Дитя Одина, стр. 73
Норвежцы почитают добрым знаком спасти человека на море, добрым как для спасителя, так и для спасенного. Посему меня приняли с радостью. Я дрожал от холода, меня закутали в морской плащ и дали пожевать куски сушеной китовой ворвани — обычное угощение для человека, который долго пробыл на холоде и промок. После того как я оправился, меня стали выспрашивать и поняли, что я могу рассказать много интересного. Это еще больше подняло меня в их глазах. Мои рассказы помогали коротать долгие часы плавания, ибо норвежцы любят хорошие повествования. Я снова и снова поведывал о своих приключениях. И с каждым повторением становился все более речистым, научался размерять ход рассказа, узнавал, какие подробности особенно привлекают внимание моих слушателей. Одним словом, начал я понимать, как это удобно — быть рассказчиком, повествователем, особенно, если у саги, тобой рассказываемой, имеются благодарные слушатели. Я узнал, что стал одним из немногих северян, выживших в битве при Клонтарфе, так что меня то и дело просили описать ход той великой битвы, где кто стоял и бился, кто как был одет для боя и какое оружие оказалось лучшим, кто что кому сказал, умер ли такой-то или такой-то с честью. И всегда, когда я доходил до описания того, как Бродир с острова Мэн напал из засады на верховного короля и убил его на виду у всех, хотя и знал, что идет на верную гибель, мои слушатели примолкали, и как бы часто я ни рассказывал это, приветствовали окончание рассказа одобрительными вздохами.
Рассказывая эту историю, может статься, уже в двадцатый раз, я вдруг подумал, а не это ли и задумал Один? Не иначе, быть мне честным летописцем исконных путей, повествуя правду о широко раскинувшемся мире северян. И разве не Эохайд сказал мне, что слова имеют большую силу, чем оружие? И разве Сенесах в монастыре святого Киарана не поощрял меня в постижении романской и греческой грамоты, в писании пером и стилом? Разве Тюркир в Гренландии не показал мне, как резать руны и не научил меня многому из исконного знания? А не может ли быть, что все они были на самом деле Одином во многих его обличиях, передававшим мне знания на моем жизненном пути?
Коль скоро то был Один, то я исполняю его завет, излагая сей отчет, и еще опишу, как в дальнейшей своей жизни я странствовал по странам еще более дальним и участвовал в событиях еще более примечательных.
ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА
Торгильс, сын Лейва Счастливого и Торгунны, действительно существовал. В саге об Эйрике Рыжем говорится: «Мальчик — он был назван Торгильсом — приехал в Гренландию, и Лейв признал его своим сыном. Некоторые говорят, что этот Торгильс приезжал в Исландию летом перед чудесами на хуторе Фрода. Торгильс жил потом в Гренландии, и всю его жизнь было в нем что-то зловещее».
События жизни Торгильса, изложенные здесь, заимствованы в основном из исландских саг, великого памятника мировой литературы, имеющего множество переводов. Стихи о хижине отшельника, которые читает Эохайд, взяты из «Кельтского альманаха», впервые изданного в 1951 г.
ТИМ СЕВЕРИН И ГЕРОИЧЕСКИЙ СЕВЕР
ПОСЛЕСЛОВИЕ РЕДАКТОРА
Эта книга — дебют автора в жанре художественной прозы, дебют яркий — и вполне ожидаемый: ведь Тим Северин — отнюдь не новичок в литературе. Его перу принадлежит ряд документальных повествований, переведенных на многие языки мира, в том числе и на русский. Задолго до того как обратиться к беллетристике, Северин прославился своими путешествиями по следам древних первопроходцев и мореплавателей: еще во время учебы в Оксфорде он на мотоцикле повторил путь Марко Поло в «Татарию», затем пересек Атлантику на кожаной лодке, точной копии той, которой пользовался в VI веке святой Брендан, первооткрыватель Блаженных островов (Фарер) и Северной Америки; затем проплыл из Муската в Китай по маршруту Синдбада, на галере бронзового века и с Гомером в руках прошел Средиземным морем, следуя курсом аргонавтов и Одиссея, на бамбуковом плоту переплыл Тихий океан, исследовал происхождение легенды о Моби Дике, искал «прототип» Робинзона Крузо… Обо всех своих приключениях Северин рассказывал в статьях, книгах и фильмах, получивших широчайшее признание у читателей и зрителей во всем мире. И вот теперь он решил попробовать себя в новом жанре — жанре исторического романа.
Эпоху, о которой пишет, Северин изучил досконально, еще когда готовился к плаванию по маршруту святого Брендана. За этим периодом в литературе закрепилось название эпохи «северной героики» — или, точнее, эпохи героического Севера. С VIII века нашей эры северные племена Скандинавии все настойчивее и решительнее стали вмешиваться в дела Европы, до того находившиеся почти исключительно в ведении южных народов — греков и римлян. Латинское мироустройство, унаследованное от Римской империи, неожиданно для себя столкнулось с вызовом, ответа на который долго не могло найти. Северные «варвары» привели в трепет латинскую Европу. Начав с покорения ближайших соседей — фризов и саксов, принадлежавших к германским племенам, — норманны, то есть «северные люди», как стали называть скандинавов, ни много ни мало изменили «вектор цивилизации»: до той поры этот вектор был ориентирован с Юга на Север, а с началом викингских походов стал разворачиваться в обратную сторону. Юн нес на Север утонченность культуры, многочисленные технические достижения и религию Белого Бога. Север же, выплеснув на Юг всю свою «периферийную пассионарность», коренным образом изменил этническую карту Европы, наладил морские коммуникации с опорой на Балтику и Северное море — и утвердил на пространстве от Тронхейма до Таррагоны и от Новгорода до Нормандии свой кодекс чести и свою веру, которая в значительно более поздние времена стала именоваться «мифологией викингов».
В основу романа положены сюжеты трех исландских саг — «Саги об Эйрике Рыжем», «Саги о гренландцах» и «Саги о людях с Песчаного Берега». Разумеется, перед нами не пересказ упомянутых саг, а самостоятельное художественное произведение, поэтому не стоит сопоставлять текст романа с сагами и отслеживать авторские отступления от «канона». Тем не менее, роман обязан сагам очень и очень многим, от стилистики до имен героев и географических названий, поэтому не упомянуть об этих «первоисточниках» было бы по отношению к ним несправедливо. Кроме того, саги как источник сведений об эпохе, вероятно, импонировали Северину-документалисту: ведь саги представляют собой исторические хроники, достоверность которых многократно доказана; следовательно, люди, которые в них упоминаются, действительно жили на свете, будь то Торгильс, сын Лейва и Торгунны, или охотник Торвалль, или пленные скотты Хаки и Хекья, или законоговоритель Снорри Годи.
Несмотря на насыщенность «северными» реалиями, роман едва ли требует сколько-нибудь подробного комментария: эти реалии объясняются в самом тексте. Пожалуй, во всем романе есть лишь одно темное место — и не исключено, что таков авторский замысел: речь об Эохайде, встреченном Торгильсом в Ирландии. Торгильс — «дитя Одина», человек, преданный хитроумному одноглазому богу-Всеотцу; и знаменательно, что его наставник носит то же имя, что и ирландский верховный бог Дагда, которого называли также Эохайд Отец Всех.
«Дитя Одина» — первый роман из задуманной Северином трилогии. Едва увидев свет, он оказался в списках бестселлеров; наверняка та же судьба ожидает и его продолжения. Дебют, вне всякого сомнения, удался; да разве и могло быть иначе, если автор книги — Тим Северин?
Константин Ковешников