Камеристка, стр. 31

Ее покойная мадам, когда была жива, постоянно жаловалась на жизнь придворного: темное тесное жилье, необходимость быть на ногах, порой до самого утра, толкотня, чтобы сохранить свое место в переполненном салоне, никакой возможности отдохнуть, и не дай бог, показать усталость или недомогание или дать почувствовать, что смертельно скучаешь.

— Моей госпоже приходилось постоянно улыбаться, — откровенничала со мной демуазель Бернадетта, — даже если ей жали парчовые туфельки, чесалась голова под высоким париком или соперница добивалась благосклонности Марии-Антуанетты и начинала носить за королевой ее грязных мопсов.

Как же повезло мадам дю Плесси. От многочасового стояния на высоких каблуках у всех придворных болели ноги. Лишь немногим было позволено сидеть в присутствии короля и королевы. Мадам дю Плесси была ужасно рада, когда ее удостоили этой привилегии.

Глава тридцать шестая

В то время как двор пребывал в Фонтенбло, Шарль-Александр Калонн принялся за определенно неразрешимую задачу, — излечить больной государственный бюджет. После того как политика господ Тюрго и Неккера провалилась, месье де Калонн предпринял третью попытку для спасения финансов, а тем самым и короны.

— Между тем всем, кроме, может быть, короля, ясно, что жалкое финансовое положение связано с состоянием французской монархии, — считал Жюльен.

В Рождество 1786 года де Калонн явился к Людовику XVI в его зимнюю квартиру и изложил ему свои предложения. Скрежеща зубами, король вынужден был со всем согласиться.

— Мне ясно, — печально говорил он, — что необходимо болезненное «хирургическое» вмешательство, поскольку лечение симптомов до сих пор не приблизило нас к решению проблемы. И своим придворным он сказал: — Придется мне, видно, пережить неприятности.

Но одного согласия государя было совсем недостаточно. Требовалось еще разрешение собрания нотаблей, [38] совета из ста сорока четырех дворян, избранных на основании их предполагаемой лояльности по отношению к Людовику.

Они должны были теперь обсудить реформаторские планы Калонна, изменить, смягчить или обострить и, наконец, выразить свое согласие.

22 февраля 1787 года в первый раз состоялось собрание нотаблей. Но с самого начала все пошло не так. Благородные господа наотрез отказались поддерживать реформы Калонна. Они даже не захотели их обсуждать. Ни одно из предлагаемых решений господа не захотели даже рассмотреть.

— Это непостижимо! — вскричал маркиз де Гренобль, входя в салон мадам Франсины. — Мне остается только схватиться за голову. Вместо того чтобы грохнуть кулаком по столу и послать нотаблей к черту, король позволяет водить себя за нос целых шесть недель. И что он потом делает? Он увольняет министра Калонна. Того человека, который долгие годы служил ему верой и правдой и чьи предложения по реформам он сам одобрил в Фонтенбло.

Наш монарх был очень расстроен ситуацией, но ему не хватало характера. От смущения он назначил министром финансов уже довольно старого архиепископа Тулузского, кардинала Ломени де Бриенна.

Этот полный самых лучших намерений князь церкви полагал, будто сможет договориться с нотаблями, но вскоре заметил, как обманчива была эта надежда. Ему не удалось достичь даже небольшого компромисса. 25 мая 1787 года кардинал де Бриенн распустил «Клуб Отказавшихся».

— Король глубоко озабочен провалом всех планов реформ. Можно было бы подумать, что он считает это началом конца своей королевской власти. — Маркиз де Гренобль выглядел очень растерянным.

Мадам дю Плесси пришлось пережить, как Людовик XVI появился в покоях Марии-Антуанетты со слезами на глазах и, плача, воскликнул: «Я никчемный банкрот».

Когда королева попыталась его успокоить, он пожаловался:

— Я в отчаянии от горы долгов, которая растет с каждым днем. Но больше всего меня сердит, что дворянство и клир даже ввиду бедственного финансового положения Франции не готовы платить налоги и таможенные пошлины. Нотабли с упрямым эгоизмом, не раздумывая, продолжают держаться за свои вековые привилегии.

Граф Аксель фон Ферзен в это время находился в Версале и наблюдал за собранием нотаблей.

— Господа ничем не способствовали сокращению дефицита, — возмущался он. Месье де Ферзен теперь был почти постоянным гостем в Версале, хотя его положение как связного между государями Франции и Швеции время от времени требовало его присутствия при дворе Густава III.

В то время его родина была в состоянии войны с Россией. Ему, полковнику шведского полка, наряду с его задачами во Франции как командира Королевской шведской армии нужно было выполнять многочисленные военные задачи. Естественно, что молодому дипломату было очень приятно иметь собственную квартиру в покоях королевы. Даже если красивый граф и Мария-Антуанетта уже не были влюбленными, все равно имело бы смысл поселить шведа непосредственно в Версале потому что, пребывая во Франции, он почти ежедневно бывал при дворе.

Между тем во время его визитов уже сложились определенные ритуалы. Примерно четыре раза в неделю господин фон Ферзен проезжал верхом вблизи Малого Трианона, и королева встречала его там. Причем без сопровождения. Это было просто находкой для всех сплетников, но Мария-Антуанетта была тогда уже выше досужей болтовни.

— Не важно, делаю я что-нибудь или не делаю, люди все равно будут распускать слухи, поэтому я приучила себя заниматься тем, что мне нравится.

Я восхищалась ее поведением, на самом деле требовалось много мужества, чтобы быть выше условностей, которые требовали от дамы никогда не попадать в двусмысленные ситуации.

Можно с полным правом утверждать, что единственным человеком при дворе ни в малейшей степени не интересовавшимся сплетнями, был Людовик XVI. На бесчисленные листовки его величество лишь презрительно пожимал плечами. Пока однажды не случилось нечто в высшей степени странное.

Это произошло на охоте, когда паж передал королю пакет. Людовик открыл его и нашел там пачку писем. Против своего обыкновения — обычно король уничтожал анонимные письма не читая — он присел на пенек и начал их просматривать.

Казалось, чтение очень увлекло его. Его конюшие тактично держались в стороне. Прошло довольно много времени, и они отважились снова приблизиться, и тут они увидели, в каком гнетущем состоянии был монарх. По его покрасневшим глазам было заметно, что он плакал. Кроме того, он не смог самостоятельно сесть в седло. Озабоченные товарищи по охоте велели отвезти его в замок в карете.

Мгновенно при дворе распространились слухи, будто в письме утверждалось, что королева обманывает своего супруга с Акселем фон Ферзеном.

— Ну, — считала моя госпожа, — в принципе это уже история с бородой. Об этом уже давно известно каждому при дворе и, конечно, самому Людовику. Загадка в том, почему же сейчас он так расстроился?

По своей наивности он, должно быть, полагал, что никто об этом не знает. Людовик нашел свою жену и рассказал ей о компрометирующих письмах. При этом он старался говорить шутливым тоном, как будто речь шла о какой-то мелочи. Чтобы преподнести все как шутку, он даже не велел дамам Кампан и дю Плесси покинуть комнату.

— Но он дрожал, а голос у него вибрировал, и это свидетельствовало о его душевных муках, — подавленно сказала мадам Франсина. Моя госпожа как раз говорила с королевой о плохом состоянии здоровья маленькой принцессы Софи. — Я действительно восхищалась королевой. Хотя при словах мужа она вся побледнела, тем не менее больше ничем себя не выдала. Тихим голосом она сделала мужу такое предложение: «Сир, если эти злобные люди хотят лишить нас единственного настоящего друга, который у нас еще остался, то было бы, очевидно, лучше удалить графа от двора, чтобы прекратить слухи».

Это был умный ход. Тем самым она пробудила у Людовика желание выступить против клеветников и проявить лояльность к другу. И ей это удалось. Король и слышать ничего не хотел о выдворении шведа из Версаля.