Камеристка, стр. 18

— Не ему же рожать, — сухо заметила на это мадам Франсина.

Ранним утром 18 декабря 1778 года у королевы начались схватки. Рожать при дворе в то время было в высшей степени варварским занятием, потому что происходило на глазах у многих.

Ложе роженицы только слегка отгораживали ширмой, и помещение, в котором происходило «радостное событие», было битком набито людьми. Всем, кто имел титул и имя, дозволялось присутствовать при разрешении королевы от бремени и таким образом свидетельствовать, что ребенка не подменили.

Мадам дю Плесси тоже удостоилась такой чести.

— Я сама еще никогда не была матерью и не присутствовала при родах, разве что у кобыл и коров, — смущенно сказала она, — надеюсь, я не упаду в обморок.

Меня она взяла с собой в качестве «хранительницы флакончика с нюхательными солями», и эта вещь оказалась как нельзя кстати. Из-за большого количества народа и запаха от роженицы дышалось с трудом, к тому же по старинному обычаю окна оставались закрытыми.

— Что за средневековая глупость, — недовольно поморщилась мадам Франсина, веля мне держать флакончик с оживляющей эссенцией под ее носом. — Повезет тому, кто тут не задохнется.

Королева, должно, быть очень мучилась; тем больше было ее разочарование, когда ребенок оказался девочкой, которая, согласно действующему праву, не могла взойти на трон. Из-за усилий при потугах, а также из-за спертого воздуха в родильных покоях Антуанетта потеряла сознание, и придворные врачи долго не могли привести ее в чувство.

Когда роды закончились, позвали короля. Ему единственному пришло в голову впустить в комнату свежий воздух. Он распахнул закрытые ставни и после двадцати часов в душное от разного рода испарений и перегретое от горящего камина помещения наконец-то ворвался свежий воздух.

— Ваше величество, вас за это нужно было бы расцеловать! — воскликнула мадам дю Плесси. — Видите, сир, королева уже открывает глаза.

Врачи, собравшиеся было протестовать против вмешательства короля, смущенно замолчали.

Людовика совершенно не смутило, что родилась девочка.

— Мадам, это же чудесно иметь такую красивую дочку. А нашим вторым ребенком обязательно станет сын.

Было видно, что Мария-Антуанетта при этих словах испытала облегчение.

Когда я передала эти слова Людовика Элен, она добродушно засмеялась:

— Да, конечно. Теперь ведь он знает, как это делается.

Малышку должны были окрестить Марией Терезой Шарлоттой и присвоить ей титул Madame Royale. [19] Оба первых имени выбрали из уважения к австрийской бабушке.

Как только малышка перестала нуждаться в няне, Мария-Антуанетта нашла ей гувернантку, избрав на эту роль свою компаньонку Франсину дю Плесси.

— Вам я доверяю мою малышку, — сказала королева. — Я буду ежедневно осведомляться о ваших успехах.

При дворе прошло много празднеств, и уже через неделю молодая королева окончательно пришла в себя после родов.

— Мой супруг и я молоды и можем родить много наследников, — повторила Мария-Антуанетта слова Людовика.

Через шесть недель после родов король и его супруга торжественно въехали в столицу, чтобы принять традиционные поздравления парижан.

Прием был довольно прохладный, хотя со стороны мэра Парижа, архиепископа и прочих сановников все формальности были соблюдены.

Но где же ликующие народные массы, которые обычно стоят по сторонам дорог при подобных радостных поводах? Таких людей оказалось очень мало.

— Очевидно, люди еще не забыли про голод, мадам, — предположила я, моя госпожа не стала мне возражать.

Глава двадцать вторая

1780 год принес нам жаркое лето. Только к концу сентября стало приятнее. Дворяне покинули загородные имения и снова вернулись в свои дворцы в Париже. Все готовились к грядущему осенне-зимнему сезону. Особенно важные вопросы, касающиеся моды и аксессуаров, стоили некоторым бессонных ночей. И в этом году предполагались сказочные балы, фантастические театральные представления, интересные поэтические чтения и изысканные музыкальные вечера.

Музыкант из австрийского Зальцбурга прибыл в Париж и дал во дворце семейства Полиньяк фортепианный концерт, вызвавший всеобщий восторг. Артиста, еще молодого человека, звали месье Вольфганг Амадей Моцарт. Еще ребенком он с отцом и сестрами объездил с концертами пол-Европы, как узнала моя госпожа от своего супруга.

Тогда мальчика повсюду считали вундеркиндом. Сегодня, уже галантный мужчина, он умел завоевывать сердца своих слушателей, разумеется, преимущественно женские. Месье Моцарт обладал чувством юмора и шармом, абсолютным слухом, был образован, любил двусмысленные историйки, и, как говорят, в Париже у него было много побед.

— Ну и что, — сказала мадам Полиньяк мадам Кампан и моей госпоже во время прогулки по деревне Марии-Антуантетты в Малом Трианоне. — Месье Амадей молод, здоров, почему бы ему не иметь себе любовные связи? Он ведь не женат?

— Возможно, и брак не помешал бы ему в этом, — заметила мадам дю Плесси, и три дамы рассмеялись, ведь только сегодня утром маркиз де Туквевиль рассказывал им, что этот месье Моцарт будто бы спрашивал у него после музыкального вечера «совершенно секретно» адрес заведения, где обитают известные дамы.

— Пусть будет подороже, мне это нужно срочно, — будто бы совершенно открыто заявил маэстро. — Играть целый вечер перед такими очаровательными дамами со светящимися глазами и глубокими декольте, из которых их грудки норовят вот-вот вырваться наружу, — это слишком. После этого мне нужно немного любви.

Без сомнения, музыкант из Австрии не был дитя печали.

Месье де Туквевиль добавил и еще кое-что:

— Всякий раз, как во время концерта маэстро поднимался, чтобы поклониться, каждая из присутствующих дам относила такую благосклонность исключительно на свой счет. Господину к тому же аплодировали чрезвычайно много, так что кланяться ему приходилось очень часто, — улыбнулся маркиз.

— Позвольте вас спросить, маркиз, какой храм порока вы рекомендовали нашему музыканту? — поинтересовался слушавший этот разговор месье де Бланшетт, и все навострили уши.

— Ну, — ответил маркиз, — это было несложно. Недалеко от улицы Сен-Дени в маленьких запутанных переулках находится старый квартал парижских проституток. Все веселые девушки обитают здесь. Там есть благородный бордель старушки мадам Журден, он все еще один из лучших в столице.

— Слушайте, слушайте, — возразила моя госпожа и шутливо хлопнула его по руке веером. Маркиз, однако, успокаивая ее, воздел руки к небу:

— Бог мне свидетель, я знаю об этом только по слухам.

— Пожалуйста, маркиз, рассказывайте дальше, — настаивал месье де Бланшетт, и окружающие засмеялись.

— Ну, — сказал маркиз, — как нам всем известно, обитательница этого заведения может сделать хорошую карьеру. Вы, конечно, все еще помните демуазель Жанну-Мари Беку, — дворянин вопросительно оглядел окружающих, лишь некий месье де Шамон начал ухмыляться, и был встречен недоуменными взглядами и пожатием плеч.

— Ах, не тяните, — попросила мадам Франсина.

Маркиз, как бы между прочим, заметил:

— Упомянутая дама известна вам всем как графиня Дюбарри.

Это вызвало гомерический хохот: мадам дю Плесси чуть не поперхнулась, и месье де Туквевиль сухо сказал:

— Впрочем, как говорят, и господин маркиз де Сад там частый и желанный гость.

— Когда мой родственник не сидит в тюрьме, — улыбаясь, сказала моя госпожа.

Когда родилась Мария-Тереза, австрийская императрица еще была жива. Скончалась она 9 ноября 1780 года. Королеву глубоко опечалила смерть матери. Как ни угнетали ее постоянные поучения родительницы, все же это говорило о ее заботе. Письма матери к тому же Мария-Антуанетта воспринимала как частичку родины.