Приключения Бормалина, стр. 21
— Чую, — пролепетал я.
— Одно только может тебя спасти, — вполголоса обнадежил меня доктор, — одно-единственное…
— Ну? — спросил я, озираясь.
— Дай лопату! Лопату дай! — вдруг взревел он и бросился на меня, держа в одной руке скальпель, а в другой — пузырек йода, намереваясь, по всей видимости, сперва меня хорошенько зарезать, а потом и йодом облить.
Я испугался, машинально поставил блок, и скальпель отлетел в одну сторону, а пузырек — в другую. Темнело. Обезоруженный врач, вернее, теперь уж не врач, а чернобровый детина в халате с засученными по локоть рукавами и темном пенсне, поднялся с земли.
— Доктор Фил Форелли, — оживленно представился он и протянул мне руку. — Что ж, будем знакомы: я Фил Форелли, известный эмигрант и врач общей практики, полиглот, подпольный воротила и соучредитель премии Букера, играю на альт-саксофоне и владею единственной в мире коллекцией надувных дачных домиков. Я автор трилогии «Триста дней и ночей по бездорожью» и друг Роберта Фишера. Мое имя облетело весь мир. А ты кто? Впрочем, вижу, что не младенец, нет. Можешь за себя постоять, и мне с тобой интересно.
— Меня зовут Бормалин, — сказал я и с каким-то тайным восторгом пожал его ладонь, которой, выходит, касался сам Фишер!
Я был слегка ошарашен житейскими регалиями моего нового знакомого, по совести говоря. Ну и денек у меня сегодня! Что ни встреча — то хоть тут же садись и пиши роман.
Доктор Форелли пел негромко, пританцовывая что-то наподобие сарабанды и немного куражась.
— Дай, пожалуйста, лопату, Бормалин-сан, — по-хорошему, с легким японским акцентом попросил он, и я стремглав выполнил его просьбу. Для такого человека ничего не жалко, особенно если по-хорошему.
А доктор-то, доктор!.. Он скинул халат, вырыл глубокую яму, закопал халат и вернул мне инструмент со словами благодарности.
— У меня и халаты одноразовые, — отряхнув ручищи, похвастался Фил Форелли и вернулся к нашему разговору: — Итак, только одно может тебя спасти, одно-единственное. Это крупная взятка. Дай мне крупную взятку, и я помогу тебе сделать сенсационный репортаж. А если она будет очень крупной, я дам тебе такую диковинную информацию, что и твое имя облетит весь мир на крыльях эфира и прессы. Буду с тобой предельно откровенен: я давно поджидал покупателя информации с тугим кошельком. А ну покажи кошелек! Или он у тебя в тайнике? Пошли заглянем в тайничок. И торопись — время теперь работает против тебя, — деловито предупредил он, достал из кармана кукушку и спросил у нее заискивающе: — Сколько там натикало, Кука?
— Пошел вон, продажная шкура! — грубо ответила она. Доктор покраснел и спрятал кукушку в карман.
— Вот-вот появится рука, — смущенно сказал он и перешел на едва слышный шепот: — Кстати, Фил Форелли — человек без принципов. За большую взятку он может продать все на свете, начиная с государственной тайны и кончая лучшими друзьями и наставниками. Намекаю! — подчеркнул он. — Я пошел бы очень далеко благодаря своим душевным качествам, если б не моя чрезмерная откровенность и алчность. Я очень люблю деньги и этого не скрываю… Что так странно на меня смотришь? Пойдем, покажи тайник, время-то поджимает!.. — И уже в следующую секунду, огорчившись чем-то за моей спиной, он изменился в лице и сокрушенно крякнул: — Эх-ма!.. Опоздали!..
Все-таки это кошмарное зрелище, и человеку с неустойчивой психикой оно явно противопоказано: дюжая загорелая рука, растопырив для торможения пятерню, круто заходит на посадку. Рискованный и дух захватывающий маневр при столь полном отсутствии взлетно-посадочной полосы. И место, где рука берет начало, подразумевается далеко-далеко, за несколько километров отсюда. При достаточно развитом воображении можно попытаться представить и самого владельца ужасной длани, но лучше, конечно, не представлять.
Рука эта видала виды. Была она в больших и маленьких шрамах, ссадинах и занозах, каждая отдельно взятая цыпка — величиной с грецкую скорлупу, налитые кровью вены напоминали трубы парового отопления, а начиная с запястья ее густо покрывали выгоревшие волосы, утеплительно-маскировочный покров.
Она доставила и разложила длинные носилки цвета хаки, куда тут же взялась укладывать раненую, делая это очень бережно и умело.
— Здравствуй, рученька! Наконец-то! — лицемерно закричал Форелли и окончательно пал в моих глазах, несмотря даже на то, что немного погодя вполголоса добавил: — У-у, глаза б на тебя не глядели!
— Я вас не уважаю, доктор, — сухо сказал я ему, повернулся и вразвалочку пошел прятаться в папоротник, всей спиной выражая высшую степень неуважения. Такая вопиющая беспринципность была мне абсолютно не по душе. Как, впрочем, и всякая другая.
— Ах так! — обиделся он. — Тогда пеняй на себя! — И доктор завопил голосом доносчика: — Шпион! Гляди-ка, шпион попался! Ах ты, шпиончик, мост хотел подорвать? Рученька, хватай его скорее! Не место всяким диверсантам на нашем мирном островке!
И рука, покончив с раненой сестрой, храпевшей самым натуральным образом сквозь многочисленные бинты, насторожилась. Невзирая ни на что она вызывала у меня какое-то непонятное уважение.
Она слегка привстала над валунами и папоротниками, сориентировалась и безошибочно пошла на меня поверх валунов, легонько их огибая. Это был великолепный бреющий полет, когда скорость нарастает, а высота уменьшается. Убегать было стыдно, противно, бессмысленно, да и весь я точно оцепенел, завороженный сверх всякой меры диковинной этой картиной. И последнее, что помню, — пятерня, закрывающая и солнце, и радугу, и перспективу…
Глава 7
В небе острова Рикошет
Было много ветра, а в щели сочилось небо и проникал косой солнечный свет.
Я полусидел-полулежал, скорчившись в три погибели, и, когда окончательно пришел в себя, все плыло перед глазами и были заложены уши. Потом они раскупорились.
Первым делом я попробовал выпрямиться, но голова уперлась в низкий потолок, и так сильно кидало из стороны в сторону, что пришлось сесть на корточки, а локтями упереться в стены.
Рядом, сплетя на груди толстые руки и положив под голову саквояж, где все звенело и брякало, храпел доктор. Такой способ передвижения был Филу явно не в новинку и действовал на него исключительно благотворно. Он даже порозовел во сне и вообще выглядел очень мило.
Солнце лучилось сквозь пальцы руки, придавая ситуации полосато-арестантский колорит. Было не очень весело. Было не очень хорошо на душе. Собравшись с силами, я взялся раздвигать и раскачивать пальцы, но в ответ на это они сложились кукишем внутрь, едва нас не раздавив, и вернулись в исходное положение.
Пять следующих минут я боролся с собственными пальцами, складывая их так и эдак, но направить фигу лицом к ладони было слабо. Да, незаурядная рука пленила нас… А не выглянуть ли вон в ту прореху между согнутыми большим и указательным пальцами нашего застенка, который, кстати, перемещался в воздухе неизвестно по каким законам воздухоплавания?
Я разулся, залез на плечи доктора и высунулся наружу. И дух захватило — до того красиво и привольно было кругом!
Далеко внизу ворочался океан, взбивая пену и гоня перед собой на берег ее пышные кружева, торчали из зарослей полированные макушки скал, где уже сгущались сумерки, а еще правее росли папоротники. Ох уж эти мне папоротники, краса и гордость острова Рикошет!
Итак, мы летели вдоль берега почти над полосой прибоя. Под нами раскачивалась вместе с носилками крепко-накрепко убаюканная раненая, и сквозь бинты проступали алые пятна. Приблизительно полтора кабельтова отделяли нас от уровня океана, а если оглядеться во все глаза — небо и небо из конца в конец, и огромное, усеченное горизонтом солнце. Впереди — до сих пор не могу без дрожи вспомнить это — точно смуглый волосатый рельс, уходящий со свистом в пространство, несется сквозь тропосферу рука. О, не хотел бы я снова увидеть это со стороны на сон грядущий!