Приключения Бормалина, стр. 47

— Мебель привернута к полу, — заученно предупредил унтер, называя мебелью голый топчан, стол и табурет. — Вода в бачке, кружка на цепи. Живи! — И он вышел. Щелкнул замок. Все двери на этаже он открывал одним и тем же ключом! Большим, зеленоватым, кованым, с толстым кольцом. Если им завладеть, то можно добраться до кабинета коменданта, а там окно без решетки…

Остаток дня я метался по камере, перебирая варианты побега. И совсем, не к месту вдруг всплыл в памяти затылок Фила Форелли, похожий на затылок Гуго Джоуля как две капли воды. Ну конечно же! Вот в чем дело! Их обоих стриг Клифт! И вот еще что я вспомнил. Лет восемьсот назад японские самураи письменно просили императора послать их на почетную смерть и, по древнему обычаю, отрубали себе указательный палец левой руки. И прикладывали его к подписи в виде кровавой печати.

Да, у комиссара Асамуро не хватало именно этого пальца.

Глава 3

Камера пятьдесят один

Весь следующий день я провел один, сочиняя письма на родину. Спешить было некуда, поэтому я написал отдельно маме и папе, бабушке и дедушке, Андрюхе Никитину и Зое Антоновне. Все письма начинались одинаково: «Привет из баобаба!..»

Потом я собрался с самыми главными мыслями и взялся за письмо консулу.

Здравствуйте, уважаемый господин консул!

Пишет ваш соотечественник, бывший пират, попавший в сети карамельной мафии и в настоящее время томящийся в камере пятьдесят один Баобаб-тюрьмы…

И так далее — на восьми страницах. Бумагу для писем принес унтер, а огрызок карандаша и днем и ночью лежал у меня в секретном кармане, и никакому обыску не удавалось раскрыть тот секрет. Туда же я спрятал и ожерелье — до лучших времен.

Здесь было семь шагов в длину и пять в ширину, а под потолком — то ли бойница, то ли узкое окно с решеткой вместо стекла. Подоконник был сильно скошен в камеру, поэтому залезть на него было нельзя: я съезжал. А прутья решетки, когда я с разбегу повис на них, даже не шелохнулись. Они были толщиной с черенок лопаты и навеки вмурованы в толщу баобаб-стены.

Трижды приходил унтер с едой, а два стражника страховали его из коридора, взведя курки. В их решительные лица словно навсегда въелась инструкция: жать на гашетку при малейшей попытке побега.

Вчерашний унтер сменился, зато ключ остался тот же самый: большой, кованый, зеленоватый, с Н-образной бородкой и толстым кольцом. Ключ чем-то напоминал «кольт» времен покорения Дикого Запада.

— Жалобы есть? — спросил унтер, расхаживая по камере с какими-то списками в руках.

— Прогуляться бы, — вздохнул я. — Но это не жалоба.

— Письма написал, гуляка?

— Еще не все.

— Ну так пиши. Вечером заберу. Сон заказывал? — спросил он, сверяясь со списком.

— Какой сон? — не понял я.

— Первый раз у нас, что ли?

— Ага.

— Так заказывай сон скорее, и дело с концом. Что бы ты хотел увидеть во сне? — И унтер приготовился заносить меня в список.

— И неужели приснится? — не поверил я.

— Ты знай заказывай! — буркнул он. — Что писать? Хочешь приключения? Некоторые, например, детство заказывают. Ну тебе его заказывать еще рановато. Что писать?

Я подумал и сказал:

— А напишите — зиму.

Он написал, шевеля губами: «Камера пятьдесят один — зима» — и ушел.

За день я обстучал каждый сантиметр баобаб-стен, но ни тебе пустот, ни ответного стука. Эти стены мало чем отличались от обыкновенных каменных — разве что запах тут был особенный, горьковатый, и было вдвое душнее.

Сгущались сумерки. Хорошо хоть наручники сняли — можно было периодически разгонять тоску, драться с тенью, с двумя тенями, с тремя. Наступила ночь. Ухватившись за прутья решетки, я подтягивался к окну, чтобы минутку-другую поглядеть на далекие огни стоявшего на рейде корабля и на башенки, что выделялись на фоне светлого ночного неба. Больше ничего не было видно из этого окна.

Скоро прямо над ним взошла луна. Я сидел на топчане и наблюдал за ее таинственным светом. Говорят, что это всего лишь отраженный свет солнца, но кто же в это поверит! Нас разделяло больше двухсот морских миль, и я чувствовал ее власть над собой… А потом вдруг подуло, завьюжило, зашуршало под полозьями, и четкая форма луны стушевалась, став бесформенным оковалком. Бежали лошадки, отворачивая морды от метели, и звенел на дуге колокольчик, но его звон скоро сменился громким железным звяканьем, и тройка умчалась в метель без меня. Я спал не больше пяти минут. Звякс! звякс! — раздавалось снизу, и знакомый голос сдавленно спрашивал:

— Сэр Бормалин, где вы? Проснитесь, сэр Бормалин!

Роберт! Он прочесывал бойницы-окна и будил узников в поисках меня. Ему ответили где-то внизу, совсем рядом:

— Мы здесь, Роберт! — Это был голос Джо-Джо. — Дуемся в карты. Но Бормалина с нами нет. Залетай, у нас не скучно!

И снова:

— Где вы, сэр Бормалин?

Одним прыжком я повис на решетке и крикнул шепотом в ночь:

— Сэр Роберт! Правее и выше!

Раздался шелест крыльев, и вот Роберт собственной персоной протискивается сквозь прутья, кряхтя и чем-то поблескивая в свете луны.

Он спрыгнул прямо на стол и, немного повозившись со спичками, зажег огарок свечи, принесенный с собой. Это был прежний Роберт: подтянутый, сдержанный, воспитанный, в красиво повязанном галстуке — джентльмен с Бонд-стрит, а не попугай!

— Просто чудо!.. Чудо природы!.. Как же их делали, эти камеры? Выжигали? Выдалбливали? — Он примерился и хорошенько треснул клювом о стену. — Т-твердая!.. Ну, здравствуйте, сэр Бормалин, с новосельем! Несу инструмент, — показал он напильник, — и вижу, что зря. Окно слишком узко… — Он порылся в карманах и высыпал на стол горсть конфет в ярких разноцветных фантиках. — Спешу сообщить, дорогой сэр, что дела наши пошли на поправку.

— Вот как! — приятно удивился я, перебирая конфеты. Это была знаменитая «Карамель в шоколаде», о которой до сегодняшнего дня я только слышал. — Вкусная! — оценил я, попробовав. — Очень вкусная!

— Еще бы! — Попугай тоже выбрал себе конфетку. — Я встретил старого друга, сэр Бормалин. Он работает у губернатора и, кажется, может нам помочь.

— Он устроил вам побег? — спросил я напрямик.

— Побег? — Роберт замялся. — Нет, не совсем. Меня подменили. Третьего дня в зоопарке умер мой дальний-дальний родственник. Он был так стар, что помнил еще Архимеда… Так что, сэр Бормалин, теперь меня как бы нет в живых… Мой друг просил узнать номер вашей камеры.

Я отложил конфеты, поправил фитиль, чтобы свеча горела спокойно, и сказал как можно мягче:

— Сэр Роберт, дорогой… Номер моей камеры пятьдесят первый. Только, понимаете, без Хека, без Штурмана, без всех остальных я никуда…

— Не узнаю вас, сэр! — Роберт глянул на меня соколом. — Да как вы могли такое о нас подумать?! Мой друг отлично знает, что выручать надо шестерых.

— Тогда беру свои слова обратно.

Роберт удовлетворенно кивнул.

— Теперь, сэр Бормалин, я вас узнаю. Но к делу. Мой друг ввел меня в курс происходящих в стране событий, а я введу вас. Это поможет лучше ориентироваться в ситуации.

— Очень хорошо! — согласился я, жуя «Карамель в шоколаде».

— Дело в том, сэр Бормалин, что в стране идет предвыборная кампания. На конец месяца назначены выборы нового губернатора. Кандидатов двое, и идут они голова в голову. Это известный вам Джоуль и некто Коверкот, один из наиболее влиятельных людей на побережье: банки, недвижимость… Одно время он сильно отставал от Джоуля, но недавно случился большой конфуз — и шансы снова пришли в равновесие. А случилось вот что.

Роберт прислушался, нет ли кого за дверью, и продолжил:

— Вы, наверно, знаете, сэр Бормалин, что раньше в Карамелии жили только индейцы. Но уж как водится: однажды появился корабль, и на берег сошли колонизаторы. С той поры минуло много лет, на месте первого поселения бледнолицых вырос Бисквит, все изменилось, вплоть до береговой линии. Но что важно — сегодняшние прапрапотомки первых колонизаторов очень хорошо помнят предков и, как говорится, чтут их заветы и хранят традиции. Можно сказать, что Карамелия на редкость старомодная страна, старомодная в большом и малом. Она держалась подальше от веяний времени, от разных современных течений и новаций, но с приходом к власти Джоуля национальному консерватизму пришел конец. Губернатор оказался чрезвычайно прогрессивным человеком. В стране начались перемены, затронувшие почти все сферы жизни. Понятно, что наука и техника тоже переживали ренессанс, и в жизнь активно внедрялись всевозможные новинки, порой довольно сомнительные. Не так давно в Карамелии появились первые подводные тюрьмы. Вы слышали что-нибудь о подводных тюрьмах, сэр Бормалин?