Приключения Бормалина, стр. 16

Нам на помощь пришел Меломан:

— Ошибочка, босс. Они вот тоже обознались чуть раньше. Говорят, что встречали меня на каком-то конкурсе, а меня там и в помине не было.

— Обознались, говоришь? — процедил Черный Бандюгай, пристально разглядывая то меня, то Аванта глаза в глаза. — Ладно, разберемся. Ты, Меланхолик, отвечаешь за них головой, понял? Браток, дай ему свой мушкет! Держи артистов под прицелом, Меланхолик. Пошли поглядим на твой подземный ход, — приказал он Жуткому, в одну руку взяв пистолет, а другой доставая из кармана длинный китайский фонарь. Они осторожно поднялись по камням и скрылись в туннеле. Через минуту оттуда полетели в океан наши лопаты и ломы, а следом высунулся и сам босс, оживленный сверх всякой меры.

— И правда, рукотворный туннель! — закричал он. — А ну, все за мной! А ты, Меланхолик, глаз с артистов не спускай! Если что, спускай курок!

Банда ринулась на зов Черного Бандюгая и скоро исчезла в пещере. И тут Роберт, толкнув меня крылом, еле слышно спросил:

— Сэр Бормалин, карта у вас?

Кровь бросилась мне в голову. Глядя на Меланхолика, который одной рукой держал нас на мушке, а другой пытался достроить свой песчаный замок, я шепнул одними губами:

— Авант, у вас карта острова с вычислениями?

Он оторопел, и на его лице мгновенно выступил пот.

— Бормалин, — пробормотал он в ответ, — мы забыли ее на столе… Все пропало!..

Раздумывать было некогда. Повинуясь какому-то внутреннему безошибочному чувству, я сел на песок и громко загоревал.

— Ох, как мне печально! — взвыл я. — Как печально мне живется на этой грешной земле!..

Психологами давно замечено, что люди, склонные к меланхолии, очень впечатлительны и легко поддаются чужому настроению. Это сущая правда, в чем мы скоро убедились. Через несколько минут моих заунывных вздыханий и сетований на тяготы жизни Меланхолик вдруг отбросил мушкет и, обхватив себя за плечи, забился в рыданиях.

— Ох, печаль меня гнетет день ото дня! — приговаривал я, отпихивая мушкет ногой. — Ох, печально мне жить!

— А мне грустно, мне очень грустно, — вторил Меланхолик. — И ни одной родной, ни одной отзывчивой души поблизости, некому поплакаться в жилетку и поведать свою тоску, все только и знают шпынять и смеяться, а мне грустно, и ничего я с этим поделать не могу…

В другое время ни за что на свете я не прибегнул бы к таким мерам, да и сейчас жалел, что просто-напросто не схватился с Меланхоликом в немудреной, но честной рукопашной. Но у нас не было выбора. Если бы мы схватились врукопашную, вдруг он успел бы сделать выстрел или громко позвать на помощь, и тогда кто знает, чем бы все это кончилось.

Да и времени у нас не оставалось. Бандюгаи могли либо вернуться в любой момент, либо достичь погреба Аванта за пятнадцать минут — с настоящим фонариком можно бежать быстро, а там — ступени вверх, а там — комната, стол и карта, где черным по белому написано моей собственной рукой, что клад в трех километрах пятистах тридцати метрах на северо-восток от костыля. Уж костыль, поди, они давным-давно заприметили.

Тем временем Авант несколько раз нырнул в океан и достал две лопаты и лом, а пиратский инструмент, наоборот, закинул на глубину. Потом они с Робертом завладели мушкетом и начали сталкивать шлюпку в воду. Дело продвигалось медленно — шлюпка была тяжела. Она сползала очень неохотно, оставляя за собой одну глубокую борозду и несколько борозд помельче. Но вот последнее усилие — и она закачалась в полосе прибоя, сразу утратив добрую половину тяжести. Я облегченно вздохнул.

Авант уже шел по колено в воде, отталкивая шлюпку от берега и разворачивая ее носом к волне. Он заходил все дальше и дальше, погружаясь в океан, а когда вода дошла ему до груди, махнул мне рукой, ловко забрался в лодку и стал разбирать весла.

— Прощай же, — сказал я Меланхолику, пожал его бесчувственную руку и побежал прочь. — Не поминай, пожалуйста, лихом! — крикнул я на бегу, а он продолжал причитать и плакать.

Когда мы отошли от берега уже довольно далеко, я еще раз оглянулся. Меланхолик все так же сидел на песке, поджав под себя ноги и закрыв лицо руками. Нашего побега он, похоже, и не заметил. И мне стало так жалко его, что я и сам едва не расплакался.

И знаете, до сих пор время от времени я вспоминаю его, и мне действительно становится в такие минуты очень грустно и печально жить на земле, и ничего я с этим поделать не могу.

Глава 4

Странное предчувствие

Часа два мы с Авантом гребли не покладая рук, а Роберт сидел на корме и отсчитывал:

— И раз! И два!

Авант играючи работал тяжеленными веслами, тогда как я чем дальше, тем больше выбивался из сил. Давно не приходилось так много грести: все больше под парусом водил нас Тим Хар, заставляя курить, и совсем не пекся о нашей физической подготовке. Зарядку-то я делал каждый день, но что за зарядка без эспандеров, гантелей и гирь, без тренажеров и татами. Не зарядка, а одно название, — и это хорошо понимаешь, сидя на веслах второй час без перерыва.

— Нынче ночью был у Самсонайта, — рассказывал Авант. — Он зажег Свечу Дьявола, и я не мог не пойти. И вел он себя как-то странно. Сначала, как обычно, сидел со мной у огня, угощал рыбой, балагурил над моими ответами на вопрос, чем знаменательна жизнь? А потом вдруг что-то вспомнил, выхватил из-за пазухи будильник и сказал, чтобы я шел себе восвояси. И стал засучивать рукава. Впервые он меня прогнал, обычно, наоборот, не отпускал до рассвета. Такое ощущение, будто его кто-то загодя оповестил, что «Синус» появится у Рикошета во столько-то часов столько-то минут ночи. И вдали он ничего не высматривал, как это было обычно, а все время таращился на огонь да иногда в небо. И будильник я у него видел впервые — всегда пользовался Самсонайт приблизительным временем: час в одну сторону, час — в другую — для него роли не играло. А тут что-то странное с ним случилось. И я жалею теперь, что послушался и ушел восвояси, а не спрятался где-нибудь в кустиках и за ним не проследил. А ведь подмывало.

— Разве от него спрячешься?! — возразил Роберт.

Шлюпка шла быстро. Мы огибали остров с востока, держась ближе к берегу, и над нами дыбились скалы. Утром здесь были чайки, много чаек, которые не попрятались от бандюгаев в отличие от других птиц. Теперь ни одной чайки я не видел. То ли они уже утолили свой голод и голод своих детей, то ли последовали примеру пернатых собратьев и сгинули с глаз долой, кто куда. И стало мне отчего-то не по себе. Странное предчувствие угнетало меня. Я не понимал, в чем тут дело, но интуиция настойчиво волновала кровь. Однако сколько ни вертел я головой, сколько ни разглядывал океан, и скалы, и небо, не видел причин для беспокойства.

Никому о своих предчувствиях я, конечно же, не сказал, но сам был настороже. Под ногами у нас ерзали шпаги, тесаки и осколочные гранаты, мушкеты и пистолеты, которые Авант извлек из себя, пока я прощался с Меланхоликом, и теперь я то и дело отпихивал оружие подальше, чтоб ненароком не зацепить спусковой крючок или чеку.

Примерно через два с половиной часа Роберт, все чаще сверявшийся со своим ручным компасом-секстаном, скомандовал:

— Правым табань!

И мы послушно стали тормозить правым, а левым грести, и шлюпка развернулась и пошла к берегу. Скал тут не было и в помине, вместо них на самой кромке воды и суши торчали огромные валуны. За ними шла полоса галечника, а следом начинались вечнозеленые дубы, я их сразу узнал.

— Высаживаемся точно на северо-востоке острова, — негромко объяснил попугай. — Слушайте, сэры. Если от костыля до Клада, как насчитал сэр Бормалин, три километра пятьсот тридцать пять метров и пятьдесят три сантиметра на северо-восток, то точно с северо-востока на юго-запад один километр четыреста шестьдесят четыре метра и сорок семь сантиметров.

— Молодец, сэр Роберт! — в один голос воскликнули мы с Авантом. — Правильно догадался!

— А это тысяча девятьсот пятьдесят два с половиной моего шага, — быстро подсчитал Авант. — Да, так, пожалуй, мы опередим бандюгаев.