Камеристка, стр. 79

В нем она пользовалась обращением «любимейший мужчина» или «любимейший человек на свете», как она призналась мадам Франсине, смущаясь, словно влюбленная девочка.

Придворная жизнь с ее интригами после убийства моего сына стала мне совершенно безразлична. Я не испытывала ни надежды, ни страха, только невыразимую пустоту. Я механически выполняла свою ежедневную работу, которая меня давно уже не занимала, но для других занятий мне не хватало жизненной энергии. Я замечала все, что происходило вокруг меня, но так, будто это было уже не в моей жизни. Охотнее всего я забилась бы, как зверь, в свою нору, и ждала, когда все это кончится.

— Смерть ребенка разбила ей сердце, — услышала я, как однажды мадам Франсина говорила с демуазель Элен, — и я боюсь, что на душе у нее все еще хуже. Хотелось бы мне помочь ей.

— Это только Господу под силу, — ответила набожная пожилая камеристка.

Я быстро ретировалась, чтобы не смутить их.

О каком Боге могла идти речь? Может, о том, который допустил, чтобы моего невинного ребенка лишили жизни? Где же Он был, когда убивали моего малыша? Тогда я думала, что никогда больше не смогу довериться Богу.

Королева сидела день и ночь за письменным столом и сочиняла трогательные, но бесполезные просьбы.

Так трагически провалившийся в Варенне побег стал очень тяжелым ударом для несчастной Марии-Антуанетты.

— Все ведь было так хорошо продумано и распланировано по минутам — почему же нам все-таки ничего не удалось? — в глубоком отчаянии спрашивала она себя. — Мы были почти на границе. Другим, той же графине Корф, побег ведь удался, и по тому же самому маршруту.

Королева совсем обессилела.

— Если бы только герцог де Шуазёль немного дольше подождал в Понт-Сом-Весле. И если бы он в другом месте не приказал гусарам отойти. Но самое ужасное то, что мой супруг запретил гусарам в Варенне пробиваться вместе с нами сквозь толпу.

Королева взволнованно расхаживала по своим покоям.

— Ну и что, если бы сбили с ног нескольких из них? Неужели королю пара крестьян дороже, чем я, его сестра и наши дети? Я так сердита на полковника за то, что он не воспротивился смехотворному приказу моего мужа и не освободил нас всех.

Герцог де Коиньи в свое время дал совет Людовику взять с собой отставного офицера, знающего эту местность.

— Такой человек может оказать вам неоценимую услугу как проводник, сир. Он знает каждую тропинку, и возможным преследователям пришлось бы туго.

Это превосходное предложение не приняли из-за того, что не было места в этой чудовищной берлине.

— Почему король не убедил свою супругу, когда она настаивала на том, чтобы в карету запихивали недельные запасы, посуды, столовые приборы, постельное белье, а также кучу одежды? — спрашивала себя мадам Франсина в тысячный раз.

На это я могла только раздраженно ответить:

— Но, мадам, от этого глупого желания ее не смог отговорить даже граф Ферзен. То, что теперь королева ломает себе голову, почему провалился побег, доказывает только, что она и по сей день не понимает, что только она одна виновата в неудаче.

Однажды вечером я задержалась в огромной дворцовой кухне. Я за целый день не съела ни кусочка; я теперь часто забывала о еде. Но в этот день у меня появился аппетит.

Один пирожник как раз расхваливал кухонному персоналу плоды революции. Все знали, что он якобинец, да еще дурного сорта.

Но то, что он сейчас говорил, это было уже слишком.

— Франции было бы только на пользу, если бы король скончался. Причем чем скорее, тем лучше.

Люди в дворцовой кухне, к счастью, все были преданы королю. Но кто может гарантировать, что этот фанатик не найдет способ отравить блюда Людовика и Марии-Антуанетты?

Мадам дю Плесси сообщила королеве о моем наблюдении, и король решил, что теперь семья будет есть только жареное мясо из кухни Тюильри. А если этот подстрекатель будет там околачиваться, другие повара его немедленно прогонят.

Одному слуге, которому доверяли, поручили покупать в городе хлеб, выпечку и вино для короля.

— Не так-то просто тайно доставлять во дворец то количество еды, которое обычно поглощает Людовик, — поделилась со мной моя госпожа. — Несмотря на все заботы, король нисколько не утратил свой отменный аппетит.

— Это просто абсурд. Король Франции из страха перед каким-то пекарем должен втайне приобретать себе еду, чтобы его не отравил этот каналья, — выкрикнула я, качая головой.

— Вы совершенно правы, мадемуазель Жюльенна, — ответила моя госпожа. — При прежнем режиме такого парня, как этот, раздавили бы, как вошь. А сегодня король не отваживается даже выкинуть эту свинью за дверь.

И действительно, никто не осмелился предпринять что-нибудь против этого парня; его коллеги по дворцовой кухне не одергивали его, потому что знали, какой он мерзавец. Только я позволила себе высказаться:

— Смотри, парень, как бы тебе не дали по твоей бесстыжей роже.

На это он гадко ухмыльнулся и насмешливо спросил:

— И кто же на это осмелится? Уж не ты ли?

— Конечно нет. У меня характер мирный, — спокойно ответила я. — Но там, откуда я родом, принято коварным псам, которые пытаются укусить руку, которая их кормит, проламывать череп дубинкой, потому что даже пули для него жалко.

С этими словами я повернулась и быстро вышла из кухни. Аппетит у меня пропал. Потом я спросила себя, не подписала ли я себе этим смертный приговор.

Король любил есть свежую выпечку каждый день, и тогда мадам Франсина предложила переодеться служанкой и покупать на улице у уличных торговцев пирожки и булочки.

Я всегда сопровождала госпожу и научила ее никогда не брать выпечку у одного и того же продавца дважды. Таким образом она попадала в разные уголки города. Я все еще отлично ориентировалась в узких улочках, и мы ни разу не заблудились.

Так продолжалось примерно месяца три, потом король через своего шпиона узнал, что ему больше бояться нечего: уже несколько дней некий пирожник не является на службу в дворцовую кухню.

— Отравление короля подняло бы шум за пределами страны. Но можно обойтись и без насилия, — размышлял папаша Сигонье. — Достаточно, если Людовик Шестнадцатый окончательно откажется от трона, как требуют в газетах. Но Бассетер, пирожник, должен был, к сожалению, исчезнуть навсегда. Кто знает, не надумал бы он однажды отомстить одной графской камеристке за ее дерзкий язык. Не правда ли, Жюльенна, дорогая?

Теперь я была уверена, что «дядя» Жюльена имел своих людей и в Тюильри. Потом, возможно, в Сене выловят неизвестного мужчину. Одним больше, одним меньше — какое это имеет значение в эти убийственные времена?

Глава девяносто вторая

И снова зима выдалась безжалостно суровой. Бедным нечем было топить, а выпивка согревала ненадолго. Случалось, что пьяные падали на улице, а на следующее утро их находили замерзшими. Старые, больные и дети умирали постоянно.

— Такое впечатление, будто природа хочет искоренить все слабое и оставить в живых только сильных. — Папаша Сигонье раздраженно покачал головой и еще глубже натянул свою меховую шапку на уши.

Сальпетриер и другие больницы были переполнены, а могильщики перегружены работой.

— Нам нужно в четыре раза больше времени, чем обычно, чтобы выкопать могилу в промерзшей земле, — жаловался один из этих людей дяде Жюльена. И потом искренне добавил: — Мы теперь немного облегчаем себе дело, кладем по два трупа в один гроб, а иногда и по три, если они тощие. К тому же на таком холоде их кости легко размозжить, и тогда их можно складывать в деревянные ящики. До сих пор этого никто не заметил. Главное, списки правильно заполнить.

— Но иногда они не справляются и вынуждены сваливать мертвецов, как доски в углу, — сказал папаша Сигонье. — Тогда горы трупов должны ждать, пока потеплеет.