взволнованно сунула мне газету под нос. Это в самом деле было невероятно: сопротивление чиновникам и стражам порядка, ношение оружия каралось смертью. Кто подбивает людей к сборищам, тому грозит заключение сроком от шести до двенадцати лет. Тут все и увидели, насколько велик страх перед необузданностью черни. Особенно опасную жизнь вели пекари и мясники, а также мельники. Их обвиняли в том, что они создают запасы муки и мяса, чтобы потом продавать их по самым высоким ценам состоятельным людям.

Я сама как-то стала свидетельницей «судебных разбирательств» на улице, причем обвинители одновременно были и судьями, да к тому же еще взяли на себя роль палачей, которые на месте привели в исполнение приговор. Так как я хотела избежать, чтобы мое чувство справедливости не толкнуло меня на какой-нибудь необдуманный поступок, я отвернулась и пошла в переулок. При этом я вспомнила предостережение папаши Сигонье:

— Кто вступается за такую достойную сожаления жертву, подвергается опасности болтаться вместе с преступником на ближайшем фонарном столбе.

Национальное собрание этим законом объявило, что революция закончилась. Оно старалось подчеркнуть социальные преимущества революции.

Почти все взрослые мужчины третьего сословия могли принимать участие в выборах, за исключением актеров, которые все еще пользовались дурной славой, как и мошенники, попрошайки, шлюхи и босяки, протестанты и евреи.

Вскоре после этого избирателями позволили стать и протестантам; евреям пришлось ждать до 27 сентября 1791 года, когда они тоже стали равноправными гражданами государства.

— В великолепной Декларации прав человека ведь буквально написано: «Люди рождены свободными и равными в правах и могут лично или через своих представителей участвовать в создании правительства. Закон должен быть одинаковым для всех». Но аббат Сиейес тотчас попытался смягчить его, предложив поделить граждан на два класса, на так называемых «активных граждан», которым разрешено сохранить право голоса, и на «пассивных граждан», которые могут пользоваться защитой закона, но не могут оказывать влияние на политику, — резко критиковал это извращенное толкование текста закона папаша Сигонье. — Активных граждан он определил как «истинных акционеров социального предприятия», пассивных граждан как «рабочие машины этого предприятия, то есть государства». У кого ничего нет, тот не имеет никакого права участвовать в выборах. Вот так все просто. Так, ты Жюльен, как слуга, конечно, тоже не можешь принимать участие в выборах, точно так же, как если бы ты зарабатывал себе на жизнь попрошайничеством.