Ася находит семью, стр. 13
— Аська, — шепчет подошедший сзади Андрей. — Скажи словечко. — Он повернул колесико зажигалки, но лицо девочки не оживилось в свете огня. — Аська… Нельзя же сердиться на весь мир…
— А что в нем хорошего?
Не верит Ася, что можно жить, радуясь песне, звездам, радуясь тому, что живешь… Зачем Андрей утром столько наобещал, выдумал, что завоюет ей счастье? Главное — ей! Кому она нужна?
— Аська, живи с огоньком! — Андрей протягивает Асе зажигалку с мерцающим фитильком. — Это тебе. Вспоминай одного красноармейца.
Варя настороженно ждет.
— А тебе спасибо за Асю. Ты, Варя, хороший товарищ.
Товарищ — это теперь главное слово. Она, Варька, хороший товарищ! И все же хочется услышать и другие слова, которые подкрепят ее вспыхнувшие надежды… Однако Андрей круто поворачивает к темному зданию вокзала, к еле освещенной двери, ведущей в первый класс, где разбросаны брошюрки про «максима» и про ружье-пулемет «львицу».
9. Суп из баранины
Печка раскалена, в кастрюле варится суп из бараньей грудинки. Не из селедки, не из конины, не из солонины, а из свежей баранины.
Тепло лишь у самой печки, поэтому Ася, как всегда, в пальто. Она сидит на корточках против заслонки и заготавливает косариком мелкие чурки. Бурлящий суп благоухает так, как, вероятно, благоухал в сказке о Маленьком Муке. Постукивая косариком, Ася в такт напевает:
С того дня, как уехал Андрей, прошло полтора тяжких месяца. Тяжких — это значит — голодных, потому что от холода легче спрятаться, чем от голода. Если очень морозно, Ася может остаться дома, забраться под все одеяла и пальто, полеживать, пока Варя не придет с фабрики.
Однако школу лучше не пропускать: на этом теряешь тарелку чечевицы, а иной раз и больше того. Когда присылают дополнительное питание, Асе дают ломтик хлеба с топленым маслом: это ей из-за локтя, ушибленного по милости «доброй феи». Ранка, образовавшаяся при падении, мокнет, болит, не заживает; школьный врач объяснил, что все это от худосочия, от недостатка питания. Мальчишки дразнят, что скоро у Аси рука отсохнет, и она не знает, верить им или нет. Варя, пожалуй, верит, — уж очень она беспокоится; словно это ее вина, словно она поклялась Андрею кормить Асю молоком и котлетами. Он в письме поблагодарил Варю, что она с их семьей поступила по-товарищески, и теперь она готова совсем не есть. Приходится с ней скандалить, чтобы не подсовывала свою порцию, не обманывала.
Неделю назад Варя читала в газете речь Ленина. Он так и сказал на весь Большой театр, что Советская Россия представляет собою осажденную страну, крепость, в которой нужда неминуема. И еще сказал, что хозяйничать нужно разумно и расчетливо, что нельзя обижаться на продовольственников: не могут они превысить норму.
А что делать, если растешь? Сидишь без масла, без сахара, почти без хлеба и все равно тянешься вверх, а потом, дураки мальчишки дразнят скелетом или еще хуже — шкелетиной.
Хорошо, что недавно на фабрике Герлах это, наконец, как сказала Варька, приняли во внимание, — стали давать нитки в виде пайка. Несколько шпулек в день. Их надо перематывать на пустые катушки и менять на продукты. В завкоме Варе так и объявили: специально, чтобы девочка поправлялась.
Ася, прикрыв глаза, вдыхает аромат кипящего супа. Сегодня у нее настоящий воскресный день…
Звонили во всех церквах, когда Варя и Ася шли на Сухаревку. Варя подвела Асю к знаменитой башне, высоченной, кирпичной, выстроенной еще при царе Петре, и велела дожидаться в затишке. Две катушки остались у Аси в муфте, две Варя взяла на обмен. Больше брать с собой опасно: милиция не разберется, примет за спекулянтку. А Ленин как раз в своей речи ругал спекулянтов.
Варя не велела ни с кем разговаривать.
— Ни с какими феями!
И предупредила, что тут, на Сухаревке, еще побольше нечисти, чем на вокзале, — так и шныряют мошенники и дезертиры. Про дезертиров даже плакат висел на башне — «Митька-бегунец». Но Ася остерегалась не столько бегунцов, сколько мальчишек. Сухаревка полна ими; сироты ли они, круглые ли? Только все они оборванцы и все обзывают друг друга так, что их бы повыгоняли из любой школы, даже из теперешней. Продают они ириски, какой-то сногсшибательный табак и папиросы «рассыпные-рассыпные». И все, наверное, сплошное жулье! Подумать только: оборвыши, а денег полно! Пока Ася дожидалась Варю, двое купили себе по порции каши. Краснолицая баба (лицо красное не от мороза, а от сытости) накладывала дымящуюся крупитчатую пшенную кашу из ведра, укутанного рогожей. Кашу! Когда крупу можно растянуть на много супов.
Мальчишки уплетали кашу, а Ася, глотая слюнки, приняла решение: если фабрика перестанет давать нитки, Ася начнет торговать ирисками. Повесит на шею лоток и огребет кучу совзнаков! Стыдно не будет… Правильно ей сказали: выучат люди…
Пусть учат! Даже мама говорила: «Надо быть циником! Кто очерствел, тем легче».
Ася старается очерстветь. Это не всегда удается. В прошлое воскресенье они с Варей тоже вышли из дому и тоже кругом толпились люди. Но иные, совсем не такие. Это называлось митинг. Какие-то кровавые палачи убили в Германии двух коммунистов: Карла Либкнехта и Розу Люксембург. Были траурные знамена и музыка, от которой сжималось сердце. Совсем было не то настроение, что сегодня…
А сейчас, дома, какое у Аси может быть настроение? Никакого! Ее дело стучать косариком да горланить куплет, что выкрикивал сегодня один из маленьких торгашей:
Терпение-то требуется! Варя и сегодня намучилась, пока разожгла печурку.
Зато теперь суп клокочет вовсю. Душистый, необыкновенный…
Ася бормочет под нос: «Стол накрыт. Суп кипит. Кто войдет, будет сыт». И хитро улыбается: к ним никто не войдет, они все поедят сами. Полкастрюли сейчас, полкастрюли завтра. Варя уже накрыла на стол, да так аккуратно, словно они к обеду ждут Андрея.
Вдруг раздался стук. Неужели почтальон? Прошлое письмо от Андрея тоже пришло в воскресенье. Ася открыла сама. Варя возилась в кухне.
Кто это? Что за странная тетка? Высокая, в больших сапогах…
Вошедшая громко спросила:
— Шашкина Варвара здесь проживает?
Почтальоном она не могла быть потому, что с ней был ребенок. Не то мальчишка, не то девчонка: какой-то заморыш, укутанный, словно грудной. Ася встревожилась: «Гости! Придется ставить на стол еще две тарелки». Варя выбежала из кухни.
— Татьяна Филипповна? — и стала вытирать руки.
— Пришла непрошеная, — сказала та.
— Вам кто мой адрес сообщил?
— Адрес? — Дедусенко сняла шапку-ушанку, провела гребнем по светлым волосам, прищурилась. — В завкоме взяла. Ты же как-никак член Союза иглы.
От этого «как-никак» Варя стала пунцовой.
Запах баранины укрепил подозрения Татьяны, но присутствие детей удержало ее от замечания. На фабрике она не стала затевать с Варей неприятный разговор. Опасаясь своей привычки действовать «наотмашь», дождалась воскресенья и пришла выяснить свои сомнения с глазу на глаз.
Кроме всего, хотелось убедиться, что у Вари действительно на руках ребенок.
Все это Варя поняла сразу. Пока Дедусенко стаскивала с Шурика башлык, она, несмотря на сопротивление Аси, быстро обнажила ее больной локоть.
— Видите, — бормотала она. — От недостатка питания.
Татьяна, взглянув на незаживающую ранку, помогла смущенной девочке натянуть рукав платья и пальто, затем обратилась к Варе:
— Где бы нам с тобой поговорить?
Чтобы Шурик не слишком заглядывался на кастрюлю, из-под крышки которой аппетитно выбивался пар, Дедусенко резко повернула его стул от печки к книжному шкафу, сказала Асе: