Камеристка, стр. 40

Для многих дворян настали тяжелые времена. Народ оскорблял каждую женщину, хоть как-то походившую на даму. Тогда аристократкам стали советовать вульгарно ругаться и не стесняться в грубых выражениях на арго. Таких люди по крайней мере оставляли в покое, особенно если слова сопровождались непристойными жестами. Тогда они даже смеялись.

Если кто-нибудь становился слишком наглым, я дерзко кричала:

— Сукин ты сын, будь ты проклят, вали к своей старухе и оставь мою задницу в покое.

Это всегда помогало.

Позже жертвами гнева народных масс стали и слуги состоятельных людей.

Месье Неккер получил все полномочия, которые требовал, и мог править единовластно.

Длилось это недолго, пока не стало ясно, что Жак Неккер не сделал даже попытки излечить больную финансовую систему страны. Он знал, что до собрания Генеральных штатов пройдет еще восемь месяцев, и в этот промежуток времени «финансовый гений» из Швейцарии не предпринял ничего.

— Я не хотел преждевременно принимать решение, — с наигранной скромностью говорил он. Чем он активно занялся, так это получением кредитов, естественно, под ужасные проценты, чтобы пополнить разоренную государственную казну.

На этой смене в министерском кресле настояла королева. Но когда Жак Неккер снова вступил в должность, Мария-Антуанетта уже не была так рада своему вмешательству в высокую политику. Ее терзали сомнения, таким ли уж хорошим советчиком оказался на сей раз граф де Мерси.

Сразу после вступления Неккера в должность министра финансов недолгое время казалось, будто вот-вот произойдут изменения к лучшему. Государственные акции выросли в цене, и это позволяло надеяться на определенное оздоровление государственного бюджета. Люди снова вышли на улицы, но на сей раз, чтобы праздновать.

Громко и восторженно они приветствовали короля. Снова раздавалось «Да здравствует король». Народ благодарил Людовика за то, что он вернул женевского банкира.

В последние дни августа 1788 года не у всех было праздничное настроение. Папаша Сигонье реагировал на возвращение Неккера одним словом — дерьмо и от «финансового гения» ждал только одного — гадостей.

Моя госпожа в начале сентября решила посетить известную тогда в Париже предсказательницу. Почти все придворные время от времени ходили к мадам Отеро, чтобы она предсказала им будущее. Считалось, что ее пророчества сбываются сейчас чаще, чем когда бы то ни было.

Мадам Отеро, уроженка Корсики, соотечественница нашего теперешнего императора, предсказала мадам Франсине новый брак.

Для молодой хорошенькой и состоятельной вдовы, занимающей такое важное положение, предсказать это было не слишком рискованно. Но ясновидящая предрекла ей также и довольно раннюю смерть.

— Наслаждайтесь жизнью, мадам, — посоветовала она моей госпоже, — для вас это все продлится не очень долго.

На более подробные вопросы она сказала только, что проживет графиня не больше сорока пяти лет. Меня восхитило, как спокойно восприняла мадам дю Плесси дурную весть.

В поведении предсказательницы не было никакой театральности, и от этого ее предсказания вызывали доверие. Говорила она тихо, держалась легко, как будто просто беседует, когда заверила мадам Франсину, что та умрет без страданий, просто упадет и все.

— Ну, — насмешливо возразила мадам дю Плесси, — это прекрасное утешение.

Мадам Отеро очень серьезно посмотрела на нее и сказала:

— Поверьте мне, мадам, в ужасные времена, которые надвигаются на Францию и прежде всего на аристократию, это великая милость.

Когда мы покинули мудрую женщину, чтобы поехать во дворец дю Плесси, на улицах было столпотворение. Переполох был большой, и мы обе все еще дрожали, даже когда оказались в безопасности.

Положение было щекотливое, и только благодаря отважному вмешательству офицера кавалерии с нами не случилось ничего ужасного. Лишь разбили окно кареты.

Вечером мадам Франсина устраивала ужин для друзей, и мистер Джон Вильерс, впоследствии граф Кларендон, рассказал собравшимся о своих впечатлениях от сегодняшнего дня:

— В полдень я шел через площадь Дофина. Она была полна людей, готовых к схватке. Я видел, как королевские гвардейцы вступили в драку с горожанами, отбивавшими их удары дубинами и забрасывавшими их камнями.

У Джона Вильерса и многих других иностранных гостей сложилось впечатление, будто парижане больше не испытывают уважения к своему монарху.

— Горожане чувствуют себя сильнее, чем представители власти, не говоря уже об их моральном превосходстве. Простой люд действительно уверен, что он лучше, чем высокородный аристократ. Может, в этом и есть правда, — заметила моя госпожа.

— Все силы парижской жандармерии насчитывают тысячу пятьсот человек. И те плохо подготовлены и недостаточно вооружены. Как смогут они противостоять шестистам тысячам жителей столицы? — спросил меня Жюльен, которому я в ужасе рассказала о происшествии.

«Право» и «порядок» превратились в смехотворные понятия. Ненависть поселилась в сердцах простых людей — ненависть к привилегиям аристократии.

«Эти паразиты ведут роскошную жизнь за счет простого народа, кровь которого они безжалостно сосут, как пиявки», — можно было прочитать в листовках, которые ходили даже по Версалю.

Автором был врач и издатель газеты Жан-Поль Марат.

Глава сорок седьмая

— Жюльенна, дорогая, я прошу вас сопровождать меня завтра в Париж. У меня назначен визит к врачу, месье Антону Месмеру. [47] Вы, наверное, уже слышали о нем? — спросила меня мадам дю Плесси.

— Мне не нравится, мадам, когда вы обращаетесь ко мне на «вы», — упрямо сказала я. Но моя госпожа возразила:

— Так полагается. Жюльенна. Вы уже не молоденькая девушка и не на конюшне служите. Боже мой, если уж по справедливости, то я должна быть вашей камеристкой, вы же намного выше меня по положению. Я не забыла, что я — дочь мелкопоместного дворянина из Прованса и вдова хотя и почтенного, но простого графа из Шампани. Тем, что я здесь занимаю высокое положение, я обязана симпатии Марии-Антуанетты, а не своему высокому происхождению.

— Я решительно протестую, мадам, — возразила я. — Вашим положением при дворе вы обязаны своим обаянием, своей верностью и вашим здравым смыслом, а также вашему умению обращаться с детьми.

О враче Фридрихе Антоне Месмере, немце с Боденского озера, я, конечно, уже слышала, как и каждый в Париже. Насколько я поняла, месье Месмер учил, что каждое одушевленное тело испускает материальные лучи, которыми управляет душа, обитающая в теле.

Эти лучи, или жизненную силу, известную еще магам древности, можно уловить сосудом. Отсюда потом можно будто бы так управлять этой силой, чтобы она проникала в тело больного и снова оживляла его ослабевшую жизненную энергию. Мне эта теория казалась довольно разумной.

Люди с большой жизненной силой могли, по мнению Месмера, передавать свое здоровье другим людям, если они понимали, как управлять лучами, которые «транспортируют» эту силу. Они могли, например, возлагать руку на больного или управлять потоком жизненной силы с помощью металлического прута, кондуктора.

Карета графини остановилась перед внушительным зданием в аристократическом квартале Парижа. Слуга впустил нас в элегантный дом, в котором находились и приемные помещения врача.

В салоне месье Месмер велел установить сосуд; он имел форму огромного круглого чана и был полон бутылок с горлышками, обращенными внутрь чана, из них жизненная сила должна была выливаться в главную бутыль в середине. В бутылях находились «магнетизированная» вода, стеклянный порошок и железная стружка.

Так нам объяснил ассистент знаменитого немецкого врача. Емкость закрывалась крышкой, из которой торчало много металлических прутьев. Больные должны были браться за эти прутья или опереться в них своими поврежденными конечностями. Вокруг удивительной емкости Месмер велел поставить удобные места для сиденья, и во время «заседаний» играл маленький оркестр.